Топот бронзового коня - Михаил Казовский

    Самодержец холодно спросил:

    - Как сие понять, дорогая? Почему принимаете посторонних мужчин тайно от супруга? Вы, наверное, предавались блуду?

    Василиса нервно прочистила горло и сказала робко:

    - Блуду? Да Господь с вами! Вы же видели: мы сидели совершенно невинно, полностью одетые, предаваясь исключительно духовным занятиям - пению и стихам.

    - Да, но почему ночью? Не в Большом дворце, а Вуколеоне? Под завесой секретности?

    Женщина ответила:

    - Дабы не тревожить ваше величество.

    Он воздел очи к потолку:

    - Ах, какая трогательная забота! Оба берегли мой покой! - перестал иронизировать и насупился: - Вы преступники оба и должны быть наказаны.

    - Мы преступники? - заломила руки императрица. - Мы преступники? В чём же преступление наше? Может, мы лежали в постели? Находились в опочивальне? Или же катались по полу? Ничего подобного! Слушать музыку и питаться малиной - нынче преступление?

    - Вы, сударыня, безусловно, знаете, что имею в виду.

    - Нет, не знаю, сударь.

    - Хорошо, извольте: просто я зашёл раньше или позже. Либо преступление уже совершилось, либо предстояло. Только и всего.

    Феодора возмущённо воскликнула:

    - Вы не смеете обвинять меня без наличия фактов. Вы, юрист, знаток юриспруденции! Где же ваша хвалёная рraesumptia? Или к частной жизни это не относится?

    Самодержец не выдержал и повысил тон:

    - Да, но почему ночью?!

    - Если ваше величество любит работать по ночам, отчего вы считаете, что другим нельзя?

    - Вы, по-моему, не работали.

    - Отдыхали. Тем более.

    - Женщина и мужчина отдыхают наедине. Ночью, по секрету от мужа. В потайном помещении… Этого достаточно для моих подозрений? Или у меня нет воображения?

    - Ваше воображение слишком пылкое. Между мной и ул-Кайсом ничего противозаконного не было. Я могу поклясться.

    - Даже на кресте поклясться?

    - Даже на кресте.

    Император засопел, но не захотел дальше продолжать. Повернулся и пошёл к двери. Дёрнул за шнурок, вызывая стражу. И, когда караульные появились, сухо приказал:

    - Этот господин должен находиться во дворце под арестом. До особого моего распоряжения. Обращаться с ним следует гуманно, но строго. Если убежит или же умрёт от побоев - посажу на кол каждого из вас. - А когда охрана увела бедного араба, обернулся к императрице: - Следуйте за мной. С вами разговор ещё не окончен.

    Та взмолилась:

    - Петра! Петра! Ну, подожди. Не смотри так мрачно. Ты ведь знаешь: я тебя люблю. Лишь тебя одного и никого боле. Повелителя бескрайней империи, императора-солнце. - Опустилась перед ним на колени. - Ты один в моём сердце. С первого мгновения нашей первой встречи на форуме Константина. И, поверь, до последнего вздоха моего. Не казни, пойми. Мне хотелось развлечься и пощекотать себе нервы…

    - Ах, пощекотать нервы?

    - Слушать любовные песни на арабском, вдалеке ото всех, под покровом ночи - очень необычно… Это же волнует, распаляет кровь…

    - Распаляет кровь! Ты в него влюбилась? - И монарх сгрёб в кулак её волосы на затылке, потянул назад, чтобы заглянуть в лицо Феодоре.

    Василиса продолжала стоять на коленях, смежив веки.

    - Ты в него влюбилась? - повторил самодержец.

    Женщина разъяла ссохшиеся губы:

    - Может быть… чуть-чуть… он такой приятный…

    - Сделала своим… фаворитом?! - он проговорил это слово как-то неуверенно, побоявшись произнести «любовником».

    Быстро открыв испуганные глаза, дама прошептала:

    - Нет, поверь! Между нами ничего не было.

    - Врёшь. Не может быть. Ты сама призналась, что в него влюблена.

    - Но причина не означает следствие. Имр мне нравится как мужчина и как поэт. Ну и что из этого? Разве со всеми, кто нам нравится, надо обязательно ночевать? Разве не существует просто духовной близости? Той невинной полудружбы-полулюбви, о которой говорил нам Платон?

    - Твой Платон был язычник. Я издал указ о закрытии Платоновской Академии в Афинах как рассадника безбожия и неверия.

    - Знаю, одобряю. Но Платон утверждал и здравые вещи. Платоническая любовь существует…

    Автократор отпустил её волосы и сказал брезгливо:

    - Чепуха собачья. «Платонически», как ты соизволила выразиться, стало быть - духовно, безгрешно, - можно обожать что-то бестелесное и абстрактное. Бога, например, или Родину. Там, где есть материя, там и похоть.

