Все не так - Александра Маринина

Я снова начал оценивать, но уже по-другому. Ей-богу, если бы меня клятвенно не заверили, что это родной брат папани и Юлиной маменьки, ни в жизнь не поверил бы. То есть при ближайшем рассмотрении кровное родство было заметным, и даже очень, но все равно Владимир Олегович выглядел так, словно родился-то он у тех же мамы и папы, а рос и воспитывался совсем в другой семье и даже в другой стране. Ни капли суровой требовательности, которую постоянно демонстрирует папаня, ни грамма жеманности и двуличности, так и прущей из какой-то там Олеговны. Открытая улыбка, веселые и умные глаза, приветливый голос. Может, все дело в деньгах? Папаня и Олеговна (да что ж за черт возьми-то! У меня из памяти постоянно вылетает имя Юлиной мамы) живут в роскоши, отсюда и повадки, а вот братец ихний, судя по одежде и ведущей в квартиру двери, существует в совсем другом финансовом режиме.

По идее, мне надо было бы в этот момент проститься и уйти – свою задачу я выполнил, Дану до места довел и сдал с рук на руки. Но отчего-то уходить мне совсем не хотелось. И потом, мне нужно было улучить момент и поговорить с Владимиром о маньяке, но так, чтобы Дана не слышала. Поэтому, когда Руденко-младший распахнул дверь и гостеприимным жестом пригласил меня в квартиру, я забыл о своих грандиозных (в очередной раз) планах на вечер и вошел. Мои подозрения касательно финансового режима папаниного братца подтвердились сей же момент: большими деньгами здесь и не пахло. Стандартная «двушка» с крохотной прихожей, в которой с трудом помещался один человек. Странно все-таки: Михаил Олегович содержит, кормит и поит не только сестру с племянницей, но и дальнюю родственницу жены с маленьким ребенком, а брат почему-то стоит особняком, хотя и живет в двух шагах. В этот момент впервые в моей голове зародились подозрения, что в семейке Руденко не все так ладно и гладко, как показалось вначале. Нет, все-таки я опять вру. Первые подозрения закрались в мой глупый мозг в конце первой недели, когда я понял, что обитателей огромной квартиры связывают какие-то слишком сложные отношения, основанные отнюдь не на любви друг к другу. Я замечал косые взгляды, улавливал и самостоятельно домысливал недомолвки и намеки, удивлялся полному отсутствию интереса этих людей к своим близким. Чего стоит один только пример: мы занимаемся с Даной в «тренажерке», слышится дверной звонок – и девочка даже не вздрагивает, не поднимает голову, прислушиваясь и стараясь понять, кто пришел. Только Владимира Олеговича она чувствовала безошибочно и всегда реагировала на его приход, все прочие передвижения, приходы и уходы членов семьи оставляли ее равнодушной. Ну как такое может быть? А ведь эта ситуация повторялась ежедневно. И то же самое происходило в столовой, если мы с ней вместе обедали. Звенел звонок, домработница Нина шла открывать, я замечал:

– Кто-то пришел.

И в ответ получал молчаливое пожимание плечами. Мол, не знаю, и мне неинтересно.

При этом Юля вела себя совершенно иначе. Если в момент появления папани она была дома, то непременно мчалась по коридору, оглашая все немаленькое пространство звонким восклицанием:

– Дядя Мишенька пришел!

К слову заметить, приход Ларисы Анатольевны такой помпой не обставлялся, и я ни разу не слышал, чтобы Юля назвала ее «тетей Ларочкой». Не говоря уж о том, что приход с прогулки или еще откуда-нибудь бабки Анны Алексеевны не вызывал у юной очаровашки вообще никакой реакции. А несчастную затюканную Лену с ее резвым Костиком в этом доме просто не замечали. С ней даже не разговаривали за столом. По крайней мере в те несколько раз, когда нам доводилось оказаться вместе в столовой.

Я уже говорил, что я не великий психолог и не великий педагог, могу к этому добавить, что я и не великий аналитик и как-то не привык задумываться над тем, что вижу и слышу. То есть вижу я хорошо и на слух не жалуюсь, все подмечаю, но никогда не обдумываю и не пытаюсь анализировать, как некоторые. Поэтому те странности, которые я замечал в доме Руденко, тихонько оседали в моей голове и никаких дополнительных знаний не приносили. И только в тот момент, когда я оказался в квартире Владимира Олеговича, количество странностей переросло в качество и заставило меня начать думать. Хотя и думатель из меня… в общем, примерно как и сыщик. Я все больше привык по части мужского обаяния и мускульной силы.

