Хроники Артура - Бернард Корнуэлл

Артур сочувственно качал головой. Агрикола Гвентский провел ладонью по коротко стриженным седым волосам, потом стал разглядывать почерневшие от копоти стропила. Овейн откинулся на спинку стула и пил из костяного кубка, а епископ Бедвин озабоченно хмурился.

— Ты и в самом деле видела убийц? — спросил девочку епископ.

— Да, лорд.

Теперь, закончив заученный рассказ, Сарлинна явно занервничала.

— Но, дитя, ведь была ночь, — возразил Бедвин. — Разве набег был не ночью, лорд принц? обратился он к Тристану.

Правители Думнонии уже знали о набеге, но Овейн заверил их, что резня была делом рук ирландских Черных Щитов Энгуса. — Как может ребенок видеть ночью? — настаивал Бедвин.

Тристан подбодрил девочку, потрепав ее по плечу.

— Расскажи лорду епископу, что произошло, — велел он.

— Люди кидали огонь в нашу хижину, лорд, — тихо произнесла Сарлинна.

— Выходит, маловато было огонька! — выкрикнул кто-то из полутьмы.

Зал разразился хохотом.

— Как же ты осталась живой, Сарлинна? — мягко спросил Артур, подождав, пока смех утихнет.

— Я спряталась под шкурой, лорд.

Артур улыбнулся.

— Ты хорошо сделала. Но скажи, ты разглядела человека, который убил твоих отца и мать? — Он помолчал. — И твоего котенка?

Девочка кивнула. Ее глаза, наполненные слезами, сверкали в неверном пламени большого очага.

— Я видела его, лорд, — прошептала она.

— Расскажи нам о нем, — попросил Артур.

Сарлинна подняла худенькие руки и откинула широкие рукава черного шерстяного плаща.

— На руках мужчины были картинки, лорд. Дракон. И кабан. Вот тут. — Она провела ладошкой по бледной коже, показывая места татуировки. Потом подняла глаза на Овейна. — А в его бороде были кольца, — добавила девочка и умолкла.

Но больше ничего говорить и не нужно было. Только один человек носил воинские кольца в бороде, и каждый видел обнаженные руки Овейна, вонзавшие копье в живот Вленки нынешним утром. Любой знал, что руки эти были разрисованы драконом Думнонии и собственным символом Овейна клыкастым кабаном.

Наступила гробовая тишина. Слышно было, как трещит в очаге бревно, расшвыривая огненные искры и выбрасывая к прокопченным стропилам клубы черного дыма. Порывы ветра колебали пламя факелов, а крупный дождь барабанил по толстому слою соломы на крыше. Агрикола внимательно разглядывал серебряную ручку своего рога для вина, будто видел ее впервые. В глубине зала кто-то громко рыгнул, и, казалось, этот неожиданный звук пробудил насупившегося Овейна. Он поднял лохматую голову и пристально глянул на девочку.

— Она врет, — хрипло сказал он, — а детей, которые лгут, надо бить до крови.

Сарлинна заплакала и уткнулась лицом в мокрые складки плаща Тристана. Епископ Бедвин нахмурился.

— Правда ли, Овейн, что ты поздним летом посещал принца Кадви?

— Ну и что? — ощерился Овейн. — Ну и что из того? — Он проревел эти слова, будто кидая вызов всему собранию. — Вот мои воины! — Он указал на нас, сидевших вместе по правую сторону от него. — Спросите их! Спросите их! Ребенок врет! Клянусь, она врет!

Зал разразился диким, угрожающим ревом. Волна злобы покатилась на Тристана. Сарлинна уже захлебывалась в плаче. Тристан поднял ее и держал на руках, словно защищая от разъяренных мужчин. Бедвин пытался утихомирить зал.

— Если Овейн дал клятву, — кричал епископ, — тогда девочка лжет.

Одобрительный гул был ему ответом.

Артур пристально смотрел на меня. Я опустил глаза, уставившись в деревянную чашу с олениной.

Епископ Бедвин уже раскаивался, что разрешил впустить в зал ребенка. Он растерянно дергал бороду, устало покачивая головой.

— Слово ребенка по закону не имеет силы, — наконец проговорил он. — Ребенок не упомянут среди Говорящих.

Говорящими считались девять свидетелей, чье слово становилось весомым в суде: лорд, друид, священник, отец, свидетельствующий от имени ребенка, судья, даритель, представляющий свой дар, девушка, доказывающая свою невинность, пастух, защищающий своих животных, и приговоренный, произносящий последнее слово. В этом строгом списке не было никакого упоминания о ребенке, говорящем об убитых родственниках.

— Лорд Овейн, — продолжал Бедвин, — по закону Говорящий.

Тристан побледнел, но сдаваться вовсе не собирался.

