В час дня, Ваше превосходительство - Аркадий Васильев

— Моим пока ничего не пиши, не расстраивай маму. Я поправлюсь.

Каждый день в больницу приходили Мальгин и Маховер, но к Андрею их не пускали. Записочки Оля складывала в ящик тумбочки Андрея, а друзьям говорила: «Просил передать привет».

В воскресенье в палату как-то пробрался Петерс. Успел лишь произнести: «Дзержинский тебе приказом благодарность объявил», — как Оля тут же вытолкала его.

Все на свете рано или поздно кончается — прошло и тяжелое состояние у Андрея. Дней через десять он начал вставать, а еще через три — учился ходить с помощью Оли.

К концу третьей недели Андрею разрешили посидеть немного на скамейке во дворе.

Очень приятно было погреться на весеннем солнце, подышать свежим воздухом, пахнувшим согретой землей, наблюдать возню счастливых воробьев, переживших суровую и голодную зиму.

Впервые за последние беспокойные месяцы у Андрея была возможность подумать не о срочном, что надо решать сейчас, немедленно, но и о завтрашнем дне.

Андрею и до этого приходила мысль, правильно ли он поступил, дав согласие пойти в ВЧК. «Так и жить всю жизнь? А почему всю жизнь? Когда-нибудь покончат с контрреволюционными заговорами, мятежами, утихомирят анархистов, перестанут разорять людей воры и спекулянты. А шпионы, к выявлению которых меня уже начали привлекать? Петерс говорил, что с каждым годом капиталистические разведки будут их засылать к нам все больше и больше, потому что они никогда не смирятся с тем, что Россия — государство трудящихся. А что, если вернуться в мастерские? Попробовать уйти учиться? Нельзя ж, в самом деле, всю жизнь посвятить малоприятному занятию? Всю жизнь! Да еще — посвятить! Странно, я начал думать о себе как-то возвышенно. Может, я просто все усложняю? Надо жить проще, не особенно задумываться. Черта с два, разве проживешь не задумываясь?! Мысли лезут и лезут. Допустим, вернусь в мастерские — там, понятно, спокойнее, пистолет в морду не тычут, Филатовых там нет… А ведь скучно будет. Конечно, скучно. Может, я уже полюбил эту работу?»

Андрей поделился своими мыслями с Мальгиным. Тот слушал молча, не перебивал, лишь спросил:

— Как ты думаешь, я люблю эту работу?

— Ты любишь, — уверенно ответил Андрей.

— Вот и ошибаешься. Я, Андрюша, очень хотел, да и сейчас хочу стать агрономом. Говорят, землю, поле, крестьянский труд больше всего любят деревенские. Я родился в Питере, все время жил на Васильевском острове, около Дерябинских казарм, в детстве в поле не был ни разу, только несколько раз с отцом на острова ездил — отец у меня вагоновожатый. А сколько помню себя, хочу быть агрономом. Как только станет потише, пойду учиться. Я не знаю, можно ли любить нашу теперешнюю работу. Но добросовестно относиться надо. Кому-то грязь вывозить надо…

— Выходит, мы вроде мусорщиков. Но в них не стреляют.

— А мы особые. Мы — на войне. Мне говорили, Аид-рей, Феликс Эдмундович обратился в Президиум ВЦИК, что нужно укрепить ВЧК, что от нашей работы зависит судьба Советской власти. А ты говоришь — не нравится…

Уходя, Мальгин положил на скамейку самоучитель немецкого языка.

— Ты хотел, кажется, немецкий учить?

Каждый день прибегала Надя, и они никак не могли наговориться, пока Оля, чуть не насильно, не разлучала их.

— Чай, не конец света!

Неожиданно размеренный больничный быт — с утренними обходами врачей, с процедурами, с посещениями — сломался, и сюда, в тихую Покровскую общину, долетели отзвуки невидимой войны, бушевавшей в Москве.

Двадцать шестого мая, рано утром, только Мартынов устроился на скамейке со своим самоучителем, рядом села Оля.

— Андрюша, можно посоветоваться по важному делу?

Оля торопливо, все время оглядываясь, не подслушивает ли кто, рассказала:

— Видели в третьей палате Иванова? Совсем мальчишка, ему, наверно, лет шестнадцать, самое большое семнадцать. Видели? Он выздоравливающий. Он давно мне проходу не дает, все в любви объясняется. А вчера он мне такое сказал: «Поскольку я вас очень люблю, хочу вас предостеречь от большой опасности. Уезжайте из Москвы немедленно, если уехать не на чем, пешком уходите». Я его спросила: «Почему?» — «Потому что не сегодня-завтра в Москве будет большая резня. Наши, — он так и сказал — «наши», — будут всех большевиков вырезать вместе с их самым главным Ульяновым-Лениным. Кремль возьмут. Большевики, конечно, сами не уступят, ну и начнется». Я ему говорю: «У меня папа тоже большевик, выходит, и его убьют?» — «Обязательно! Всех повесят на фонарях. Вы отца предупредите».

