Библия, которую читал Иисус - Филипп Янси

Глава пятая.

Екклесиаст: итоги мудрости

Екклесиаст — это, по сути дела, классическое выражение крайней скуки, однако эта скука достигает столь высокого уровня, что ее выражение само по себе оказывается захватывающим. Тот, кто читает Екклесиаста, не будет томиться скукой так, как сам Екклесиаст.

Чарльз Уильямс

Помню, как я впервые увидел это слово на ярко–красной обложке книги, которую принес в дом мой старший брат: «Экзистенциализм сегодня». Я понятия не имел, что такое «экзистенциализм», но книга манила меня в таинственный мир передовой философии. Я рос в обстановке строжайшего консерватизма. Нас оберегали от опасных соблазнов, и цивилизация Левого Берега Сены была мне столь же мало известна, как обряды племени мумбо–юмбо. И вот в начале шестидесятых я, будучи подростком, прочел книгу в красном переплете и принялся собирать романы Сартра и Камю. Что–то во мне ожило, зашевелилось.

Сквозь, казалось бы, герметичную оболочку традиционного христианства уже просочились некоторые эмоции: полное безразличие к другим людям, всеобщий сдвиг, невосприимчивость к боли, спокойное признание безумия этого мира… Я узнавал в этих книгах самого себя. Читая один том за другим, я твердил: «Это я». Я тоже был сыном своего века.

Теперь, вспоминая те годы, я вижу, что в первую очередь меня привлекало отчаяние. Зачем я живу? К чему вся эта суета? Разве один человек среди шести миллиардов на этой планете может хоть что–то значить? Эти вопросы обрушились на меня, словно океанский прилив, когда я читал французские романы, а затем Хемингуэя и Тургенева. Все бурные волны шестидесятых годов прошли надо мной, а экзистенциализм давал своего рода ответ на животрепещущий вопрос, говоря, что на него нет и не может быть ответа. Я читал как одержимый и находил все больше авторов — Джон Апдайк, Курт Воннегут, Джон Ирвинг, Уолкер Перси — с тем же привкусом тщеты, с тем же ароматом давно угасшей сигары.

«Неважно, умрешь ты в тридцать лет или в семьдесят, — заявляет Мерсо в «Постороннем» Камю, — поскольку в любом случае другие мужчины и женщины будут по–прежнему жить и мир будет вращаться, как прежде». Ничто не имеет особого значения, верно? Проснешься ли ты или останешься валяться в постели, полюбишь жизнь или возненавидишь ее. Режь себе руку, как Матье у Сартра, застрели человека под жарким алжирским солнцем, как это произошло в «Постороннем» Камю, или просто шляйся на манер героев Хемингуэя из бара в бар в поисках новой потасовки. Жизнь идет независимо от того, пытаешься ли ты что–то изменить или просто отдаешься течению. Что такое человек, если не одно мгновение в миллиардах лет истории?

Таково общее настроение современной литературы, и на какое–то время оно стало и моим настроением. Карл Юнг отмечает, что по меньшей мере треть его пациентов страдала неврозом без конкретной причины, от общего ощущения бессмысленности и пустоты жизни. Более того, Юнг называет утрату смысла жизни основным неврозом современности. Люди терзают себя вопросами, на которые ни философия, ни религия не дадут ответа.

Даже теперь, спустя десятилетия, я впадаю порой в экзистенциальное настроение. Например, когда я отправляюсь в далекое путешествие, связь с реальным миром ослабевает, и мне кажется, что я парю над человечеством и с некой одинокой вершины наблюдаю за людьми в Японии или Египте, или еще где–нибудь. Они отчасти похожи на меня, отчасти нет, и вершат заведомую рутину человеческой жизни. Дети учатся говорить, начиная с сообщения о потребности сходить «пи–пи», потом они вырастают, соблюдают различные запреты, рождают своих детей, а в старческом маразме вновь начинают говорить «пи–пи». В чем смысл этой карусели? Чем мы отличаемся от других животных? Наверное, мы сообразительнее муравьев, но зато мы не столь способны к совместному труду. Зачем мы вообще живем на земле?

Честертон как–то сказал: «Все люди важны. Вы важны. Я важен. Из всех богословских истин в эту труднее всего поверить».

