Записки о французской революции 1848 года - Павел Анненков

Вопль негодования и ужаса раздался при этом списке парижских представителей народа в ультра-радикальных журналах: «Réforme», «Commune», «La vraie République», «l'Ami du peuple», «Courrier», которому соответствовал такой же в социальных: «Démocratie pacifique», «Représentant du peuple».

Оставляя в стороне неизбежные обвинения в подлоге, подкупе, неправильности и обманах при выборах, обратим внимание на [сущность и самую мысль, содержание нападков] мнение этих журналов о [всеобщности] мысли, которую представляли выборы. «Реформа» возгласила первая: «Nous avions compté sur de bien mauvaises élections, niais l'événement, il faut l'avouer, a passé notre attente. Nous avons dit sous quelle influence s'est partout ouvert le scrutin. Les fonctionnaires du règne déchu n'ont eu qu'à suivre les errements qu'une pratique de 64 ans avait dû leur rendre faciles. L'arbre monarchique que nous n'avons fait qu'émonder a porté ses fruits» [171] .

И потом, обвиняя своих комиссаров в слабости и излишнем помышлении о собственной кандидатуре, она прибавляет: «La réaction a fait le reste. Elle a, elle aussi, continué le système de la monarchie. Elle a sonné l'alarme, elle a crié au communisme et à l'anarchie et c'est sous cette sorte de panique que bien des braves gens ont voté. Prenons patience, les scrutins sont changeants et nous sommes doués d'une persistence que rien ne saurait décourager» [172] .

Журнал ультра-демократа Собрие «la Commune de Paris» произнес еще сильнейшее выражение угрозы, доказывавшей, что он готовился к делу, вскоре потом и разразившемуся над Собранием. Нельзя сказать, чтобы редакция этого журнала отличалась особенным мастерством, но ему принадлежит честь почти с первых дней революции заговорить о реакции и о полной совершенной перестройке общества на демократических и социальных началах. Какие это начала, он никогда не выказывал, а было известно только, что в улице Риволи № 16 в доме, принадлежавшем государству, где помещалась редакция, жила постоянно шайка отчаянных республиканцев, составлявших нечто вроде гвардии для издателя и готовая по первому его повелению рассыпаться во все концы города; известно было также, что там состояло депо оружья, скупались военные материалы и готовились к бою. Журнал этот говорил прямо к народу, называя его просто: «toi peuple» [173] и проч. Накануне [самых выборов] 27 апреля [последнего счета голосов в Ратуше] он писал: «Posons nettement la question. Si la nation trouve la place de sa souveraineté occupée par des hommes capables et actifs, elle marchera avec eux; si au contraire elle trouve cette place vide, elle reviendra la remplir elle-même. Ainsi donc, pas de vaine inquiétude sur le résultat plus ou moins heureux des élections. Peuple, tu ferais croire en te livrant à ces futiles alarmes, que tu ignore ta force. N'est-tu pas aujourd'hui ce que tu étais hier? Ce qui tombe dans l'urne, ce sont des morceaux de papier; ce que tu as dans le coeur, c'est le sentiment indomptable de tes droits» [174] .

Спустя несколько дней, когда уже разыгралась кровавая драма в Руане (см. ниже), «la Commune» (mercredi 3 мая) писала, в предположении, что Национальное собрание отвергнет республику социальную, следующее, разделяя свои фразы многозначительными точками и печатая курсивом то, что у меня подчеркнуто: «Alors, frères, instruits par cette expérience solennelle… ayant montré jusqu'à la fin la patience et la dignité du bon droit et de la force… alors vous ferez tonner votre grande voix. « Le peuple est le souverain: le gouvernement est son ouvrage et sa propriété; les fonctionnaires publics sont ses commis. Le peuple peut, quant il lui plaît, changer son gouvernement et révoquer ses mandataires. (Art. 14 Déclaration des droits de l'homme). Et alors le jugement du peuple sera le jugement de Dieu. Droit d'élection, droit de révocation: l'un est le principe, l'autre la conséquence» [175] .

Журнал «La vraie république», известивший об участии Барбеса, Жорж Занд, Пьера Леру и проч., объявляя, что Национальное собрание будет состоять преимущественно из буржуазии, говорил, что ввиду этого настоящие республиканцы не составят оппозиции, а составят партию будущего: «Nous serons l'Avenir. Nous ne sommes pas l'obstacle passif. Nous serons les combattants actifs et dévoués, qui appelleront en avant tous les amis de la République sociale vers l'idéal que nous indiquent la tradition, le sentiment de la génération vivante, l'histoire, la philosophie, la politique et cet enthousiasme irrésistible du Peuple en faveur de la justice et de l'égalité» [176] .

