Враг невидим - Юлия Федотова

На третий день Хиксвилла разрешили похоронить. Несчастный случай — таково было заключение коронера. Бедный мальчик резво бежал по лестнице, на повороте поскользнулся или оступился, неудачно упал, острое перо попало точно в глаз, что и стало причиной смерти. Как говориться, судьба…

Школа происшествие восприняла спокойно. Нездоровое возбуждение, возникшее среди учеников, очень быстро улеглось, да и вызвано оно было не жалостью или страхом, а любопытством. Интересно же: труп, полиция, отмена уроков… Покойный Хиксвилл сделался героем дня — но именно дня. Уже назавтра дети вспоминали о нём гораздо реже. Учителя тоже были весьма сдержаны, и речи их о «постигшем нас горе» звучали суховато. Единственным, кто действительно воспринимал безвременную кончину юного негодяя как горькую утрату, был профессор Инджерсолл. Это потому, что пятым курсам не читают философию, решил Веттели. А если бы читали — профессор наверняка смотрел бы на случившееся иначе.

На похороны из Ронсмута приехало семейство Хиксвилла: отец — полный, одышливый господин, кажется, банковский служащий, мать — усталая, издёрганная женщина в серых траурных одеждах, старшая сестра — скучающая девица лет семнадцати, всем своим видом демонстрирующая, что она здесь не по своей воле и ничего интересного для себя не находит, и двое младших братьев-близнецов, уменьшенных копий самого Хиксвилла. Кто-то совершил оплошность, подпустив их близко к покойному, в результате, дорогой полированный гроб оказался с одного бока исцарапанным гвоздём, с другого — исписанным мелом. В общем, достойная смена подрастала.

В остальном же церемония прошла гладко. Хиксвилла похоронили на Гринторпском деревенском кладбище. Школа готова была оплатить расходы на перевоз тела в Ронсмут, но родные сочли это лишним. Мегган Хиксвилл так и выпалила прямо при всех:

— Ещё не хватало! Это был не братец, а злобный боггарт! Лучше держаться от него подальше, а то, глядишь, и после смерти являться начнёт!

Родители принялись её шпынять, но она только отмахнулась.

— А что, разве я неправду говорю?

Больше эту тему никто благоразумно не поднимал.

— Ужас, какой ужас! — причитал профессор Инджерсолл по дороге с кладбища. — Такой удар по нашей репутации! Это конец! Школу теперь наверняка закроют.

— Почему? — удивился Веттели. — У нас в Эрчестере тоже бывали несчастные случаи. Помню, кто-то из старшекурсников повесился от несчастной любви, а один парень на Гребной неделе утонул в канале. Дядя этого парня был очень влиятельным человеком в правительственных кругах, но Эрчестер никто и не подумал закрывать, об этом даже речи не шло.

— В самом деле? — спросил профессор с надеждой, скорбное лицо его немного посветлело. Но он тут же себя осадил. — Добрые боги! Получается, меня обрадовала гибель несчастных юношей! Право, как же сложно и несправедливо устроен наш мир!

…Таким тёплым выдался минувший октябрь — а в середине ноября вдруг выпал снег. Он шёл всю ночь, крупными хлопьями кружился в воздухе, падал на влажную землю, на голые ветки деревьев, на крыши домов — и не таял! Веттели завернулся в плед и далеко заполночь просидел на подоконнике в темноте, наблюдая, как за окном танцуют снежинки. Пять лет он не видел снега, целых пять лет!

Наутро всё вокруг было белым и сказочным. Гринторп превратился в зимнюю картинку из детской книги. Младшие ученики носились по школе со счастливым визгом, старшие тоже выглядели оживлёнными. Ни тем, ни другим уроки в головы не шли. Призывая их к порядку, Веттели чувствовал себя жестоким тираном. Больше всего ему хотелось бросить учебник, отменить урок, выйти во двор и хорошенько вываляться в сугробе, наметённом под окном учительской комнаты. Но долг есть долг, и его нужно исполнять, даже если не видишь в том большого смысла.

А после уроков в его кабинет неожиданно явилась гостья. Возникла прямо посреди стола, с ног до головы закутанная в белое и мохнатое, кажется, это был гусиный пух.

— Погреться пришла! — объявила фея вместо приветствия и огляделась довольно бесцеремонно, по-хозяйски. — А у тебя тут мило. Это что за куст? Знаменитое авокадо? Ничего особенного. А это что за урод? — она кивнула на бюст пещерного человека. — Твой предок? Похож. То есть, не на тебя, конечно, а на ваш человечий род. Недалеко ушли. Но ты не обижайся, к тебе это не относится, ты у нас красавчик. А где твоя женщина? Надеюсь, ты уже сделал ей предложение? Нет? Зря! С этим делом тянуть не надо — недолго и с носом остаться… Что значит, слишком недавно познакомились? Пред лицом Вечности что месяц, что год — это всего лишь краткий миг, так что разницы никакой… Конечно, она не готова. Ты и сам не готов. Но это, по крайней мере, обозначило бы ваши намерения, — фея трещала, не давая собеседнику и слова вставить, ей достаточно было его мыслей. При этом её собственные мысли скакали с пятого на десятое. — Ты уже в курсе, что ваш поэт вчера сложил новый стих? Какой поэт? Ну как же! Романтический юноша с золотыми кудрями и дурацким именем. Вот-вот! Именно Огастес Гаффин… ну, что ты хихикаешь, можно подумать, твоё имя лучше! Ладно, пусть лучше, согласна. Но ты-то вчера не сложил стих, а он — сложил. Слушай:

Лучи догорели, зажгите кенкеты…Драконы ночные, вы — музы поэта!Пусть льются в бокалы веселья напитки,Сиянья кенкетов нам хватит в избытке…

Звучите, валторны, звучите, кларнеты,Драконы ночные, как бабочки, к светуСлетелись, порхают, игристое льётся,Сверкает и брызжет осколками солнца —

декламировала «Гвиневра» с большим чувством и в лицах — размахивала руками на манер крыл, кружилась, пританцовывала, перелетала с места на место, подвывала драматически:

Со звоном хрустальным, с таинственным звономКружась над кенкетом, танцуют драконы.И этого танца прекраснее нету,Так пусть же валторны поют до рассвета,

Пускай до рассвета танцуют драконыПри свете кенкетов, дрожащем, зелёном…

О-о-ох! — напрыгавшись, фея в изнеможении повалилась на классный журнал. — Просто дух вон! Вот что значит сила поэзии. Великолепный стих, согласить! Прямо душа поёт… У фей нет души? Кто тебе сказал?… Ну, не знаю, может, и правда нет. Но внутри определённо что-то вибрирует и поёт! А у тебя нет? Странно. Похоже, ты не умеешь ценить поэзию.

— Умею! — Веттели, наконец, удалось вклиниться в её монолог. — Я очень люблю поэзию и, смею надеяться, неплохо в ней разбираюсь. Просто образ драконов в данном контексте кажется мне слишком нетривиальным и нетрадиционным. Он плохо увязывается с моими личными представлениями об этих существах как об огромных и опасных тварях, самостоятельных боевых единицах, обладающих сокрушительной огневой мощью и используемых для подавления сопротивления противника при осаде крепостных укреплений.