Первый экзистенциалист

Через несколько лет после моей первой встречи с экзистенциализмом, когда Бог уже отчасти исцелил во мне чувство тщеты и отчаяния, я с ужасом обнаружил выражение тех же самых чувств не где–нибудь, а в Священном Писании. Эта таинственная, редко вспоминаемая читателями книга Екклесиаста содержит в себе все мысли и эмоции, которые я находил у проповедников экзистенциального отчаяния. Автор этой книги, безымянный Проповедник, кажется некой величественной фигурой — это самый мудрый, самый богатый, самый могущественный человек своего времени. Первые же слова книги раскрывают его отношение к жизни:

«Суета сует,

сказал Екклесиаст, суета сует, —

все суета!»

Это ключевое слово «суета» повторяется в небольшом по объему тексте тридцать пять раз, подтверждая, закрепляя основную тему. За пределами книги Екклесиаста это слово встречается только у Иова. Книга пронизана острым чувством бессмысленности существования. Проповедника тревожат те же вопросы, какие терзали Иова и какие и поныне мучают любого честного человека. Богатые становятся богаче, бедные — беднее, дурные люди процветают, хорошие страдают, страной правят тираны, происходят стихийные бедствия, жизнь полна несчастий, а заканчивается она смертью, и человек обращается в прах. Ни в чем нет смысла, мир сошел с ума, все в нем извращено.

«Так забудьте о благоразумии, — говорит Проповедник. — Ешьте, пейте, хватайте мимолетное счастье. Какой еще смысл можно обрести в жизни? Человек работает изо всех сил, а плоды его труда пожинают другие. Человек старается быть хорошим и праведным — и превращается в пыль под ногами дурных. Копит деньги — их унаследуют глупцы; ищет удовольствий — они оставляют кислый привкус во рту. И в любом случае всех нас — богатых и бедных, хороших и дурных — ждет один конец: все мы умрем. Смерть, постоянно нависая над нами, опровергает робкие попытки утверждать, будто человек рожден для счастья. Одно лишь слово точно описывает эту жизнь: «суета»!

Одно дело — прочесть нечто подобное у Альбера Камю, но в Библии?!

Интересно, оценили ли современные экзистенциалисты тонкую иронию Екклесиаста 1:9–10, где сказано: «Нет ничего нового под солнцем», «ничего, о чем можно было бы сказать: «Смотри, вот это новое». Оказывается, то, что казалось в 1960–е годы отважным ниспровержением всех идолов, было попросту осуществлением усталых пророчеств древнего Проповедника, за три тысячи лет предвидевшего весь объем человеческого опыта. Поражало другое: почему этот текст включен в Библию? И в это же время музыкальная группа «Бёрдз» выпустила пластинку с названием, заимствованным из Екклесиаста 3: «Всему свое время». Складывалось впечатление, что книга Екклесиаста и впрямь годится на все времена, и я решил, что пора попытаться как–то постичь этот текст.

После того как я преодолел первое изумление, эта книга заставила меня искать ответы на еще несколько вопросов. Одна проблема возникла сразу же, поскольку я читал книги Ветхого Завета подряд. Как эта книга сочетается с непосредственно примыкающим к ней текстом Притч? Трудно представить себе две более противоречащие друг другу книги. Стоит их сопоставить, и возникает впечатление, что книга Екклесиаста — это издевательское опровержение притч.

Притчи предлагают нам разумную упорядоченную жизнь: изучай мудрость, будь благоразумен, следуй правилам — и будешь жить долго и счастливо. Эта интонация мирского оптимизма напоминает мне афоризмы Бенджамена Франклина. Даже сегодня в нашей стране производятся настенные коврики в раннеамериканском стиле с вышитыми на них изречениями из Притчей. Однако мне нигде не попадались коврики с цитатами из Екклесиста, который убеждает нас, что в этом мире притчи неприменимы. Этот уверенный, деловитый тон — я–де разобрался в жизни, а тебе остается лишь следовать моим разумным наставлениям — исчезает, сменившись тоской и цинизмом. Честные и бережливые страдают и умирают наравне со всеми, дурные процветают и богатеют, сколько бы притчи ни твердили нам об обратном.

«Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это — суета!»

Чтобы ощутить поразительный контраст между Притчами и книгой Екклесиаста, достаточно сопоставить, как в этих текстах употребляется слово «мудрость». Притчи превозносят мудрость, они персонифицируют ее, здесь даже чувствуются некоторые мессианские интонации. Что думает о мудрости проповедник?

«Потому что во многой мудрости много печали;и кто умножает познания, умножает скорбь»(1:18).

Проповедник признает, что мудрость имеет определенное преимущество перед глупостью. Но что в этом толку? Обоих постигнет одна и та же судьба (см. 2:13–14). «Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?» (6:12).