Записки о французской революции 1848 года - Павел Анненков

Конец документа выписываю целиком: «On ne s'est pas battus, vous le savez bien! On a égorgé! et vous laissez raconter glorieusement les prouesses des égorgeurs! Serait-ce à vos yeux, comme à ceux des rois, le sang du peuple n'est que de l'eau, bonne à laver de temps en temps des rues trop encombrées! Effacez donc alors, effacez de vos édifices ce détestable mensonge en trois mots que vous venez d'y inscrire: Liberté, égalité, fraternité!

Si vos femmes, si vos filles, ces brillantes et frêles créatures, qui promènent dans de somptueux équipages leurs oisiveté tissue d'or et de soie, étaient jetées là tout à coup à vos pieds, la poitrine ouverte par le fer d'ennemis sans pitié, quel rugissement de douleur et de vengeance vos feriez retentir jusqu'aux extrémités du monde!

Eh bien! allez! allez voir, étendus sur les dalles de vos hôpitaux, sur la paillasse des mansardes, ces cadavres de femmes égorgées, le sein troué de balles bourgeoises, ce sein, entendez-vous, qui a porté et nourri les ouvriers dont la sueur engraisse les bourgeois!…

Les femmes du peuple valent les vôtres et leur sang ne doit pas, ne peut pas rester sans vengeance!

Justice donc, justice des assassin!» [197]

«Nous demandons» [198] : Здесь изложены четыре требования клубов: распущение руанской национальной гвардии, предание суду генералов, офицеров, командовавших там войском, и судей, разбиравших процесс, наконец, вывод всякого войска из Парижа: qu'en ce moment-même les réacteurs dressent dans des banquets fratricides, à une Saint-Barthélémy des ouvriers parisiens [199] .

Оба документа эти особенно замечательны тем, что в сокращении представляют [весь процесс] всю внутреннюю жизнь нынешних клубов: воспоминания [прошедшей] клубов старой революции, сообщающих им форму для выражения, способов [уничтожения, невозможного, насильственного], каким разрешают они всегда общественные противоречения, изворот современных происшествий, сделанный столько же из страсти, сколько и по расчету, манера возбуждения [народа] страстей сравнениями, взятыми из двух концов общества, и, наконец, ненависть, происшедшая от собственной неудачной попытки (руанское дело возбуждено, как оказывается, парижскими клубами) и столь слепая, что для нее иногда начальники жертвуют собственным делом и «семи своими сектантами, как это ныне оказалось.

Вместе с тем, третий клуб des Amis du peuple {208} Распайля с журналом того Же названия говорил в salle Montesquieu и писал потом воззвание и обвинения, если не превосходящие в, ожесточении предшествующую прокламацию, то, по крайней мере, еще более проникнутые ненавистью к отдельным личностям, составляющим Правительство, и к агентам его. «Commune de Paris» с Собрие, укрепившемуся со своим гарнизоном в доме rue de Rivoli, делалась день ото дня грознее. Несомненно, что существовал огромный и притом вооруженный заговор в недре самого Парижа.

С такими-то предзнаменованиями открылось 4 мая, четверг, Национальное собрание в новой зале, нарочно пристроенной к старой Палате депутатов и оказавшейся вскоре глухой и неудобной. Программа, выданная Пра<вительст>вом для открытия, была только вполовину исполнена. В 12½ часов тронулись из министерства юстиции, с Вандомской площади [все] члены [Пра<вительст>ва] Временного правительства с министрами, секретарями и чиновниками своими между двумя рядами войск и национальной гвардии, предшествуемые и заключаемые той же гвардией верхом. Они прошли улицу de la Paix и через бульвар la Révolution (бывший des Capucines), площадь de la Révolution (бывшую de la Concorde), направились к ожидавшему их Собранию для сложения всех своих должностей. Все они [были] следовали с открытыми головами и на пути останавливали почетный барабанный бой войска, делавших на караул. Впереди шел старик Дюпон, Президент, ведомый под руки [двумя своими] членами Правительства и совершенно подавленный годами, снявшими с лица его [всякое определенное выражение] всю Жизнь и оставившими только выражение какой-то честной тупости. Маленький Луи Блан шел весело и довольный сам собою, потряхивая головою, между тем как товарищ его, работник Альберт, двигался ровно, мерно и [серьезно] как-то застенчиво, словно стыдясь своего присутствия в Правительстве. Развязно и аристократически свободно разговаривал Ламартин с офицерами национальной гвардии, держа шляпу над головой от пронзительных лучей весеннего солнца. Он похудел, и лицо его приобрело какую-то птичью [остроту] остроконечность, между тем как сосед [его Ледрю] и, по слухам, противник его Ледрю-Роллен отличался [завистливой] неприятной и завистливой своей физиономией, за которой тяжело было узнать жаркого демократа. Кремье выказывался своим [характерным] характеристическим безобразием, сутуловатостью и густою массой курчавых волос, обличавших его иудейское происхождение. Мараст, как всегда, имел выражение остроумия и лукавства и притом отличался, по обыкновению, изысканным щегольством [своего] костюма; Араго и Гарнье-Пажес обращали внимание своими сильно живописными и характерными лицами, достойными кисти фламандских портретистов; остальная свита терялась [за ними] в толпе. В четверть второго часа пушечные выстрелы возвестили прибытие Правительства в Собрание, где уже многие члены разместились с некоторым значением: направо, около Одиллона Барро, собралась старая династическая оппозиция, налево, на самом верху, воскрешая покойную la Montagne. {209} , поместились Барбес, Ф. Араго, Дюрие [а потом] и др. Всех больше обращали внимание отец Лакордер в своем доминиканском костюме и префект полиции Коссидьер, человек высокого роста и энергического выражения, в мундире [назнач] à la Robespiere, с огромными треугольными отворотами фрака и блондой жилетки. Мундир этот, составленный Пра[вительст]вом, погиб под всеобщими насмешками еще прежде принятия его Собранием. Коссидьер, один надевший этот мундир и поместившийся рядом с Барбесом, накануне издал прокламацию, в которой увещевал народ забыть несчастное и анархическое разделение общества на париев и пролетариев и соединиться в одном чувстве любви к Республике. В этих двух актах заключалась вся [манера] политика Коссидьера: форма – ультрарадикала, содержание – умеренного республиканца. Посредством их он и успел водворить порядок в Париже, защитить собственность и личность, употребляя на эту работу под именем монтаньяры лионцев, республиканскую гвардию – головы самые отчаянные, решительные и нимало не подозревавшие, что они служат водворению регулярного Пра<вительст>ва и собственному уничтожению.