Еще не успел пройти первый шок от того, что в семействе Руденко, оказывается, имеются красивые (а Владимир показался мне просто-таки голливудским красавцем) и доброжелательные мужики, как меня с головой накрыл шок номер два под названием Муза Станиславовна. Вот хоть режьте меня, хоть расчленяйте – никогда не поверил бы, что у ТАКОГО мужа может быть ТАКАЯ жена. Я готов был увидеть женщину типа Дженнифер Лопес, или Анджелины Джоли, или хотя бы типа Мерил Стрип, то есть не такую откровенную красавицу, но доверху набитую шармом и изюминками. Увидел же я невзрачную, маленького роста женщину без груди и без попки, с тусклыми короткострижеными волосами невнятного цвета и бледным невыразительным лицом. Мне встречался такой тип лиц, и я точно знаю, что никакой косметикой, никаким самым умелым макияжем их не исправишь, наоборот, даже самые осторожные и деликатные краски делают некрасивость этого лица заметнее, а имеющиеся дефекты – выпуклее. Более того, жена Владимира Олеговича немного сутулилась и зябко куталась в длинную, достававшую почти до пола шаль и от этого делалась похожей на старушку. Улыбка же у нее была такой солнечной и сердечной, что я тут же засомневался: а знает ли она о своей некрасивости? Обычно женщины (во всяком случае, те, которых я знавал), сознающие собственную непривлекательность, ужасно страдают от этого, внутренне зажимаются, а внешне это проявляется резкостью, угрюмостью, нелюбезностью и неулыбчивостью. Комплексы внутри – проблемы с поведением снаружи, и моя подопечная Дана – яркий тому пример. Муза же Станиславовна была совсем не такой. А какой? Я даже не смог подобрать определение.

– Здравствуйте, Павел, я очень рада вас видеть. – Она протянула мне цыплячью лапку, тоненькую и холодную. – Надеюсь, вы не откажетесь выпить чаю с Володей, а мы с Данусей вас оставим, у нас много работы.

Само собой, я не отказался. Помимо дела, имеется в виду разговор о маньяке, меня грызло любопытство: что это за люди, что за семья, как они живут? Ведь задание Наны Ким к тому времени еще не было выполнено.

Владимир провел меня в комнату, сильно напоминавшую комнату сумасшедшего ученого. Я такие в кино видел, в жизни как-то не доводилось. Сплошные книги, книги, книги, диски, кассеты – кругом: на полках, на столе, на полу, под диваном. Интересно, где мы будем пить чай? На столе свободного пространства для этого мероприятия явно не хватит.

– Садитесь, Павел, – Владимир Олегович указал на кресло, – сейчас будет чай. Или вам принести кофе?

– Нет-нет, чай.

Он вышел, а я принялся осматриваться, но, кроме книг, на глаза ничего не попадалось. Пришлось изучать названия. Больше половины слов в этих названиях оказались мне не знакомы, но общее впечатление было такое, что это что-то из области социологии. Или психологии. В общем, что-то насчет поведения человека в обществе. И никаких сборников стихов. Иными словами, брат папани тоже не выглядел большим ценителем поэтического творчества.

Владимир вкатил в комнату сервировочный столик с чайником, чашками и прочими принадлежностями. Поставив столик перед моими коленями, он придвинул стул и уселся напротив меня. Мне предназначалась красивая чашечка, по-видимому, из сервиза, себе же хозяин дома налил чай в огроменную кружку объемом, наверное, не меньше литра и щедро бросил несколько ложек сахару. Никогда не понимал, как можно так пить чай? Пока выпьешь хотя бы четверть – все остальное остынет и превратится в безвкусное пойло.

– Видите, у нас так тесно, что приходится поить гостей чаем в походных условиях, – улыбнулся он. – Давайте на «ты», ладно? Я ведь ненамного старше. Вам сколько лет?

– Двадцать девять.

– А мне тридцать восемь. Разница не принципиальная. Договорились?

– Идет, – обрадовался я. – Володя, разговор есть.

Я быстренько поведал ему о своей встрече с участковым и о страшном убийце, разгуливающем по окрестным улицам.

– Ты правильно сделал, что ничего не сказал Дане, – одобрительно кивнул он. – Не надо ее пугать, а то она вообще перестанет выходить из дома и окончательно превратится в затворницу. И спасибо, что проводил ее.

– Ты мне посоветуй, говорить Михаилу Олеговичу или нет. Если я скажу, он Дану из дому не выпустит.

– Сказать надо. – Владимир задумчиво покачал головой. – Хотя, если честно, я бы не стал говорить, мой брат скор на решения и очень туг на их отмену, он сгоряча запретит Дане приходить ко мне, и девочка совсем скиснет, ей и без того несладко живется, а у Михаила не хватает душевной тонкости, чтобы это понять. Он считает, что если человек обут, одет, сыт и имеет крышу над головой, то у него есть все необходимое для счастья, а все прочее – просто блажь. Но если ты промолчишь, то может выйти хуже. Предположим, Михаил столкнется на улице с участковым, и выяснится, что ты все знал, но поручение милиционера не выполнил и ничего никому не сказал. Что будет дальше?