Блуд на крови. Книга первая - Валентин Лавров

26 апреля 1900 года Пензенский окружной суд приговорил Ивана Карпова и его супругу Христину в каторжные работы на шесть лет. Первого за убийство и грабеж, вторую — за укрывательство и пользование краденым. Последней позже заменили наказание одним годом заключения в тюрьме.

На два года тюрьмы был осужден и молодой Карпов. Статьи обвинения были те же, что и у его отца, но в момент совершения преступления он был еще несовершеннолетним.

Так что, когда в мае 1900 года Тальма вернулся домой, его честь была восстановлена.

«Бог видит правду, да не скоро скажет» — эта истина еще раз оправдалась.

Тальма зажил замкнуто и тихо. Он никогда не жаловался и не роптал. Встречаясь на улице со следователем Надеждиным, он вежливо раскланивался, но руки ему не подавал. Посещал церковные службы и исповедовался.

Исчез Тальма бесследно весной 1918 года.

Говорили разное, но пришли к мнению, что провалился он в полынью, переходя речку Суру.

Во всяком случае, следствия не назначили — в стране творилось такое, что было не до одного пропавшего, к тому же в прошлом каторжанина. Уничтожались миллионы россиян, строилось «светлое будущее».

Когда пошел по реке лед, ниже по течению и впрямь выловили труп мужчины, отдаленно напоминавшего героя нашей истории. Во всяком случае, вдова Тальма похоронила утопленника, и ее часто видели в скорбной позе возле могилки.

Об убийстве на Верхнепешей улице никто больше не вспоминал. Память о нем осталась лишь в архивных бумагах да в книгах по истории криминалистики.

ОТРАВИТЕЛИ

Близ полночи возле ворот городского кладбища в Ростове-на-Дону остановились три коляски. Из них вышли шесть человек. У двоих были вместительные саквояжи От ограды тут же отделились четыре фигуры Светя фонарями, процессия направилась в сторону кладбищенской церкви. Остановились возле склепа. Заскрежетала открываемая металлическая дверь.

Высокий господин в длиннополом пальто и с тростью приказал:

— С фонарями — вперед!

Это шествие в ночи было продолжением трагедии, случившейся пятью месяцами раньше.

ГРОБ РАЗВЕРСТЫЙ

На кладбище царила жуткая, ничем не нарушаемая тишина. В высоком, не замутненном облаками небе плыла круглая голубая луна, четко выделялись кресты и надгробия. Некоторые могилы испускали такой яркий, шедший словно из нутра земли фосфорический свет, что, казалось, можно читать газету.

Прибывшие вошли внутрь склепа. Спустились вниз по крутой в 12 ступенек лестнице. В конце — еще одна дверь, решетчатая. Открыли висячий замок. Размер слепа— почти 25 квадратных метров. В нем находились четыре надгробия, заложенные кирпичом и оштукатуренные.

— Вот здесь! — показал рукой мужичонка купеческого вида.

На мраморной доске было выбито:

ЗДЕСЬ ПОГРЕБЕНЪ ПОТОМСТВЕННЫЙ ПОЧЕТНЫЙ

ГРАЖДАНИНЪ НИКОЛАЙ ФЕДОРОВИЧЪ

МАКСИМЕНКО

Преставился в 1888 г. октября 18 дня

Оть роду ему было 26 леть.

Человек с тростью скомандовал:

— Обнажите!

Сняли кирпичи, положенные сверху плашмя на доски. Вчетвером достали гроб, поставили рядом на площадке, откинули крышку.

Взорам предстал труп мужчины. Провальные отверстия глаз смотрели в сырой потолок склепа. Кожа лица и рук грязно-серого цвета была покрыта густой плесенью. Усы топорщились, борода выглядела разлохмаченной.

Один из тех, кто ждал прежде у входа на кладбище, произнес:

— На моей памяти третьего достают из гроба — и всегда борода бывает лохматая. Не пойму, в чем причина…

Ему никто не ответил.

Руки покойника были соединены на груди, и в них вложен деревянный крест.

— Приступаем! — кивнул господин с тростью.

Коренастый мужчина шагнул вперед, расстегнул на трупе сюртук и сорочку, подоткнул одежду сбоку под тело. Затем спустил штаны и подштанники.

На груди и животе были швы, зашитые через край шелковой ниткой.

Теперь наступила очередь тех, кто нес саквояжи. Ловко действуя скальпелями, разрезая шелк, они стали вскрывать шов.

Из саквояжей достали стеклянные банки. Постепенно они заполнялись органами, извлеченными из трупа. Кусок легкого, печень, селезенка, почка, сердце, более аршина толстых кишок — все это было уложено в три банки.

Человек с тростью запечатал сургучной печатью банки, скомандовал:

— Покойника приведите в порядок!