По прибытии Пра<вительст>ва Дюпон взошел на кафедру, поздравил Национальное собрание с его [избранием] появлением и лередал ему всю власть, какой до сих пор облечено было Пра<вительст>во волей народа, и прибавил при восторженных криках: «Aujourd'hui nous inaugurons les travaux de l'Assemblée Nationale à ce cri, qui doit toujours la rallier: vive la République» [200] .

Затем Президент по старшинству годов Audry de Puyravean {210} пригласил Собрание разойтись по бюро для поверки выборов и собраться в общую залу через 2 часа.

Я ходил все это время в Тюльери и по площади de la Concorde, занятой батальонами национальной гвардии, линейного войска и палимой ярким солнцем, ожидая сигнала, который должен был по программе Правительства возвестить народу объявление Республики в Собрании. Со мной было семейство Тучковых. Сигнала не показалось, но показалось нечто лучшее. Когда депутаты возвратились снова в общую залу, то по предложению одного члена [дать] принести отдельно каждому присягу [верности] в основании Республики, объявили в один голос, что Республика уже основана. Мэр 2-го квартала Беррье {211} не удовольствовался хладнокровием этого решения и предложил сперва от имени избирателей Сены, а потом от имени всей Франции объявить, что [Республика] отныне форма правления пребывает навсегда республиканская. Все Собрание поднялось на ноги и закричало: «oui, oui, debout, debout, vive la république!» [201] . Несколько голосов, неразумно заметивших, что подобное решение еще нужно для сообщения Республике права на существование, возбудили жаркий отпор на горе, возвестившей, что Республика [уже получила] как право и как факт существует уже с февраля месяца. Барбес при всеобщих одобрительных криках произнес: «La République existe en fait et en droit, personne peut, ne doit vouloir le contester. Et vive la République une, individuelle et sociale!» [202] .

Трела еще увеличил энтузиазма, когда сказал: «il n'y a plus en France qu'un seul cri, qu'un seul sentiment pour la république; elle est comme le soleil et comme le soleil ell éclairera un jour l'univers» [203] .

Крайней своей степени достиг энтузиазм, когда один член прибавил: «Cela ne peut pas faillir et c'est la France qui aura la gloire d'avoir donné le signal. Saluons tous la République» [204] .

Трибуна и зала слились в одном крике; [члены] дамы в перьях махали платками, члены все поднялись. [Куртэ, начальник полиции] Шеф национальной гвардии генерал Куртэ предложил выйти к народу, и так как Собрание еще колебалось, то один член увлек всех, сказав: «L'héroïque population de Paris vous fait demander par le commandant général de la garde nationale de venir proclamer devant elle la République; allons tous, tous, proclamer la République à la face du soleil et du peuple héroïque de Paris» [205] .

Тотчас же Пра<вительст>во и почти все Собрание поднялись и вышли на иеристаль Палаты, обращенную к pont et place de la Révolution. В ту же минуту загремели пушки, раздался вопль приветствий в народе, все штыки поднялись кверху с [шапками] киверами в знак восторга, и Правительство прочло с крыльца следующее объявление, составленное г. Беррье: «L'Asseblée Nationale, fidèle interprète du sentiment du peuple qui vient de la nommer, avant de commencer ses travaux, déclare, au nom du peuple français, que la République, proclamée le 24 Février 1848 – est et restera la forme du gouvernement de la France» [206] .