Созвездие Стрельца, или Слишком много женщин - Диана Кирсанова

– Кто?!

Немного подумав, она назвала имя виновника. Почему бы не назвать?

– Господи! От простолюдина!

Вплеснув тонкими аристократическими руками, сильно попорченными ранним артритом, Анна Батори в изнеможении опустилась на деревянную скамью. Час от часу не легче! Дочь самого известного в Европе католического клана забеременела от простого скотника!

Убить ее, что ли, в самом деле?!

– Одевайся! Паскуда! Забеременеть в четырнадцать лет! Я тебя и то родила в восемнадцать – на свою голову! Тебе же даже думать об этом рано было!

– Зачем же тогда говорить о свадьбе, если даже думать рано? – невинно спросила Эржбета, поднимая с пола платье, выкрашенное в их домашней красильне в какой-то непонятный, пегий цвет.

Платье тоже было штопаное-перештопаное и мало чем отличалось от крестьянского. Платье для игр, для трапезы, для приема гостей, для спанья. Другого у девочки просто нет.

В этом же платье она была и тогда, когда крестьянский сын Владиш, застав ее за подглядыванием (любопытная Эржбета притаилась за бревнами, сложенными у запруды, разглядывая купающихся после работы молодых лесорубов), заглянув в ее распахнутые от жгучего любопытства глаза, положил одну руку на лиф, а потом и вовсе опрокинул ее на землю, другой рукой шаря по ногам и выше, добираясь до самого сокровенного… Зачем он зажал ей рот? Она вовсе и не собиралась кричать…

– Иди к себе, – устало сказала мать. – И посмей только нос высунуть из спальни! Останешься без обеда и без ужина. Вечером я сама приду за тобой. Иди!

Пожав плечами, Эржбета легко, насколько позволял семимесячный живот, взбежала наверх по винтовой лестнице в темную и сырую каменную келью, которую в доме называли девичьей. Здесь всегда было плохо натоплено, тепло не держалось в стенах, на которых серебристой пылью оседала сочившаяся откуда-то сверху влага.

Но зато отсюда было прекрасно видно все, что происходило на скотном дворе, куда время от времени уводили для наказания провинившихся слуг.

Вот и сейчас, прильнув к узкому, не шире двух ладоней, оконцу, девочка с каким-то сладострастным нетерпением высматривала, когда на двор выведут Владиша. Долго ждать не пришлось: двое дюжих кнутобоев, состоявших при госпоже Батори, ввели юношу, который шел, спотыкаясь, со связанными спереди руками, и что-то говорил, все время нервно оглядываясь. Его никто не слушал; один из кнутобоев толкнул Владиша к врытому в землю столбу, другой, не торопясь, вынул из-за пояса кнутовище.

«Не торопятся. Значит, долго будут пороть. Значит, до смерти. Значит, мать так распорядилась», – думала Эржбета, изнывая у своего оконца. Снизу, от живота, поднималось какое-то новое ощущение, и она не без удовольствия прислушивалась к тому, что происходит с ее телом.

Ее любовника кнутобои действительно били несколько часов, неторопливо, останавливаясь только затем, чтобы переменить руку. В сущности, это была даже не порка, а ни с чем не сравнимая чудовищная пытка: с парня в течение нескольких часов живьем снимали кожу и продолжали кромсать бесчувственное тело и после того, как Владиш затих с черно-красной пеной на губах: в последние часы жизни, сорвав голос, он грыз землю!

Жениху, возвращавшемуся из очередного турецкого похода, было послано срочное письмо: родители невесты остерегали его от посещения замка Батори из-за внезапно вспыхнувшей в тех местах черной оспы. Несмотря на все усилия повивальных бабок, плод вытравить так и не смогли, и графу Надашди пришлось два месяца убивать время за игрой в кости на постоялых дворах.

В конце лета 1514 года юная Эржбета Батори родила здоровую девочку, которую тут же увезли с глаз долой и отдали на воспитание в дальнее село.

А в середине сентября юная графиня Надашди уехала вместе со своим мужем в Словакию, где в замке Чахтице молодые и свили свое семейное гнездышко.

Жизнь в Чахтице была совсем не та, что дома у мамаши. Разбогатевший на грабительских походах граф баловал жену, которая была младше его на добрых тридцать восемь лет и которую он действительно полюбил чем только мог: в распоряжении Эржбеты оказались самые лучшие платья, кушанья, украшения. Домотканое, плохо прокрашенное в чане платье стало ненужным и неприятным воспоминанием.

Она часами нежила тело в ваннах с ароматическими маслами, целиком отдаваясь во власть ласковых рук служанок, которые не уставали намыливать и поворачивать атласное тело госпожи. А после, закутавшись в простыню из голландского полотна, переступая босыми ногами по турецким коврам, Эржбета неторопливо следовала в свою опочивальню и со вздохом вытягивалась на лебяжьих перинах.