…Процессия потянулась к выходу.

Над миром царила ночь 14 марта 1889 года.

ПОЖАР

События этой ночи имели прямую связь с тем, что произошло шестью годами раньше в Москве.

В Пресненской части в большом богатом доме в Малом Предтеченском переулке жил купец 2-й гильдии Федор Максименко. Держал он большую лавку «Колониальные товары». Торговал честно, в делах был основателен, и капиталец у него водился. Задумал Федор купить большой особняк в Хомутовском тупике. Не особняк — дворец настоящий, трехэтажный, с колоннами при входе, на верхнем этаже с большим залом для танцев, множеством помещений.

Сладился с владельцем — гремевшем на всю Россию купцом Хлудовым, собиравшим от избытка средств и тяги к старине редчайшие древние рукописи.

— Вези деньги, и отпразднуем твое удачное приобретение, — сказал Хлудов, как и многие купцы старинного закала, предпочитавший наличные.

Собрал Федор большое наличие: кое-что заложил, кое-что продал. Пришлось немного подзанять у крестной старшего сына — купеческой вдовы Прасковьи Анофриевой. Но случилось невероятное совпадение: сгорел в ту ночь дом Федора, и магазин, и склады, весь громадный наличный капитал. Но главное — погиб в огне хозяин. Осталась вдова с двумя сиротами — парнем и девкой — на головешках и без копейки денег.

Анофриева простила долг и пригласила погорельцев жить у себя:

— Дом большой, всем место найдется! Так перебрались Максименко в Кадаши.

ПРОЩАНИЕ

Не успели толком обжиться, как у Анофриевой гости. Прикатила землячка покойного Федора, жившая в Ростове-на-Дону, Варвара Дубровина с 16-летней дочерью Александрой и погодком-сыном Федором. Была с ними и прислуга Марья Гребенькова, старательная девица лет двадцати пяти.

Варвара невысокого роста, с некрасивым, рано постаревшим лицом, бегающими глазками-щелочками, с тонкими бескровными губами. Муж Варвары начинал чернорабочим, а потом как-то враз разбогател, купил пароход, потом еще и еще… Стал он богатейшим и уважаемым. Но минувшей зимой провалился в прорубь, жестоко простудился и отдал Богу душу.

— Эх, бабы, мы ведь все трое вдовы, — вздохнула Варвара. — Похоронила я своего Федула перед Николиным днем. Давай винца пригубим, помянем наших покойничков. Машка, наливай!

— Ведь покойник богатство своей головой сделал! А сейчас пароходы Федула Дубровина по многим рекам бегают. Только нет больше хозяина…

На другой день, вновь плотно посидев за столом, Варвара объявила:

— Наталья, пожалуй, твоего сына к себе заберу! Дело у меня большое, торговое, мне грамотный и расторопный парень нужен. Твой Колька как раз годится. Положу парню для начала, ну, хоть 50 рублей. Пусть старается! Да и девка у меня подрастает, — Варвара хихикнула, подмигнула. — Чем не пара? А что беден, так это ничего. Мой мужик, помнишь, тоже поначалу без портков ходил…

На том и порешили. Со слезами на глазах, словно материнское сердце предчувствовало недоброе, проводила Наталья сына.

СТРЕЛЫ АМУРА

У Николая на новом месте все хорошо складывалось. Конторское дело 22-летний парень успел возле отца освоить. В арифметике был силен, на счетах без ошибок костяшками стучал. Понимал и в бухгалтерии — мог самостоятельно дебет с кредитом свести. К тому же был человеком трезвым, честным и работящим. С удивительной легкостью и неустанным трудолюбием постигал он новое дело: советовался со старшими, приобретал книги по специальности, заносил свои размышления в дневник, составлял конспекты. Конторские дела вел с блеском. Все у него всегда было под рукой, любую справку давал быстро и грамотно. Варвара Дубровина радовалась такому помощнику.

Тут случилось несчастье. По непонятной причине скончался уехавший погостить в Киев Федя Дубровин, Александры родной братец. Варвара уехала его хоронить. Когда вернулась, домашние приживалы шепнули: «Сашка в открытую с Колькой Максименко живет!»

Хотела Варвара дочке головомойку устроить, да та сама матери в ноги бросилась:

— Делай что хочешь, без Николая жить не могу!…

Покричала Варвара для порядку, отхлестала дочку и вынесла резолюцию:

— Хоть Колька голодранец, тебе не пара, но раз у тебя такие чувства… Хрен с тобою, мокрощелкой! Поставлю вас под венец. Налей-ка мне наливки лафитник!

Сорока дней траура еще не прошло, а в доме свадебный пир!

Знающие старушки шептали:

— Это не к добру!