Время демографических перемен. Избранные статьи - Анатолий Вишневский

Вот еще один пример рассуждения конца XIX в. «Некоторые авторы открыли грубое географическое распределение, именно: высшая рождаемость на востоке Европы (Россия и Венгрия); более низкая в центральной (Австрия, Пруссия, Германия и Италия); еще более низкая в северной (Великобритания, Норвегия и Швеция). Ирландия и Франция, по-видимому, представляют исключение. Очевидно, однако, что это распределение очень грубое, и общие социальные условия, вероятно, имеют больше влияния, чем климат или географическое положение. Влияние расы также, по-видимому, пересиливается влиянием общего социального состояния… Огромная рождаемость в России и восточных провинциях Пруссии указывает, по-видимому, на большую плодовитость славянской расы. Но, по всей вероятности, и здесь действует социальное состояние, а не раса. Мы не можем указать разницу между германской или тевтонской и романской или латинской расами. Из представителей тевтонской Германия имеет высокую, Скандинавия и Англия – низкую рождаемость. Из представителей романской Италия имеет высокую рождаемость, Франция – низкую»[29].

В конечном счете, исследователям так и не удалось найти объяснения внутриевропейских демографических различий. По-видимому, дело было не в несовершенстве исследовательских процедур, а в общей недооценке естественной вариативности любых процессов, всегда испытывающих влияние случайных факторов, обусловливающих часть вариации, не объясняемую ключевыми причинами.

Научный прорыв был совершен не тогда, когда исследователям удалось объяснить естественную вариативность демографических процессов – это так и не было сделано. Ставшая таким прорывом теория демографического перехода появилась тогда, когда историческое развитие отодвинуло естественную «географическую» вариативность на задний план, породив новые, более важные различия, вытекающие из небывалых исторических изменений в самом ходе демографических процессов.

Считается, что первым, кто обратил внимание на эти новые различия, был американский демограф Уоррен Томпсон. Он впервые сформулировал идею о том, что за наблюдавшимися изменениями и географическими различиями демографических показателей стоят не просто очередные временные колебания, каких было много в прошлом, не просто привычная неодинаковость поведения городских и сельских жителей и т. п. Он так же, как несколько позднее француз Адольф Ландри, первым заговорил о разных типах демографического поведения, о глубоких качественных различиях между ними, возникающих вследствие эпохальных исторических перемен и делающих количественные различия демографических характеристик между этими типами гораздо более значительными и важными, чем соответствующие различия внутри них[30].

Томпсон в 1929 г. выделил три группы стран с разными типами воспроизводства населения:

• группа А – низкий естественный прирост населения вследствие низкой или снижающейся рождаемости при достаточно низком уровне смертности;

• группа В – высокий естественный прирост населения вследствие быстрого снижения смертности при медленном снижении рождаемости;

• группа С – естественный прирост населения испытывает колебания при отсутствии контроля рождаемости и смертности.

Возможно, Томпсон еще не отдавал себе ясного отчета в исторической природе описанной им типологии, а в каком-то смысле она была продолжением поисков «географических» оснований демографических различий. У него не было идеи перехода из одной группы стран в другую вследствие исторического развития. Его предсказания, оказавшиеся ошибочными, исходили из того, что рост населения разных стран будет определяться не внутренними законами развития демографической системы, а внешними по отношению к ней обстоятельствами, в частности, способностью стран быстро увеличивать объем средств существования. Он говорил, например, что различия в средствах существования лежат в основе различий в темпах роста населения таких стран, как Индия, Япония и Россия, причем не сомневался, что наименьшие перспективы роста населения у Индии, поскольку наименьшими были ее шансы обеспечить увеличение средств существования, более значительны они у Японии и особенно велики у России, «как благодаря наличию новых земель, пригодных для заселения, так и благодаря возможностям промышленного развития»[31].

