Расписание тревог - Евгений Николаевич Богданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А-а, — сообразил Торопов. Потрепав паренька по плечу, осторожно прикоснулся к гипсу. — На прицепе сможешь работать?
— А что? — ответил Юрка. — Смогу, дядь Паша. А когда?
— Скоро. Хоть завтра.
— Может, вечером шину снимут.
— Это шина называется? — вздохнул Торопов.
— Шина.
Катер развернулся против течения, прильнул к дебаркадеру правым бортом. С него сошла старуха с рюкзаком — в черной кофте, черной сатиновой юбке и черном кружевном платке.
— Ну, брат… — Торопов втянул голову в плечи. — Сейчас кино будет!
— Почему? — с готовностью заулыбался Юрка.
— Это ж Лизкина мать, не узнал?
— Ну и что?
— Увидишь что!
Торопов приосанился, стал как бы выше ростом. Даже живот не так выпирал из-под рубахи.
— Дарья Егоровна? — выступил он навстречу старухе. — Далеко ли плавали?
— Здравствуй, Павел Митрофанович, — поклонилась старуха. — Племяша в Тобольском проведывала.
— Ну и как он?
— Что как? Робит! — Старуха вытерла ладонь об кофту, протянула Торопову.
— Все там, на маслозаводе? — пожав ей руку, спросил Торопов.
— Ково там, ушел! В милиции сейчас. Пьяниц собирает да шпану всяку. Говорит, райком послал. Хотела с недельку пожить, а не утерпела. Общежитье ихное не по нутру. Девки эти так и шлёндают взадь-вперед. Морды бесстыжи, прости меня господи. Юбчошки — выше срамного места носят. Моду экую взяли.
— Молодуха-то его как?
— Туда же! — отмахнулась старуха. — Спрашиваю, где тут у вас дрожжи продают, шанежек испекчи? Дак она: «Дрожжям не интересуюся!» Пр-рохвостка!
— Ну вот, — сказал Торопов, — у племянника отгостевала, теперь с дочкой повидаешься. Вон она, ишь из кассы выглядывает! Рада небось, что ты приехала!
— Неужли заступила?!
— С сегодняшнего дня, — доложил Торопов.
— Лизавета! — сказала старуха грозно. — А ну, вылазь оттудова!
— И не подумаю, — ответила девушка, задраивая окошко.
— Ну ничо, — легко согласилась старуха. — Я обожду.
С катера больше никто не сошел. Минбаев, разговаривая с капитаном, беспокойно оглядывался то на старуху, то на Торопова.
Юрка заметил на катере девочку с эскимо.
— Девчонка! Где мороженое брала? — спросил он.
— Спрос! Кто спросит, того с ума сбросит.
— Ишь ты ящерка! — покачала головой старуха.
— А буфет закрытый?
— Закрытый. Хочешь лизнуть?
Юрка презрительно отвернулся.
— На-ко вот тебе конфетку, — сказала старуха.
— Не надо… С них пить сильно охота.
— Дак возьми и попей. — Она насильно вложила ему в руку вялую шоколадную конфету в обертке.
— Спасибо, — поблагодарил Юрка.
— Рука-то как, чешется?
— Терпенья нет, как чешется, — признался Юрка.
— А ты возьми у матери спицу и почеши. Мыслимо ли дело — наляпали. На что бы лучше липовые лубочки изладить!
— Чаю хочешь, баб Даша?
— Не, милок, в Тобольском начаевничалась.
— Мне плесни, — попросил Торопов.
Трамвай отвалил, Минбаев вернулся на свое место.
— Лизавета! — опять подступила к кассе старуха.
— Ну что тебе, мама, что? — послышался Лизин голос. — Не выйду я! И не зови. Иди домой!
— Ты как с матерью разговариваешь! — возмутилась старуха.
Минбаев коротко, враждебно посмотрел на нее.
— А как еще надо? — сказала Лиза.
— Хоть поздоровайся!
— Здравствуй.
— Открывай, поговорить надо.
— Посторонним вход в кассу запрещен, — сказал Минбаев.
— Я не посторонняя. Ты, Ондрюшко, мне не прекословь, не ровен час, ушибу.
— И ушибет, — заверил Минбаева председатель. — Можешь не сомневаться.
