Отряд особого назначения - Макар Бабиков

Выждал, затаившись, уверился, что его соратников нет на месте, но нет и засады.

В хижине все было на месте: ни следов поспешного ухода, ни погрома. Совсем успокоился. Заправил керосином примус, который принес с собой из Берлевога. После крепкого чая стало легче.

А Матисен и Крылов, встревоженные долгим отсутствием командира, пошли в разведку. Сперва навестили своих ближних соседей — семью Луэ. Вели себя так, будто у них все в порядке. Супруги Луэ — Освальд и Дагни — ни словом, ни малейшим намеком не показали, что они знают что-то об Эриксене.

На следующий день такой же визит нанесли к Стенманам. Ни Антон, ни его жена Нелли тоже никаких разговоров про Эриксена не затевали.

И все же до конца не успокоились, пошли бродить по округе, смотрели, не попадутся ли какие-нибудь следы. В Берлевог заглядывать не рискнули. Существовало строгое правило: без ведома командира никто не имел права ни с кем устанавливать какие-либо связи, тем более ходить в селения. Если только командир выбыл совсем из строя, Франц занимает его место и может принимать решения.

Возвращались по тропе, которая вела к их укрытию чуть сторонкой от домов Луэ и Стенманов. И хотя было совсем темно, все же разглядели следы. Они были очень похожи на отпечаток обуви Эриксена. Только смущало, что правый след был глубоко вдавленный, а левый — нет.

Когда в шалаше застали Трюгве, отлегла тревога, обрадовались, обняли командира.

В первых числах марта и на севере время повернуло на весну. Полярная ночь кончилась, день становился длиннее и светлее. С погодой и весной улучшилась слышимость, база хорошо принимала все их донесения о конвоях, о кораблях, все, что приносили их соратники из Берлевога и из Конгс-фьорда. А материалов насобиралось много и один интереснее другого. Иногда приходилось выходить на связь с базой по два, а то и по три раза в сутки.

Передали о гарнизонах в Киркинесе, в Тана-фьорде, в Махавне у Нордкапа, сообщили, что в Берлевоге ожидают, прибытия семисот человек. Для них строят новые бараки. Где и какие корабли и суда стоят в Бос-фьорде, в Конгс-фьорде. В гарнизоны прибывают все новые и новые солдаты. В Киркенесе роют окопы, проводят учения по отражению высадок с моря. Говорят: «Нельзя спать спокойно, в любую минуту можно ожидать десант».

Но удачи да везение не бывают постоянными, и блаженству, как его назвал Эриксен, если можно относить к блаженству жизнь зимой в неотапливаемой каменной норе, пришел конец.

В середине марта заметили двух человек, которые вышли из той хижины, где разведчики провели несколько дней вскоре после высадки. А еще через несколько дней увидели охотника на куропаток в сотне метров от шалаша.

Эриксен пошел в Летвик узнать у Луэ и Стенманов, кто этот человек. Те назвали жителя Берлевога, состоящего в норвежской нацистской партии Квислинга. Приходил он в Летвик на три-четыре дня и вскоре после пасхи собирался появиться опять, но уже надолго, тогда намеревался ловить рыбу.

В Берлевоге было около сорока членов квислинговской партии «Националь самлинг». Главарь их, бывший миссионер Уле Элесеусен, недавно в выступлении перед горожанами говорил: «Если население не пожелает добровольно встать на правильный путь, его сомнут так, что оно никогда не сможет больше подняться».

Тем, кто вступит в их партию, обещали выдать охотничьи ружья. Записались двое. Но ружьями их не обрадовали.

В начале марта Квислинг дважды выступал в городе Шиен. Газета, захлебываясь, писала, что впервые за шестьдесят лет город переживает радость от посещения норвежского фюрера, вождя по происхождению и по крови. А вождь этот, выступая в ратуше перед местными руководителями партии, округа, ленцманами и высшими чиновниками, распинался в своем верноподданничестве перед Гитлером, угрожал своим соотечественникам: государство будет без колебаний вести борьбу против тех, кто пытается бороться с «Националь самлинг».

Норвежцы через припрятанные приемники слушали, советские передачи, знали о зимнем русском наступлении и не очень верили в победу Германии, считали, что немецкий «новый порядок» недолговечен.

В те же дни разведчики получили от своих товарищей в Берлевоге и Конге-фьорде очень интересные чертежи немецких укреплений и аэродрома. По радио их передать было невозможно.

23 марта кончились продукты.

Норвежцы ничем помочь не могли. Они сами жили впроголодь. Напротив, разведчики нередко угощали своих знакомых консервами, сахаром и маслом, а норвежцы снабжали разведчиков табаком, бумагой, батарейными фонарями.

