Красная Армия против войск СС - Борис Соколов

Советская разведка прозевала сосредоточение немецких танковых группировок, а командование Воронежского и Юго-Западного фронтов не сумело вовремя осознать масштаб вражеской угрозы. Передача 21-й и 1-й танковой, а потом и 64-й армии Воронежскому фронту явно запоздала. Они уже не могли вступить в бой до начала весенней распутицы и как-нибудь повлиять на обстановку в районе Харькова и Белгорода. Другое дело, если бы сразу после ликвидации Сталинградской группировки немцев 21-я армия была бы передана не Центральному фронту, а Воронежскому или Юго-Западному, если бы туда же была переброшена 64-я армия, оставленная в качестве резерва Ставки в районе Сталинграда, если бы 1-я танковая армия к 17 февраля закончила формирование не в тылу Северо-Западного фронта, в составе которого она должна была наступать на Псков, а в тылу Воронежского или Юго-Западного фронтов, ход событий на юге мог бы быть совсем иным. Тогда бы контрудар Манштейна получил бы мощный противовес в виде трех армий, которые бы, в свою очередь, могли бы нанести мощный контрудар по группе армий «Юг», что наверняка привело бы к удержанию советскими войсками Харькова, а при благоприятном развитии событий — и к захвату ими плацдармов на Днепре. Ведь немецкие танковые дивизии перед контрнаступлением были ослаблены в предшествовавших оборонительных боях, понесли значительные потери, особенно в бронетехнике, и вряд ли смогли бы справиться со свежей советской танковой армией. Обидно, что силы для противодействия замыслам Манштейна у советского командования были, но использовать их советское командование не сумело. Ставка, переоценив степень разгрома южного крыла германского Восточного фронта, решила перебросить часть сил с юга для проведения наступательных операций на центральном и северозападном участках фронта. Командование же Воронежского и Юго-Западного фронтов слишком поздно осознало масштаб вражеского контрудара и не смогло создать достаточно сильные группировки войск для противодействия ему, в том числе путем проведения встречных контрударов. Последнее было бы наиболее эффективным средством в условиях, когда только что занятые советскими войсками в ходе наступления позиции были слабо приспособлены для обороны. Однако обороняющиеся советские войска вынуждены были ограничиваться лишь местными контратаками, которые не могли переломить ситуацию. И Голиков, и Ватутин, впрочем, как и руководители Ставки Верховного Главнокомандования — Сталин, Жуков и Василевский, далеко уступали Манштейну в военном искусстве.

Почему-то мало обращают внимания на то, что успех контрудара Манштейна под Харьковом определялся не только талантом немецкого военачальника, но и ошибками советского командования, в первую очередь Ставки. Однако и в случае оптимальных действий с советской стороны план Манштейна все равно был бы для немцев наилучшим способом действий. Тогда бы фельдмаршалу вряд ли удалось бы вернуть Харьков, но обескровить во встречных сражениях советские танковые соединения и удержать подступы к днепровским переправам было бы вполне реальной задачей.

Между прочим, оптимальным способом действий для советского командования было бы сдать Харьков без боя, чтобы не нести неоправданно больших потерь в борьбе за город, который все равно нельзя было удержать, а также при вынужденном отступлении из района Харькова под огнем противника. Стоило бы начать готовить отход на Белгород сразу после того, как определилось поражение дивизий и корпусов, наступавших к Днепру, т. е. не позднее 5 марта. Тогда можно было бы избежать тяжелых уличных боев, в которых войска фронта несли непропорционально высокие потери. В этом случае Воронежскому фронту удалось бы сберечь силы и почти наверняка удержать Белгород, для взятия которого у обескровленного длительными маршами и боями против 6-й и 3-й танковых армий корпуса СС не хватило бы сил. При таком развитии событий условия к началу летней кампании для Красной Армии были бы гораздо благоприятнее, чем это оказалось на самом деле. Однако и над Ставкой, и над командованием фронта довлели соображения престижа. Генерал Голиков не мог рискнуть предложить Сталину оставить Харьков, зная, что за этим последуют обвинения в пораженчестве.