Лиза загремела засовом. Старуха втиснулась в кассу.
— Открой очко-то, — потребовала она. — Дышать нечем.
— Я, шкипер, тебе благодарность хочу от правления сделать, — сказал Торопов. — За то, что от долбоедов этих, от Шмакова с Сергейчуком, избавил. Но Лиза нам самим нужна, две группы без доярок остались. Можешь ты это понять?
Минбаев молчал.
— Ну добро бы девка была, а то ведь замужняя женщина! Об этом ты подумал?
— Разведут, — подумав, сказал Минбаев.
— А люди что скажут?
— Сорока целый день говорит; что толку?
— А если Жорка придет? — припугнул Торопов.
— Пусть не приходит. — Бесстрастное лицо начальника пристани дернулось, как от ожога. — Плохо ему будет.
Торопов засопел, хотел было опять закурить, но вспомнил о запрете.
В кассе разговаривали шепотом, но время от времени прорывались слова, сказанные в полный голос. Через минуту дверь с грохотом распахнулась; гневная, распаренная Дарья Егоровна вышла на палубу, Лиза, выбежав следом, повисла у нее на руке:
— Отдай, отдай!
— Нетушки, — вырвалась старуха, — не отдам!
Лиза уткнулась лицом в стенку, заплакала. Косынка сбилась, обнажив светлые волосы, накрученные на бигуди.
— Реви, реви, мила дочь. Меня слезой не доймешь.
— За что ты меня мучаешь?
— А то ты не знаешь?
— Я тебе еще раз заявляю: не вернусь, хватит, нажилась!
— Дело хозяйское, — сказала старуха. — А только счастья тебе здесь не будет, все одно воротишься. Дак лучше уж сразу.
Торопов, хмуро наблюдавший за ними, поставил кружку на ящик.
— Спасибо за чаёк, шкипер.
Минбаев, вздрогнув, кивнул.
— Павел Митрофанович! — метнулась Лиза к председателю. — Хоть вы на нее повлияйте!
— А что вы не поделили-то? Вопрос остался без ответа.
— Я, Лиза, для тебя же стараюсь, — тихо заговорила старуха. — Совесть хочу в тебе разбередить! А как еще, когда ты умом понять не можешь?
— Я-то поняла, это ты понимать перестала! Вбила себе одно в голову. Да не вернусь я никогда! Так и передай своему Жорке, куркулю проклятому, я ему не прислуга! — Она сделала тупое надменное лицо, изображая мужа: — «Лизавета, отчего в борше шшепки плавают, давно не учил?»
— А похоже! — сказал Торопов.
— Пусть сам теперь варит, без щепок!
Старуха подошла к дочери, обняла за плечи.
— Лизонька, господи, да не ради Георгия я хлопочу. Я за тебя страдаю, за дом наш. Какая на тебя надёжа была, первая-в колхозе ударница, десятилетку кончила… Никто и не зарабатывал столько, как ты, и двести, и триста выходило. А тут что платят? Поди, рублей семьдесят?
— Шестьдесят два пятьдесят, — сказал Юрка.
— Не в деньгах, мама, мое счастье!
— Ну хорошо, не в деньгах. А в чем?
— Жить хочу по-людски!
— А у нас? Чем тебе не жизнь? — обиделась старуха.
— У вас?.. Как вечер, так хоть вешайся. Одни Жоркины разговоры про то, где, кто да скоко выпил. Только и радости было, что работа!
Выговорившись, она умолкла, пристально разглядывала на пальце дешевенькое колечко.
— Это твое последнее слово? — поджала губы старуха.
— Не последнее, а крайнее. Мама, я тебя предупреждаю: отдай по-хорошему!
— И не надейся!
— А что ты у нее забрала-то? — спросил Торопов.
— Да вот, часики, — разжала кулак старуха. — Которы ты ей в прошлом годе вручал.
— Отдай, Егоровна, — сказал Торопов. — Заслужила, пускай носит.
— Дак как! — не согласилась старуха. — На них что написано? Лизавете Пшеничниковой — передовику доения. А какой она тут передовик? Не достойна больше.
— Я тебе другие куплю, — пообещал Лизе Минбаев. — С календарем.
Лиза взглянула на него с мукой и опять расплакалась.
— Прошу вас, граждане, пройти к пристани, — перекатывая