Адольф Ландри тоже выделил три типа воспроизводства населения (примитивный, промежуточный и современный) и предполагал переход от промежуточного к современному типу. Само название его книги, вышедшей в 1934 г. – «Демографическая революция», – свидетельствовало об осознании каких-то фундаментальных перемен. В этом Ландри даже опередил Томпсона: о появлении исторически нового «демографического режима» говорилось уже в его статье, опубликованной в 1909 г.[32]

Обобщения Томпсона и Ландри положили начало концептуализации взглядов на современный этап мировой демографической эволюции, оформившихся впоследствии в теорию демографического перехода. Термин «демографический переход» был предложен в 1945 г. американским демографом Фрэнком Ноутстайном[33] и получил широкое распространение для обозначения тех фундаментальных демографических сдвигов, которые Ландри называл «демографической революцией». Главный вклад этого этапа развития теории был в осознании его как универсального исторического процесса, что и отражено в цитированном выше утверждении Дадли Кирка, работавшего в созданном и возглавлявшемся Ноутстайном Центре демографических исследований Принстонского университета.

Достигнутый уровень обобщения дал основания еще одному американскому демографу, Дональду Коугилу, утверждать в 1963 г., что в лице теории демографического перехода демография получила теорию среднего уровня (в смысле Мертона), которая, по определению, обеспечивает истолкование наблюдаемых тенденций развития в рамках единой концепции[34]. При всей важности этого признания, мне кажется, что, если использовать трехуровневую концепцию социологического знания Р. Мертона, то теория демографического перехода может претендовать и на более высокий уровень общей теории. Но это – отдельный вопрос, который мы оставим за рамками этой статьи.

В центре ее внимания – вопрос о том, как постулаты теории демографического перехода соотносятся с представлениями о наблюдаемом разнообразии демографических ситуаций.

Траектории перехода

Прежде всего, как мне представляется, надо разграничить вопрос о сходстве или различиях траекторий перехода в разных странах или регионах и предпереходных или постпереходных состояний в его начальных и конечных точках.

Начнем с вопроса о траекториях. Едва ли признание универсальности демографического перехода как ответа на нарушение демографического равновесия тождественно представлению о полной одинаковости траекторий, по которым движутся совершающие такой переход общества. Во всяком случае, никто из теоретиков перехода ничего подобного не говорил. Более того, само представление о переходе как едином пути развития предполагает, что разные группы населения, регионы, страны и т. д. начинают движение по этому пути с разных исходных позиций, это происходит в разное время и в разных исторических обстоятельствах, само движение испытывает влияние разных культурных контекстов и потому заведомо не может быть одинаковым.

В частности, хорошо известны различия между пионерным (эндогенным) и догоняющим развитием. Последнее опирается на заимствование чужого опыта, чужих социальных и технологических инноваций, что может и даже, видимо, должно приводить к нарушению последовательности этапов перехода и другим отклонениям от «классической» модели. С точки зрения критиков теории демографического перехода, из нее вытекает, что демографические инновации «могут: (а) возникать только на мировом Севере и (б) непременно должны охватывать затем весь мир. Оба предположения не оправдались»[35], стало быть, теория неверна. Мне же представляется, что таких предположений в теории не содержится, и она в них не нуждается. Китайская политика «одна семья – один ребенок» не была западной инновацией и не распространилась на весь мир. Но это был один из возможных путей массового перехода к внутрисемейному контролю рождаемости, предсказанного теорией, что скорее подтверждает, чем опровергает предсказания теории и ее универсальность.

Помимо всего прочего, диверсификация траекторий перехода легко прогнозируема хотя бы потому, что изначально ясно существование нескольких возможных ответов на нарушение демографического равновесия в результате устойчивого снижения смертности, в чем и заключается смысл демографического перехода. К восстановлению утраченного равновесия могут вести изменения в брачности, рождаемости и миграции[36] в бесчисленных вариантах их сочетаний между собой.