— Я верю ребенку, — твердо сказал он, — и завтра после восхода приду за ответом Думнонии. Если вы не найдете справедливости для Кернова, то мой отец сам свершит эту справедливость.

— А что сталось с твоим отцом? — усмехнулся Овейн. — Потерял интерес к последней жене и ищет утешения в битве? Хочет покончить с жизнью?

Тристан развернулся и вышел, сопровождаемый смехом, который становился все громче и заразительнее, когда сидевшие в зале пытались вообразить себе крошечный Кернов, объявляющий войну грозной Думнонии. Я не смеялся и, доев свою похлебку, подобрал плащ, копье, меч, шлем и вышел на улицу. Холодный дождь прекратился. Быстро убегали облака, обнажая яркий полумесяц и крупные звезды на черном небе. Где-то на западе над морем Северн копились тучи. Я шагал по крепостному валу, сотрясаемый крупной дрожью.

Здесь меня и нашел Артур.

Я знал, что он появится, хотел этого и все же, увидев приближающегося принца, почувствовал, как меня охватывает страх. Артур медленно взбирался по деревянным ступеням, ведущим на укрепленный валунами земляной вал. В первый момент он не вымолвил ни слова, а лишь оперся о деревянный частокол и устремил взгляд на далекий костер, освещавший силуэт Инис Видрина. На нем был накинут белый плащ, подол которого, чтобы не испачкать в грязи, он подобрал и связал узлом на поясе, над рукоятью меча.

— Я не собираюсь спрашивать тебя, — наконец заговорил он, и дыхание его отлетало туманными облачками в ночном воздухе, — не собираюсь выпытывать, что произошло на торфянике, потому что не хочу заставлять никого, а тем более того, кто мне нравится, нарушать смертную клятву.

— Да, лорд, — сказал я, изумляясь, откуда ему было знать, что той ночью нас связала смертная клятва.

— Потому вместо разговора давай просто пройдемся. — Он улыбнулся мне и зашагал вдоль крепостного вала. — Я слышал, ты хороший солдат.

— Я стараюсь, лорд.

— И слышал я, что дела твои идут неплохо.

Он замолчал, пережидая, пока мы пройдем мимо одного из моих товарищей, свернувшегося калачиком около частокола. Лежавший поднял голову и проводил нас тревожным, подозрительным взглядом. Артур откинул с лица капюшон плаща. Шаг у принца был твердый, широкий, и мне приходилось почти бежать, чтобы поспеть за ним.

— Как ты думаешь, Дерфель, что обязан делать солдат? — спросил он так проникновенно, что можно было подумать, будто я единственный в мире человек, чьего мнения ему не хватает.

— Драться в битвах, лорд, — сказал я.

Он покачал головой.

— Не просто драться, Дерфель, — поправил он меня, — а биться ради людей, которые не могут сами защитить себя. Я научился этому в Бретани. Этот несчастный мир полон слабых людей, беспомощных людей, голодных людей, обездоленных и печальных людей, бесправных людей, больных людей. И самая легкая вещь в мире — презирать слабых, в особенности если ты вооружен. Если ты воин и хочешь чью-то дочь, ты просто берешь ее; ты хочешь землю, принадлежащую другому человеку, — так ты просто убиваешь его; ты же солдат, и у тебя есть копье и меч, а он всего лишь слабый человек с жалким плугом и больным телом. И что тебя может остановить?

Он не ждал ответа, не остановился. Мы дошли до западных ворот. Выщербленные деревянные ступени вели на платформу над воротами, побеленными мелкой изморозью. Бок о бок, шаг в шаг мы поднялись наверх.

— Но правда в том, Дерфель, — продолжил Артур, когда мы добрели до середины платформы, — что мы только солдаты, и делает нас солдатами именно этот слабый человек. Он выращивает зерно, которое кормит нас, он дубит кожу, которая защищает нас, он тешет и строгает ясеневые жерди, из которых сделано древко нашего копья. Мы обязаны служить ему.

— Да, лорд, — пробормотал я, следя за его взглядом и озирая плоские просторы раскинувшейся внизу земли.

Было не так холодно, как в ту ночь, когда родился Мордред, но все равно зябко, а свистящий в ночи ветер еще сильнее холодил его.

— Всему есть причина, — сказал Артур, — даже тому, чтобы становиться солдатом.

Он улыбнулся мне, будто извиняясь за длинную речь, но ему не нужно было извиняться, потому что я пил его слова взахлеб. Я мечтал стать солдатом, знаменитым воином. К тому же мне всегда казалось, что лучше носить копье, чем грабли, и, кроме этих высоких помыслов и низких желаний, я ни о чем больше не задумывался. Артур видел гораздо дальше меня и понимал, куда может завести упование на меч и копье.