— Предупредили? — встревожился Мартынов.

— Отец в Петрограде. Его туда товарищ Свердлов послал.

Андрей посоветовал:

— Больше, Оля, никому ни слова. Одно из двух: или Иванов фантазер, или…

— Он бывший юнкер. Это я точно знаю. И почти каждую ночь куда-то уходит.

Все, что Оля рассказала о бывшем юнкере Иванове, Андрей через Мальгина сообщил Петерсу.

За Ивановым установили наблюдение. На одну из освободившихся коек санитары положили нового больного. Оля, выполняя просьбу Алексея Мальгина, охотно пояснила юнкеру, что это — кровельщик, упал со второго этажа и получил сотрясение мозга. У ворот госпиталя круглосуточно дежурили еще два сотрудника ВЧК. Чтобы знать, с кем они должны иметь дело, чекисты по очереди заглянули в палату, будто приходили навестить незадачливого кровельщика.

Но Иванов никуда не уходил — молча лежал, перелистывая комплект «Нивы». С Олей о восстании он больше не заговаривал; когда она к нему подходила с лекарствами, тихо улыбался.

Ночью чекист, старательно изображавший пострадавшего кровельщика, услышал, что Иванов заплакал.

Мальгин, проведавший Андрея, покрутил пальцем возле виска:

— А он не того?..

На третий день, после вечернего обхода, Оля, подавая Андрею микстуру, шепнула:

— Одевается…

Иванов долго кружил по улицам, часто оглядываясь. В Малом Левшинском переулке остановился у подъезда дома три, осмотрелся и, никого не заметив, быстро вошел в подъезд. Видимо, он бывал здесь, потому что уверенно поднялся к квартире девять, явно условно постучал. Дверь тотчас же приоткрылась.

В течение получаса, с интервалами в две-три минуты, в эту же квартиру вошло несколько мужчин. Все они, прежде чем перешагнуть порог подъезда, оглядывались.

Петерс, получив это сообщение, приказал Алексею Мальгину срочно выехать с оперативной группой.

Осуществляющие наблюдение за домом и квартирой доложили Мальгину, что больше никто не появлялся.

В девятой квартире оказалось тринадцать человек: одиннадцать мужчин и две женщины. На столе лежала схема построения пехотного полка. Под столом — смятая, разорванная на большие куски — видно, на мелкие разорвать не успели — программа «Союза защиты родины и свободы», отпечатанная на машинке. У всех задержанных нашли по небольшому картонному треугольнику с буквами «О. К.» — пропуск.

Нашли еще пачку денег — когда пересчитали, оказалось двадцать пять тысяч.

— Граждане, чьи деньги? — несколько раз спросил Мальгин.

Никто деньги своими не признал.

— Ну, что ж, — спокойно подвел итог Мальгин, — раз ничейные, передадим в доход республики.

Больше всех документов оказалось у Аваева: удостоверение московской продовольственной милиции, мандат агента-распространителя «Известий», фальшивый мандат члена ВЦИК…

У Арнольда Пинки кроме удостоверения, что он штаб-ротмистр Гродненского полка, подполковник 184-го Варшавского полка, нашли еще справку, что он «действительно является депутатом Ярославского Совета».

Мальгин, рассматривая документы, заметил:

— Богато снарядились…

Необычайно удивился появлению чекистов Николай Коротков, студент Высшего технического училища.

— Это недоразумение, товарищи! Сплошное, абсолютное! Меня пригласила сюда мадмуазель Голикова. Сказала: дружеская вечеринка. Ну, я и пришел… Вполне откровенно. Я неравнодушен к мадмуазель, извините, к товарищу Голиковой, я не мог отказать… Верочка, умоляю, я говорю чистую правду?

— Он не врет, — снисходительно подтвердила Верочка, — кроме одного: сам напросился.

Когда в половине третьего утра задержанных выводили из квартиры, юнкер Иванов побежал по лестнице, но кто-то из своих подставил ногу: Иванов упал, переломил ключицу.

Об аресте группы Аваева — Пинки доложили Дзержинскому. Феликс Эдмундович внимательно рассмотрел документы, особенно программу «Союза защиты родины и свободы» и схему построения пехотного полка.

— Это серьезное дело, товарищи. Очень серьезное. Попробую поговорить с ними сам. Приведите Арнольда Пинку.

Сначала Пинка плел чепуху: «Зашел случайно. Ничего не знаю». Потом замолчал, видно обдумывая — с чего начать.

— Хорошо. Расскажу все, ничего не утаивая. Но при одном условии.