Белые волки Перуна - Сергей Шведов

Покорённый Полоцк полыхнул было кое-где мстительным огнём, но промчавшиеся по улицам мечники во главе с воеводой Добрыней усмирили огненный вихрь в самом зародыше. Грабёж и насилие не удалось бы остановить даже древлянскому лешему, да он и не пытался. Закон любой войны суров - победителям достаётся всё.

Ладомир ещё некоторое время постоял на крыльце, любуясь звёздным небом и слушая крик отчаяния поверженного города. Было в этом зрелище нечто страшное и чарующее и даже более торжественное, чем жертвоприношение в святилище Перуна. Ударяющий бог должен быть доволен - целый город брошен к его стопам, а крови, пролитой на улицах, хватит для утоления самой дикой жажды. Во всяком случае, так кажется Ладомиру, но кто знает, какая глотка у бога.

Белые Волки уже расположились за столом в ожидании ужина. Холопки Вельямидовы суетились вокруг, соревнуясь в желании угодить своим спасителям, а три дочери боярина жались в углу, видимо не были уверены, что не попали из огня да в полымя. Ждана была холодна-то ли от испуга, то ли просто по неопытности. Только и сумела вскрикнуть от боли да уронить две слезы.

- Бросишь меня? - Ждана лежала распластавшись на ложе и даже голову не повернула в сторону Ладомира.

- Коли захочешь со мной жить - живи. Только я ведь Волк Перунов - ни кола, ни двора.

- Мне всё равно, - сказала Ждана. - Порченой жёнкой ещё хуже.

- Так ведь не люб я тебе, - удивился Ладомир. - А непорченых в Полоцке не осталось.

- Полюблю. Не бросай только.

За столом Войнег кормил свою изошедшую на слёзы красавицу. Было ей лет пятнадцать, а потому мужские ласки оказались для неё слишком большой встряской.

- Я Светляну с собой возьму, - сказал Войнег Ладомиру. - Она согласна.

- Ещё до Киева не дошли, а уже обросли подолами, срамники, - вздохнул ведун Гул.

- Без жёнок тоже нельзя, - возразил Войнег. - Кто-то должен рожать Перуновых печальников.

- Ладно, - махнул рукой Ладомир. - А теперь нам надо об отце их, боярине Вельямиде похлопотать, а то придётся брать за себя сирот.

В Детинце пир шёл горой. Князь Владимир хватил лишку медов и вин фряжских, во всяком случае, в глазах его плескала злоба, чтобы не сказать безумие. Ладомир, сопровождаемый Войнегом, занял освободившееся неподалёку от князя место толстого боярина Изяслава, не рассчитавшего своих сил и благополучно сползшего под стол.

Сидели вперемешку: нурманы и славяне, княжьи мечники и верхушка чуди. Как дрались, захлёбываясь чужой и своей кровью, так и меды принялись хлебать, рук не отмыв. Золотая и серебряная посуда соседствовала с убогой глиной, невесть какими путями попавшей на этот стол. Но на подобные мелочи никто уже не обращал внимания, отмывая жирные от сала губы в сладком меду.

Напротив Ладомира сидел ярл Скат, пьяный уже до такой степени, что не в состоянии был прожевать кусок захваченного зубами мяса, а потому и стывший с набитым ртом и выпученными от изумления глазами.

Крови вокруг было с избытком, как и трупов, которые никто не убирал, и они так и лежали на полу в лужах медовой браги и красного фряжского вина. Ладомиру это зрелище не понравилось - просто в привычку ещё не вошло, пиршествовать среди не только свиного, но и человеческого мяса. Ещё меньше ему понравилось то действо, что сейчас разворачивалось на его глазах стараниями почти что трезвого Добрыни.

Захваченные в плен полоцкие бояре стояли у стены под присмотром мечников. Здесь же были князь Рогволд с сыновьями и смертельно бледный Вельямид, которого Ладомир с трудом опознал, поскольку был тот без брони и рубахи, в кровоподтёках и синяках.

- Ты уж не взыщи, князь Рогволд, что девку я под себя беру против твоей воли, - протянул Владимир, пьяно ухмыляясь.

Рогволд не ответил, только сверкнул в сторону пьяного мальчишки синими глазами. Взгляд этот привёл Владимира в бешенство - было в нём непокорство и вызов судьбе. Такими глазами побеждённые не смотрят на победителей, а если смотрят, то в последний раз.

- А что, бояре полоцкие, кто из вас присягнёт князю Владимиру на Рогволдовой крови? Тому, кто снесёт голову Рогволду или одному из его сыновей, жалую полное прощение. Ибо Рогволд, встав на сторону братоубийцы Ярополка, пошёл против славянской правды, а потому и заслуживает смерти. Разве я не прав, бояре?

- Прав, княж Владимир, - недружно, но громко отозвались сидевшие за столом.

Предстоящее зрелище заставило многих встряхнуться, и даже ярл Скат, очнувшись от забытья, зашевелил каменными челюстями, пережёвывая мясо.

Двое мечников подхватили упирающегося сына Рогволдова Улеба и, стянув с его плеч рубаху, опрокинули лицом в блюдо с остывшим мясом. Полные ужаса и боли глаза полоцкого княжича уставились прямо на Ладомира, и тот, вздрогнув, невольно отшатнулся.

- Ты, боярин Володарь, - князь Владимир указал пальцем на ближайшего к нему полочанина.

Нурманской громила Фарлаф протянул несчастному тяжёлый меч, а все остальные затаили дыхание в предвкушении события. Лицо полоцкого боярина сразу стало мокрым, вспотела даже рыжеватая борода. И задышал Володарь тяжело, словно взвалили ему на плечи непомерную тяжесть, и под этой тяжестью ломались его ноги, пока он, шаркая ими па залитому кровью и мёдом полу, приближался к поверженной жертве. А удар он всё-таки нанёс сильный и точный. Была сила в руках полоцкого боярина, да и умения хватило для злого дела.

- Чарку боярину Володарю и место за столом, - крикнул Владимир.

Смерть сына не погасила горящих ненавистью Рогволдовых глаз, и Владимиру на мгновение стало не по себе. Он покосился на Добрыню и получил в ответ насмешку с толстых почти упрятанных в густой шерсти губ. Прав новгородский воевода - любое начатое дело следует доводить до конца, иначе все решат, что князь боится крови и сомневается в своей правоте, а с дрожащим сердцем не служат Перуну.

Боярин Вышеслав отказался рубить голову второму сыну Рогволда, и был зарублен сам расторопным Добрыниным мечником. Удар мечника был хорош, его одобрили все сидевшие за столом, а князь одарил лихого рубаку наполненной до краёв вином золотой чаркой. Снёс голову княжичу Игорю другой полоцкий боярин, имени которого Ладомир не расслышал, а убитого княжича даже пожалел - было тому никак не больше шестнадцати, а смерть он принял как подобает воину, без кринов и слёз.

Князь Рогволд остался верен себе и глаз не спрятал, а когда его повалили на стол, то он и здесь сумел развернуть голову так, чтобы не упустить лица своего врага.

Эти горевшие ненавистью зенки следовало погасить во что бы то ни стало, они раздражали князя Новгородского и мешали ему ощутить во всей полноте радость одержанной победы.