На веки вечные - Джасинда Уайлдер

— Поезжай на ранчо деда. Ладно. Я с этим смирюсь. Но это все.

Я кивнул.

— Хорошо.

Я не собирался развивать тему.

Отец вздохнул и, как будто сгорбившись, облокотился о стойку и стал равнодушно смотреть в окно.

— Зачем ты тогда приехал? Зачем ты вообще вернулся?

Господи, он выглядел таким... потерянным. И одиноким. Я не знал, что сказать ему, чтобы не обидеть еще больше.

— Я... наверное, подумал, что это нужно сделать.

— То есть, это была идея деда.

Он отошел от стойки и пошел к себе в кабинет.

— Оставайся столько, сколько хочешь. Ты знаешь, что где лежит.

И он ушел, закрыв за собой дверь кабинета.

Звенящая тишина на кухне подчеркивала его отсутствие. Чили хорошо пахло, но я знал, что оно еще не готово. Папа всегда ел в семь часов, а еще не было шести. Я услышал, как из кабинета доносятся слабые звуки музыки, и узнал «House of the Rising Sun» Animals. Золотой свет солнца струился сквозь окно, выходящее на запад. Чирикала птичка.

Что-то сжалось у меня в животе, и я почувствовал беспричинную боль.

А потом я услышал, как в кабинете что-то упало, и понял.

От кухни до двери в кабинет восемнадцать шагов. Поворот запястья, туман в глазах, дверь медленно, бесшумно раскрывается...

Он лежал на полу на боку, свернувшись в клубок. Его правая рука была прижата к левой стороне груди, глаза были широко раскрыты, спокойные, только немного напуганы. Он не дышал, только старался дышать или, может быть, боролся с инстинктом, который заставлял его дышать.

Я упал ярдом с ним на колени, трясущимися руками доставая телефон из кармана.

— Папа... нет. Пожалуйста, нет.

Я разблокировал телефон, нажал на кнопку, чтобы сделать звонок и стал набирать 911 , когда почувствовал, как его твердая рука легла на мою.

— Нет... Кейд. Слишком... поздно.

— Нет, неправда, папа. Они приедут, и с тобой все будет в порядке. Просто борись, ладно? Пожалуйста. Держись. Не надо... о, Боже, Боже...

Я услышал, как рыдаю.

— Не бросай меня, папа. Ты тоже.

Он спокойно, мягко посмотрел на меня.

— Я умер вместе... с Джен. Я просто... догоняю ее.

Он замолк, вздрогнул, поморщился, и свет в его глазах поблек.

— Нет, папа. Нет. Прости. Я не знал, что говорил, когда сказал, что хочу уйти. Я люблю тебя.

— Не жалей. Не надо. Живи. Люби.

Он сжал мою руку лихорадочно сильно, так что хрустнули кости, но я не убрал руку. Я сжал папину руку в ответ и заплакал, как ребенок.

— Люблю тебя, Кейд. Всегда.

И потом свет потускнел, поблек и пропал. Его сильная рука ослабила хватку, разжалась. Я не мог дышать.

— Папа? — я потряс его.

— Нет! — закричал я. — Нет!

И после этого ничего не было. Только его рука холодела, а я вопил хриплым голосом.

* * *

Я проснулся в своей детской кровати, мой нос учуял запах сигаретного дыма.

Дед.

Я сел в кровати. Дед сидел за моим столом, листал один из моих старых блокнотов. Будь это кто-нибудь другой, и я бы немного разозлился, но это был дед, и я ничего не мог с этим поделать. Окно было открыто, и пока дедушка листал страницы, затягивался сигаретой, выдыхал дым в окно, время от времени стряхивая пепел в пустую пивную банку. Он листал страницу за страницей, потом останавливался, чтобы рассмотреть набросок, снова листал и затягивался, выдыхал дым, стряхивал пепел, листал и листал.

— Не помню, из какого это фильма, но есть одна фраза, — сказал он хриплым, осипшим голосом. — Ни один родитель не должен хоронить своего ребенка. Вот эта фраза.

— Это из «Властелина колец». «Две башни». Это говорит Теоден, король Рохана.

За год до летнего лагеря в Интерлокене я прошел через стадию, когда месяцы напролет смотрел эти фильмы один за другим, без конца. Я мог бы пересказать эти три фильма с начала или с конца.

— А, ну да. Точно. Пару лет назад ты их привез с собой на ранчо.

— Как ты попал сюда? В смысле, когда?

— У твоего деда было предчувствие. Я сел на самолет, который был после твоего. Нашел тебя тут, с ним. Думаю. Ты был там довольно долго. Не знаю, как долго, но он... его не стало уже довольно давно.

Дед закрыл блокнот и присел на кровати у моих ног. Кровать скрипнула под его весом.

— Везет тебе, как утопленнику, Кейд.

Я стал всхлипывать.

— Знаю. Боже. Знаю. Я видел... видел, как он умирает. Как мама. Он... он сказал, что умер вместе с мамой, что просто догонял ее.

— Дерьмо, — дед потер лицо, вытер уголок глаза.

— У нас с твоим отцом были свои разногласия, но... он все-таки был моим сыном. И я любил его. Знаешь, гордился им. Не думаю... не думаю, что я говорил ему, но гордился. Он сделал себя сам, пошел своим путем, делал то, что хотел. Сделал, черт побери, себя сам.

— А что теперь? — прошептал я.

Дед снова потер лицо, тяжело вздохнул и выдохнул, его щирокие сильные плечи напряглись и снова расслабились.

— Не знаю, Кейд. Не знаю. Просто живи, один день за другим. Думаю, все, что ты можешь сделать.

Жить один день за другим. Я даже не знал, как это сделать. Дед встал и похлопал меня по плечу.

— Отдыхай, Кейд. Я со всем разберусь.

Отдыхать? И что делать? Я даже не знал, что должен был делать. Я был пуст и хотел просто заснуть и не просыпаться. Но глаза у меня были открыты, и я знал, что засну не скоро.

Кончилось тем, что я сел за стол и стал рисовать. Я даже не знаю, что рисовал. Только солнечный свет струился в окно, то разгорался, то слабел, пока мимо меня протекал день. Помню линии, дуги и завихрения — выражения печали внутри меня. Помню темные тени, которые ничто не отбрасывало. Помню черного ворона, контрастом выделяющегося на белом листе бумаги. Ворон был нарисован в профиль, крылья его были сложены, глаза-бусинки блестели, в них отражалось что-то скрытое. С клюва ворона свешивалась цепочка часов, стрелки остановились на 18:35.

Потом был линованный лист бумаги в левом углу стола.

* * *

Эвер,

То лето, когда мы встретились в Интерлокене. Озеро. Когда мы рисовали весь день. Сидели вместе на причале. Думаю, это были последние дни моего детства. Мои последние счастливые дни.

Вчера умер папа. Сердечный приступ или разбитое сердце, если ты хочешь правды. Не думаю, что он мог жить дальше без мамы. Просто сдался, и его сердце сдалось. Ему даже не было пятидесяти.

Даже не знаю, почему мы с тобой еще пишем эти письма. У тебя есть своя жизнь, а я просто... не знаю. Может, проклят? Просто живу. Дышу, один вдох за другим. Знаешь, я скучаю по тем временам, когда все было проще.

Надеюсь, у тебя все хорошо с Билли Харпером. Надеюсь, он хорошо к тебе относится.