Владетель Мессиака. Двоеженец - Ксавье де Монтепен

— И я бы не рискнул выстрелить, — прибавил паж со своей стороны.

— Мне известно только одно: этот человек моего роста. Не знаете ли вы его случайно, кавалер?

Телемак де Сент-Беат в смущении едва слышно произнес, что не знает имени спасшего Одилию.

— Кто бы он ни был, — продолжал старый граф, — будь он даже мой смертельный враг, я не забуду его в своих молитвах.

— Да разве у вас есть враги? Я думал, что у Шато-Моранов нет недоброжелателей? — заметил Телемак де Сент-Беат.

— Враги у меня найдутся, и даже немало.

— Личные враги?

— Личные или нет, разницы в этом нет никакой.

Телемак де Сент-Беат, пользуясь случаем, начал теоретически приводить различие между личными и родовыми врагами, причем последних характеризовал людьми, которые никакого зла нам не сделали, но мы их преследуем и ненавидим единственно потому, что так поступали с их предками наши предки.

Лицо графа омрачилось, и он на минуту задумался.

— Мои враги принадлежат к категории родовых.

— Я это уже знал, — ответил кавалер. — И я знаю людей, находящихся, подобно вам, в таком же точно фальшивом положении. На другой день после празднеств, данных графом де Булльоном, мне говорил один дворянин приблизительно следующее: до сих пор никто еще не оценил меня по справедливости. Никто из моих неприятелей не в силах доказать мне какое-либо преступление, мною совершенное. Мечут на меня каменья, переиначивают мои поступки и делают из проступков — преступления. Мои предки враждовали с их предками, но это еще не причина мне враждовать с ними. Я намерен пойти к ним и сказать: помиримся! Вот моя рука, подайте вашу, пусть восстановится мир.

— Это совершенно христианские слова и намерения, — заметил капеллан.

Лицо графа Шато-Морана сделалось еще мрачнее.

— Я желал бы, достойный гость мой, узнать имя дворянина, сказавшего эти прекрасные слова, — произнес он, медленно поднимая глаза на Телемака де Сент-Беата.

— Вы, граф, его знаете, это говорил Каспар д'Эспиншаль, сеньор на Мессиаке и других землях.

XXI

Если бы на голову Шато-Морана упал потолок замка, он, наверное, был бы менее оглушен, чем услышав слова своего гостя.

— Каспар д'Эспиншаль! — только мог он воскликнуть и упал без движения на свое кресло.

Кавалер онемел: он тоже не ожидал подобного эффекта.

— Каспар д'Эспиншаль! — вторично воскликнул старый граф и, обратив взгляд в сторону Телемака де Сент-Беата, спросил:

— Вы хорошо его знаете?

— Я его знаю всего только несколько недель. Но думаю, что знаю его хорошо.

Старый граф Шато-Моран поднялся со своего места и, простирая торжественно руку, произнес:

— Господин кавалер Телемак де Сент-Беат! Вы мне понравились с первой минуты нашего знакомства; на вашем лице выражается честность и искренность. Я шестьдесят лет живу среди людей и научился узнавать их по первому взгляду, а потому убежден, что говорю с благородным человеком. Итак, одно из двух: или вы ошиблись в характере Каспара д'Эспиншаля, или этот последний вас обманул.

— Граф, я уверен…

— Прежде выслушайте. Мы здесь все свои, и это вот моя племянница, наследовавшая замок Красный Камень. Она очень хорошо знает, что за люди господа д'Эспиншали, убийцы ее дяди, графа Иоанна. Указав рукой на подругу Одилии, Шато-Моран продолжал:

— Вы, кавалер, гасконец и не знаете нашей страны и нашей жизни. Я не буду ее описывать по недостатку времени, но прямо скажу: из всех негодяев и обманщиков, наполняющих нашу страну, Каспар д'Эспиншаль самый опасный. Его отцу я простил убийство моего брата, но ему не прощу ничего; он даже не христианин, он воплощенный дьявол. И не думайте, что я говорю это, не убедившись основательно, разумеется, улики против него — улики не юридические. Он чересчур ловок, чтобы не найти лазейку в законе. Если бы не эта ловкость, голова его давно бы уже скатилась со ступеней эшафота. Не стоит рассказывать отдельные случаи, рассказы выйдут через меру ужасающими. Но поверьте, соберись вместе все слезы и вся кровь, которая пролилась по вине этого чудовища, они бы наполнили до краев рвы его замка в самую жестокую засуху. Но он может быть уверен, что наказание за грехи чем позже его постигнет, тем будет жестче. Каспар д'Эспиншаль, говоря вам, кавалер, слова примирения, коварно лгал. Подай я ему руку, клянусь, если только не будет для него выгоды сохранять мир, он не затруднится и не посовестится, войдя сам, внести в мой дом стыд и позор.

Когда слова грозного обвинения сошли с уст старого графа, дверь залы слегка отворилась и монах, высокого роста, с белой седой бородой вошел в комнату. Хозяин сейчас же обратился к нему:

— Простите, святой отец! Я вас не видел, вы без сомнения требуете гостеприимства?

— Я прошу гостеприимства, — ответил монах тихим голосом.

Кавалер задрожал, услышав этот голос.

— Вы еще не ужинали? Как смел лентяй Донат не предложить закуску?

— Через три дня начинается рождественский пост, я не ужинаю в это время и благодарю за предложение.

— Да будет так, — согласился капеллан.

— Воистину, — скромно ответил монах.

— Мне кажется, я вас, почтенный брат, уже где-то видел, — продолжал замковый капеллан.

— Да, вероятно, видели. Я квестор капуцинского монастыря в Иссоаре.

— Как там поживает отец Амвросий?

— Наш уважаемый настоятель отец Амвросий три дня назад почил в бозе.

Капеллан и монах молча перекрестились.

Одилия всматривалась в монаха испуганным взглядом.

Несмотря на свою седую бороду и сгорбленность, капуцин не казался старым; на лбу не было морщин, а глаза сияли всем блеском молодости.

Дрожащая, как птичка под взором змеи, Одилия встала и, взяв под руку свою подругу, шепнула ей: пойдем со мной в парк.

Шато-Моран взял под руку Телемака де Сент-Беата и тоже вышел из залы. Монах-капуцин, отказавшийся от прогулки, остался один в зале. Едва он остался один, как выпрямился во весь рост и, сжимая кулаки, воскликнул:

— Она должна быть моею.

И дьявольская, зловещая улыбка искривила его красивые губы.

Одилия и ее двоюродная сестра Иоанна исчезли между деревьями парка. Одилия бежала впереди, а Иоанна старалась ее догнать.

Зачем ты так бежишь?

— Спеши за мною, — ответила девица Шато-Моран, прибавляя шагу.

Парк был обширен и от замка тянулся более чем на два лье. Молодые девушки углублялись в чащу, держась узкой дорожки. Полная луна сияла на небе; сквозь ветви деревьев блеск се волшебным светом освещал молодых девушек, молодых и прекрасных, из коих одна была спокойна и улыбалась, другая, напротив, была встревожена. Кролики, испуганные шумом шагов, убегали в кусты, и соловей прерывал свою восхитительную песню. Дорожка кончилась у беседки, окруженной высокими деревьями. Тут стояла каменная скамья, и Одилия предложила подруге сесть.