Защиту социализма, отстраненного выборами и ведомую довольно слабо и более из убеждения, чем из знания дела журналами политическими, принял Прудон в своем превосходном журнале «le Représentant du peuple» с многою дерзостью и свободой, попирающей все народные предрассудки, которая отличает его критические статьи, он заговорил не об элементах, вошедших в состав Национального собрания, а [подчинил разбору самый принцип] о самом принципе, породившем suffrage universel, называя его безобразнейшей выдумкой либерализма. Статья его по этому поводу (le Représentant du Peuple, Samedi, 29 апреля, № 28) есть, может быть, шеф-девр резкого анализа. Объявляя, что демократическая республика 24 февраля, основанная либералами Hôtel de Ville, до сих пор была только детским обезьянничеством старой революции, что партии и Правительство сражались словами: г. Монтаньяр, г. Жирондист, что Люксембургская комиссия заставила в бездейственности всю Францию сложить руки на груди, что, наконец, республика 24 февраля не [выдумала] произвела даже своего поэта, не выдумала своей песни, а продолжает тянуть la Marseillaise, совершенно не свойственную обстоятельствам, что клубы наследовали от предшествующих только их нелепость и т. д. и т. д. он переходит к suffrage universel: «Le suffrage universel est la contrerévolution» [177] , и чем общее сделаются они, тем ближе к гибели государство, потому что они ничего не выражают, кроме случайности. Во второй статье (30 апреля, № 29) он еще идет далее, называя suffrage universel [178] грубым материализмом республики, поголовным счетом народонаселения, не выражавшим его настоящей мысли, вещью, соответствующей в философии – атомистической теории, в политической экономии – разделу земли двум признанным наследствам, наконец, теорией, подчиняющей направление государства безобразной случайности: «100 тысяч человек в государстве не могло по обстоятельствам вотировать – и государство получает отвратительную физиономию; 100 т. человек вотировало разумно, 100 т. вотировало неразумно, приходит еще один голос неразумный, и весь округ подчиняется одному этому голосу, воображая, что он подчиняется всеобщности голосов. Да и сами цифры голосов [при отсутствии изложении], не поясненные ничем избирателям, недоступны никакому положительному выводу. И при suffrage universel экономический вопрос, вопрос нашего времени, состоит нетронутым со всеми бедствиями и страданиями современного общества. В неумолимой последовательности, идя все далее и далее, Прудон подчиняет [разбору] в новой статье самую мысль о souveraineté du peuple [179] , спрашивая, где она выказалась, когда она была равна себе самой, постоянно ли она действует, как прилично царствующему, кто уловил ее, и, наконец, мысль о демократии. Здесь Прудон делается [почти] совершенным политическим атеистом и с несомненной великостью, надо прибавить. Демократию он считает новой формой монархии, оборотной ее стороной, так же, как и она создающей диктаторство, безответственность и впоследствии – тиранию. У обоих одинаковый [инструмент] способ действования – выбор, одинаковая цель – создание особенного Правительства вне общества и одинаковый результат – народ не управляет сам собой. Что ставит Прудон на место всех этих либеральных хитростей – об этом после.

Под криком всеобщего негодования ультра-радикалов и ультра-социалистов Мараст почувствовал необходимость уступки. Отнеся дурные выборы в провинциях действию роялистской реакции и особенно тому, что выборы были сделаны не тотчас же после революции 24 февраля, когда вся Франция приветствовала республику с восторгом, он защищается от обвинений в ненависти к социализму, но скромно и слабо. Социализм, по его мнению, есть несомненное следствие революции, хотя новые общественные формы должны быть созданы самим народом и временем, а не вдруг отдельными теориями и комиссиями. Собственную свою теорию для [изменения] улучшения трудящегося класса «National» излагал [лаконически] коротко: она состояла, во-первых, в развитии [народного] общественного воспитания, что приравняет [бедность] нравственно бедные классы общества с богатыми, и, во-вторых, в развитии государственного работнического банка, который ссудит трудящимся инструменты работ и даст средства сравняться фактически с достаточными классами. Эту невинную теорию, состоящую в воспитании и образовании работника, развивал в подробности сателлит «National» Ламенэ в своей «Peuple constituant» {178} , после чего первый и перепечатал статью второго у себя.

Между тем пришли известия о выборах в департаментах. Хотя ультра-республиканцы, отстраненные в Париже, отыскали в месте своего рождения более снисхождения, и Барбес, генерал Куртэ, Эдгар Кине, Дюрие {179} (редактор «Courrier français»), Мартин Бернар (типографист) и были выбраны, хотя [ультра-радикалы] ультра-социальная партия получила удовлетворение в лице депутата Консидерана и Видаля, но малое число выбранных крестьян и работников (последних всего 12), в числе их заметно имя поэта-хлебника Ребула {180} , но торжество мещанства во всех списках, присутствие легитимизма в особах Ларошжаклена и Беррье, присутствие католической партии в особах аббата Лекордера, епископа Файе {181} , викария Делапуэ, ультра-католиков в особе экс-пэра Монталамбера и почти всей старой династической оппозиции целиком: Одиллона Барро, Дювержье-де-Горана, Дюфора, Ремюзе, Билльо {182} , Перрье {183} (редактора «Siècle») показало, что департаментские выборы прошли под влиянием ток же идеи умеренности и возвращения назад, как и парижские. Тьер не представлялся на выборы, один департамент послал в Собрание г. Мюрата {184} , сына Неаполитанского короля, Корсика послала г. Наполеона Бонапарта {185} , сына короля Жерома, и г. Пьера Бонапарта {186} , сына Люциена.