    Собеседница его удивилась:

    - А любовь родителей и детей? Есть материя, но нет похоти.

    - Ерунда. Мальчики хотят своих матерей, а отцы - своих дочек. Просто в силу традиций сдерживают себя.

    Феодора потупилась:

    - Тем не менее я клянусь: между мной и Имром ничего противозаконного не было.

    Он мотнул подбородком в раздражении:

    - Ну, не знаю, не знаю. Хватит, поднимайся. И пойдём к себе.

    Василиса посмотрела на него нерешительно:

    - Ты ведь не сошлёшь меня в дальний монастырь?

    - Говорю: не знаю! Я решу позднее.

    - А его не убьёшь? Ул-Кайса?

    Самодержец усмехнулся невесело:

    - Все-таки печёшься о нём… Нет, убить не убью. Но из города удалю непременно. Пусть отправится к Велисарию, повоюет с персами. А потом видно будет.

    Женщина взяла подол его тоги и поцеловала порывисто. Царь поморщился:

    - Ох, ну сколько можно? Ты забыла, что давно не фиглярка, а императрица? Встань. Пошли. - И, не обернувшись, удалился из комнаты. Перепуганная супруга поспешила за ним.

    День спустя страсти улеглись, и, хотя монарх продолжал общаться с царицей резко, даже немного грубо, но наказывать пока не спешил. А она, наконец, поняв, что её свободе и жизни ничего не грозит, успокоилась и повеселела. Лишь спросила у евнуха Нарсеса:

    - Кто вчера ночью посещал императора?

    Тот задумался и ответил твёрдо:

    - Только Иоанн из Каппадокии.

    - Только Иоанн?

    - Совершенно точно.

    - Хорошо, спасибо. Никому не говори о моём вопросе.

    - Как желает ваше величество.

    Феодора подумала: «Значит, Иоанн. Значит, это он донёс обо мне и Имре. Больше вроде некому… - Сжала губы зло: - Берегись, гадёныш. Если Петра со мной не расправится, я с тобой расправлюсь наверняка. Ты у меня подохнешь в монастыре. Так и знай, мерзкий губошлёп!» - а своих обидчиков василиса никогда не прощала.

    Накануне отплытия в Персию Антонина велела, чтобы дочка Магна переехала жить к Комито. Подчеркнув при этом: «Так мне будет спокойнее». - «Чем спокойнее?» - удивилась та. «Что тебя не соблазнит Феодосий». - «Очень надо было! - покраснела девушка. - Раньше я сохла по нему, а теперь совершенно нет. Больно уж заносчив». - «Вот и пусть лишится возможности завладеть тобой ненароком». - «Ненароком? - вспыхнула наследница. - Что я - кукла, бессловесная тварь, взять которую ничего не стоит?» - «Ладно, ладно, не кипятись. Поживи у бабки. Скоро мы вернёмся, и тогда будем снова вместе». Но уж если начистоту, мать боялась не за целомудрие дочери: просто не желала искушать дорогого пасынка, сохранить его сердце не обременённым страстями к прочим женщинам, кроме неё самой. Ревновала к Магне. Не хотела упускать юного красавчика.

    А красавчик, говоря откровенно, не вздыхал ни по Магне, ни по Антонине. Дочь казалась ему дурнушкой, чересчур нескладной для её тринадцати лет, а мамаша - чересчур старой для её тридцати. Нет, однажды он случайно увидал из окна, как его драгоценная мачеха, лёжа в гамаке в саду и лениво читая свиток, неожиданно начала водить рукой между бёдрами и затем не только себя довела до экстаза, но и пасынка, возбудившегося от вида оголившихся женских прелестей, бьющихся в конвульсиях, и запачкавшего тунику буйным извержением. Феодосий не любил вспоминать этот эпизод и не думал о сближении с Антониной.

    И его, и Фотия занимали иные чувства. Первое - ипподромные скачки и переживания за своих, за «синих». А второе - их полуночные проделки, выходившие порой за рамки приличий. Но пока родители были дома, оба ещё держали себя в узде. А когда Велисарий с женой и Прокопием, погрузившись на корабли, распрощался с Константинополем, юноши, предоставленные сами себе, ринулись во все тяжкие.

    Одевались они в сине-голубое, в том числе плащи, необъятные шальвары, туфли с загнутыми кверху носами. Под одеждой носили у бедра небольшие обоюдоострые кинжалы (а свободное ношение оружия невоенными лицами было запрещено императорским указом и каралось сурово, вплоть до смертной казни). Делали это больше из бравады, никого не ранив и тем более не зарезав на ипподроме. В общих драках участвовали нередко. Но смертоубийств не было: днём гвардейцы на цирковых трибунах быстро разнимали дерущихся.