Попросили базу подбросить продовольствие.

В ответной радиограмме командование приказало: с 27 марта по 1 апреля на связи быть ежедневно и четко. 29 марта разведчики узнали, что подводная лодка, которая их снимет, вышла в море. Ждать и быть готовыми подать условные сигналы.

Истекал второй месяц их сидения на Нолнесе. За это время они засекли, что на запад, к портам Варангер-фьорда, скорее всего к Киркенесу и Петсамо, пришло двадцать три транспорта, обратным курсом — семнадцать.

На свидание с разведчиками пришли два соратника из Берлевога, предупредили, что с Нолнеса надо уходить, замести все следы. Ни в коем случае не оставаться здесь после пасхи. Сюда придут на весеннюю путину рыбаки. Запасное место они подобрали, сооружена хижина, есть запас продуктов, угля. Это запасное место, однако, не понадобилось.

Подводная лодка, Щ-403 подошла к точно назначенному месту. На мостике стояли ее командир и руководитель операции по съемке от отдела капитан Ульянов. Внизу, возле центрального поста, сидели, ожидая приказаний, разведчики-переправщики Оскар Ульсен и Альф Сиблюнд. Заметив с берега условные проблески фонаря, спустили шлюпку.

Эриксен, Матисен и Крылов на полпути остановились. Эриксен оглянулся, поклонился родной земле и быстрым шагом пошел вниз, к морю. Матисен и Крылов поотстали от него на шаг-два. Матисен тыльной стороной ладони провел по повлажневшим глазам. Крылову хотелось бежать, обогнать командира, он едва сдержал себя.

К берегу пошел на шлюпке Альф Сиблюнд. Хотя волнение в море было и не сильным, прибой накатывал на берег приличную, балла в три-четыре волну. Береговые скалы все еще отталкивали от себя разбушевавшиеся водяные громады.

Попробовал подойти в одном месте, не удалось, видимо, поблизости в заглублении скрылись подводные камни, вода билась возле них круговертью, большими и малыми волнами, откатывалась назад, закручивалась огромными воронками. В одной такой воронке шлюпку крутнуло несколько раз, она заюлила волчком, гребец одолел напор воды, сумел все-таки вывести шлюпку из водоворота.

Подгреб, повернул шлюпку кормой к берегу и, упираясь веслами назад, слегка выгреб обратно в море, чтобы не выбросило на камни.

Федор Крылов следил за шлюпкой, изготовившись к прыжку, как рысь, и, когда ее подбросило к берегу, первым прыгнул в пляшущую посудину, и она пошла к подлодке. Эриксен и Матисен остались ждать своей очереди.

Федора от радости подмывало поговорить с Альфом, но перекинулись они лишь несколькими фразами. Гребцу нельзя было и на долю секунды отвлекаться от бурлящих волн. Море несобранности не любит, за легкомыслие оно рассчитывается мгновенно и жестоко.

Подошли к подлодке. Федор прыжком перемахнул с резинового борта на стальной. А Сиблюнд повернул обратно к берегу.

Накат с неослабевающей силой бросался на береговые устои. Вскочил в шлюпку Франц, подполз к гребцу, к самым его ногам, Альф снова погреб кормой к берегу, на нее прыгнул Трюгве, сел на кормовую камеру баллона, опустив ноги к резиновому днищу.

То ли от радости, что невредимыми добрались до подлодки, или же понадеялись друг на друга, но никто не сообразил закрепить швартовый конец шлюпки за леерную стойку или за приваренный к обшивке рым. Волна откинула шлюпку, и она поплыла, покачиваясь по воле волн. На дне ее остались батареи к радиостанции и полуавтоматическая винтовка. Перевернет волна шлюпку — и все казенное имущество утонет, прибьет ее где-нибудь к берегу, выбросит на отмель или на камни, будет лежать, пока не наткнется на нее какой-нибудь человек. На этих пустынных, малолюдных берегах могут пройти годы и годы, пока кто-либо заметит этот трофей моря.

В рубке лодки разведчики сердечно, по-братски обнялись с командиром по высадке и съемке капитаном Ульяновым.

Затем спустились в центральный пост, оттуда в кубрик-отсек. Поздоровались с принявшими их подводниками.

Первым делом сбрили колючую щетину с подбородков, не оставили на память даже усы, поели флотского борща, выпили наркомовскую.

И впервые за два месяца завалились спать, ни о чем не тревожась: ни о вахте, ни о фашистской облаве, ни о возможности обморозиться. Под одеялом, на простынях, раздетые до белья, уснули непробудным сном, рокот двигателей не будил, а убаюкивал их.