Александра и Курт Сеит - Мария Вильчинская

28 декабря в Трапезной палате Федоровского городка в Царском Селе состоялся концерт для раненых, названный «Вечер народного искусства». На нем, как и на других подобных концертах, присутствовали не только раненые, но и множество гостей, однако на сей раз отобранных по приглашениям, поскольку госпиталь в Федоровском городке был под личным покровительством императрицы Александры Федоровны и на концерте присутствовала вся Царская семья.

Шуре с Валентиной приглашения достались благодаря протекции тетушки Надин, считавшей, что хоть они и не представлены ко двору официально, надо показать их государыне хотя бы исподволь. Нетрудно догадаться, что в результате они сидели ни живы ни мертвы и концерт запомнили довольно плохо.

А там было что посмотреть и послушать. Концерт был, как можно было догадаться из названия, тематический, на нем выступали певцы, артисты и музыканты, тяготеющие к народному искусству, что было как раз во вкусе Государя.

Проводился концерт в самом большом помещении Трапезной – Столбовой палате, интерьеры которой как нельзя лучше соответствовали его народному духу. Вдоль стен была размещена экспозиция русского декоративно-прикладного искусства: бытовая утварь из дерева, керамики и металла, резные расписные прялки, старинная русская женская одежда и многое другое.

Первой выступила известная балерина Агриппина Ваганова. Она была одета в расшитый русский кафтан и в кокошник и танцевала фрагмент из балета «Конек-Горбунок», где изображала Царь-девицу. После нее на сцене появилась знаменитая певица Надежда Плевицкая. А затем, к восторгу Шуры, выступила Татьяна Чупилкина в сцене из балета «Золотая рыбка».

После нее ведущий актер Александрийского театра Николай Ходотов исполнил русские народные песни и частушки. Затем на сцену вышла знаменитая артистка Императорских театров, сказительница Варвара Карловна Устругова. В русском сарафане и кокошнике, она, сидя за старинной прялкой, читала нараспев русские народные сказки и сказки собственного сочинения.

Еще один актер Александрийского театра, руководитель театральной студии Владимир Давыдов под аккомпанемент гитары спел несколько русских народных романсов. После него выступил тот самый Юрий Морфесси, о котором Шура уже слышала от Тани – «король русского и цыганского романса», «кумир оперетты», «баян русской песни».

Кроме них Шуре запомнились только двое – музыкант-балалаечник Василий Андреев, который выступил с исполнением русских народных мелодий, и молодой поэт Сергей Есенин – белокурый красавец в народном костюме. Он прочитал поэму «Микола» и несколько стихотворений из цикла «Маковые побасенки», а в заключение – стихотворение «Царевнам»:

В багровом зареве закат шипуч и пенен,Березки белые стоят в своих венцах.Приветствует мой стих младых царевенИ кротость юную в их ласковых сердцах.Где тени бледные и горестные муки,Они тому, кто шел страдать за нас,Протягивают царственные руки,Благословляя их к грядущей жизни час.На ложе белом, в ярком блеске света,Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…И вздрагивают стены лазаретаОт жалости, что им сжимает грудь.Все ближе тянет их рукой неодолимойТуда, где скорбь кладет печаль на лбу.О, помолись, святая Магдалина,За их судьбу.

Почему-то Шуре показалось, что от этого стихотворения веет могильным холодом.

Да и вообще, в Петрограде отовсюду веяло этим холодом. Он словно затаился, спрятался и поджидал своих жертв. Холод был в глазах людей, в разговорах, в переписке. Шура старалась не замечать его и радоваться очередному Рождеству, но у нее плохо получалось.

Смерть Распутина не успокоила Петроград, а как будто наоборот – заставила его гудеть, как потревоженный улей. Все чего-то ждали, и это что-то должно было скоро произойти. Что-то страшное.

Ну а Сеита Шура с той памятной ночи больше не видела. Он уехал, не успев с нею проститься, и только передал записку через Таню, где писал, что любит ее больше жизни и что просит только об одном – чтобы она позволила писать ей.