Впоследствии, после окончательного освобождения Харькова Красной Армией, Чрезвычайная комиссия по расследованию немецко-фашистских злодеяний утверждала, что в Харькове бойцы лейбштандарта убивали советских раненых в харьковских госпиталях. На процессе над военными преступниками в Харькове 15–18 декабря 1943 года, в результате которого по заранее предрешенному приговору были казнены два сотрудника тайной полевой полиции, офицер Абвера и шофер «хиви» из советских военнопленных, три свидетеля, профессор, врач и медсестра дружно показали, что «13 марта 1943 года три грузовика с солдатами из дивизии СС «Адольф Гитлер» подъехали к госпиталю (1-й общий эвакуационный госпиталь 69-й армии, находившийся на улице Тринклера). Они выбили двери блока № 8 и бросили внутрь зажигательные гранаты. Возник пожар. Когда раненые пытались спастись, выпрыгивая из окон, их расстреляли из автоматов. На следующий день прибыло 9 эсэсовцев, которые выгнали медперсонал из помещений и расстреляли всех находившихся в палатах». Жена одного из раненых, пришедшая навестить его 15 марта, нашла лишь «окровавленное и изувеченное тело своего мужа, лежащего между койками. Голова его была разбита, один глаз выбит, руки сломаны, а кровь еще сочилась из ран». Советское обвинение утверждало, что всего было расстреляно, сожжено и добито прикладами и штыками около 800 раненых, причем 300 человек сожгли заживо. Утверждалось также, будто бы одного из раненых, захваченного в подвале Санитарно-гигиенического института, где располагался госпиталь, немцы распял и на воротах сарая во дворе дома на улице Тринклера, 12. Его раздели, отрезали половой орган и уши, после чего распяли с надписью на груди «юда». «Я, как художник, — утверждал свидетель В. С. Осадчук, — сделал зарисовку этой жуткой казни». Но этот рисунок так и не был опубликован.

Тут надо заметить, что советская Чрезвычайная Комиссия основательно дискредитировала себя, выдав фальшивое заключение по Каты некому делу, в котором приписала немцам это советское злодеяние. Неизвестно, насколько достоверны и данные о германских злодеяниях в Харькове. У советских следователей был большой соблазн приписать немцам, в частности, жертвы советских репрессий, чьи захоронения были найдены в годы войны, в том числе и самими немцами. Например, Чрезвычайной Комиссией было вскрыто захоронение в Дробицком Яре под Харьковом, где, по показаниям свидетелей, немцы в декабре 1941-го и январе 1942 года расстреливали местных жителей, в основном евреев. Было эксгумировано 500 трупов, из которых 215 были подвергнуты судебно-медицинской экспертизе. Оказалось, что почти все погибшие были убиты выстрелом в затылок на близком расстоянии. Но это — стиль НКВД (именно так были расстреляны поляки в Катыни), а не немецких зондеркоманд, которые предпочитали стрелять на довольно значительной дистанции и довольно беспорядочно, без специальной задачи поразить какую-то конкретную часть тела. Поэтому существует очень большая вероятность того, что найденные в Дробицком Яре в 1943 году жертвы были в действительности расстреляны НКВД в 1937–1938 годах в ходе Великой Чистки.

Кстати сказать, различия в технологии расстрелов объяснялись не только большей опытностью палачей из НКВД, практиковавшихся в этом деле еще с 20-х годов (есть замечательная повесть Владимира Зазубрина «Щепка», где показано, что уже в 1921 году в сибирских ЧК практиковалась именно такая технология расстрела — в подвале, с близкого расстояния, в затылок), но и обстоятельствами, при которых совершали свои расстрелы зондеркоманды и НКВД. Немцы расстреливали евреев (а массово они стреляли только евреев и цыган) в чрезвычайных условиях войны. Они старались расстрелять как можно быстрее как можно больше людей и с наименьшими затратами. По последней причине, в частности, довольно быстро отказались от использования автомобилей-душегубок. Для того, чтобы уморить жертвы угарным газом, а потом еще доставить их к месту захоронения, требовалось сжечь слишком много дефицитного бензина. Поэтому расстреливали на открытом воздухе, большими партиями, преимущественно в больших оврагах или противотанковых рвах, чтобы трупы можно было сразу закопать и не возиться потом с их перевозкой и утилизацией. Несчастных раздевали, но не связывали, чтобы не возиться, да возникла бы проблема — чем связывать? Наручников, да и простых веревок на многие тысячи людей, расстреливаемых единовременно, не напасешься. Поэтому стрелять в затылок с близкого расстояния не было никакой возможности. Во-первых, если палач подойдет слишком близко к обреченным, они просто могут в отчаянии наброситься на него. Терять-то уже все равно нечего. Во-вторых, необходимо более-менее зафиксировать голову осужденного. Но человек в большой яме, у которого руки и ноги свободны, не будет спокойно дожидаться смерти. Поэтому немцы предпочитали расстреливать со сравнительно большой дистанции из винтовок, автоматов и пулеметов. Пистолеты как орудие казни в этом случае не годились из-за малой дальности прицельной стрельбы. Но такой способ расстрела имел и свои издержки. Далеко не все из расстреливаемых получали смертельные ранения, поэтому оказалось довольно много уцелевших свидетелей злодеяний зондеркоманд СД.