Опустившись у кровати на пол, служанка подстригала ей ногти на ногах.

– Ай! – вскрикивала Эржбета, когда ей приходила охота позабавиться. – Ты меня оцарапала, дура! На конюшню копыта лошадям подтачивать, а не прислуживать в господской спальне тебе надо, вот! Пошла отсюда, корова!

Отшвырнув босой ногой служанку, Эржбета хлопала в ладоши – и в дверях появлялись люди, они волокли служанку из комнаты, и девушка с удовлетворением вслушивалась в ее затихающий крик.

Истязание слуг стало для Эржбеты излюбленным времяпровождением. Ей, если можно так выразиться, повезло, что муж оказался наделен от природы едва ли не большей жестокостью, чем она сама: он сам придумывал изощренные пытки для тех, кто был виновен в плохом исполнении своих обязанностей, кого подозревали в краже, измене. Подозреваемым клали на ладонь раскаленную монету, под ногти загоняли булавки и гвозди, летом некоторых несчастных обмазывали медом и бросали в лесу, зимой – обливали водой, оставляя замерзать у ворот замка. Подобные забавы супругов нагоняли страх на всю округу, хотя и не были в те времена чем-то из ряда вон выходящим, право господ казнить и миловать казалось таким же незыблемым, как божье право, каждый, как на добычу червей, смотрел на свою бренную плоть, и обезображенные тела слуг выбрасывались за ворота едва ли не в каждом замке Словакии…

Год, два, пять… Десять. Время текло пусто и бессмысленно, как вода сквозь пальцы. Вдали от замка и любимой жены, во время одного из военных походов, умер муж. В те годы молодые вдовушки, следуя примеру развращенных королевских дворов, принимали у себя любовников практически открыто. Последующие за смертью графа Надашди тринадцать лет прошли для прекрасной вдовицы в веселых утехах. Сколько их, прекрасных молодых людей, в барсучьих султанах, на великолепных скакунах, с неприкрытым желанием обладать Эржбетой в горящих глазах, прошло через ее спальню? Она не считала.

Но когда топот копыт коня очередного любовника затихал на ведущих в горы дорогах, графиня, разглядывая в глади венецианского зеркала свое прекрасное лицо, не могла отделаться от мысли: еще год, еще два. Еще пять. А что потом? Красота ее увянет, как это случилось с ее матерью, с ее старшей сестрой – когда-то и они считались первыми прелестницами Трансильвании. Многие ли готовы увидеть теперь в седовласой женщине с изуродованными артритом руками и тяжелым взглядом выцветших глаз первую красавицу здешних мест?

«Если хотите привязать к себе любовника навечно, возьмите черную курицу и бейте ее до смерти белым тростником. Смешайте кровь с лягушачьими мозгами и поставьте сушиться в печь в полночь Святой Пятницы. До захода солнца выдерните три волоса у любимой особы и перевяжите ими яблоко, начиненное высохшей кровью черной курицы, каковое яблоко дайте съесть возлюбимой вами особе…»

В замке было полно книг и свитков с советами, подобным этому. Все они обещали вернуть любимого, но не гарантировали вечной молодости и красоты! А между тем именно уходящая юность заставляла Эржбету часами просиживать у зеркала. Со страхом вглядывалась она в еле заметные морщинки, которые стали собираться у глаз. В лиловатые тени под глазами, которые теперь не проходили с утра до самого обеда. Рассматривала бледную кожу щек – теперь на них приходилось накладывать румяна.

В дверь просунулась смазливая мордочка горничной:

– Гости уже в замке, госпожа. Разрешите причесать вас?

Эржбета молча поставила зеркало обратно на столик. Холодеющими от страха руками (крутость нрава графини была хорошо известна) молоденькая Берта распустила прекрасные черные волосы и принялась водить по ним щеткой.

Неосторожное движение – Берта дернула щеткой резче, чем требовалось, чтобы разобрать несколько спутавшихся у корней волосков.

И тотчас же ее щеку обожгла крепкая оплеуха:

– Ты что, корова?! Забыла, к кому прикасаешься, дрянь?!

Из разбитого носа служанки фонтаном брызнула кровь. Вставая с места и одновременно с отвращением стряхивая с рук попавшие на них теплые капли, Эржбета машинально снова бросила взгляд в зеркало. Несколько красных крапинок оказалось на щеке, графиня стерла их платком. Но… что это? Показалось ей или нет, но кожа на лице как будто наполнилась новым, нежным сиянием. Или в этом оптическом обмане виновен луч закатного солнца, скользнувший в окно и прикоснувшийся ко все еще прекрасному лицу графини последним, прощальным поцелуем?