Конечно, она позволила. Теперь, после их страстных поцелуев в подпольной типографии, от которых у нее и сейчас голова кружилась при одном воспоминании, она готова была открыто признать свою любовь перед всем миром. Когда тетя Надин вновь мельком заговорила о Петре Бобринском, Шуре так и хотелось крикнуть ей о своей любви. Но она сдержалась и только потом, вернувшись к себе, тихо прочитала:

Другой!.. Нет, никому на светеНе отдала бы сердца я!То в Вышнем суждено совете…То воля Неба: я твоя;Вся жизнь моя была залогомСвиданья верного с тобой;Я знаю, ты мне послан Богом,До гроба ты хранитель мой…

Она простила Сеиту все – прошлое, настоящее, баронессу, его молчание. Теперь она точно знала, что он ее любит – она видела, чувствовала эту любовь. Да и он больше не скрывал своих чувств. Пережитая опасность, страх ее потерять словно развязали ему язык.

– Шура, умоляю, выслушайте меня! – торопливо говорил он, целуя ее щеки и глаза. – Я знаю, вы нашли письмо баронессы и теперь считаете меня негодяем. Я и есть негодяй, я и мизинца вашего не стою. Но клянусь вам, это письмо и эта женщина для меня ничего не значат. Когда-то, в прошлом – да, у меня была с ней связь, но все уже кончено. Та записка в чайном кабинете была последней, я намеревался явиться на встречу и сказать баронессе, что между нами больше не может быть ничего общего.

Он чуть отодвинулся и заглянул ей в глаза. Его взгляд умолял и приказывал одновременно, и Шура понимала, что она не устоит против его огня.

– Знаю, вам это кажется порочным, – продолжал Сеит, – но такова уж мужская натура. Женщины хранят чистоту в ожидании своего суженого, а мужчины пользуются всеми радостями жизни, в том числе и теми, которые можно получить от порочных женщин. Но поверьте, это не имеет никакого значения, не оставляет ни малейшего следа в сердце, и когда приходит любовь, все прежние увлечения превращаются в пыль. Вспомните, даже Государь Николай Александрович, образец любящего супруга, в прежние годы, будучи холостым наследником престола, не избежал связей с не слишком добродетельными женщинами, в том числе с госпожой Кшесинской.

Он говорил что-то еще, оправдывался, вновь повторял уже сказанное, а потом замолкал и опять начинал ее целовать. И даже когда он уже довез ее до дома, ему все никак не удавалось справиться с собой и отпустить ее, как будто он боялся сразу ее потерять. А Шура вспоминала тот день, когда они встретились в Петрограде, и слова Валентины о том, что жаль, нельзя просто зайти в первую попавшуюся церковь и обвенчаться.

Глава 12

Пощечина

Пусть счастье Шуры сейчас и состояло лишь в ожидании письма от любимого, но, видимо, она все-таки была слишком счастлива, а потому слишком рассеяна. Иначе она вряд ли забыла бы сжечь черновик собственного письма Сеиту и позволить ему попасть в руки тети Надин.

Кто его нашел и украл? Она не знала, но подозревала, что это может быть кто угодно – горничная, лакей и даже Валентина. Ей, конечно, не хотелось так думать о родной сестре, но она допускала такую возможность и даже не злилась – если это была Валентина, то она действовала из благих побуждений. Что поделать, сестра просто ее не понимает, вот и все. Нельзя ее за это винить.

Но Надежде Васильевне она твердо сказала, что читать чужие письма недостойно, и поэтому она требует, чтобы такого больше не повторилось. А заодно добавила:

– Тетя, я хочу внести ясность. Я не собираюсь замуж за Петра Бобринского. И ни за кого другого, кроме Сента Эминова, тоже.

Надин посмотрела на нее своим коронным надменным взглядом и презрительно усмехнулась.

– Маленькая дурочка. Неужели ты и правда считаешь, что он собирается на тебе жениться?

Шуру ее тон вывел из себя, но она продолжала крепиться и сухо сообщила:

– Мы любим друг друга.

Надин зло усмехнулась в ответ.

– В Петрограде немало дам, которые могли бы тебе рассказать, как они с ним тоже «любили» друг друга.

– Это в прошлом, – отрезала Шура.

Теперь Надин уже откровенно издевательски расхохоталась.

– Это он тебе сказал? Боже, как у моей сестры могла родиться такая глупая дочь? Пойми, дурочка, он это всем говорит. За то время, что ты в Петрограде, он уже успел сменить двух любовниц!

– Нет! Нет! Это неправда! – уже не помня себя, закричала Шура. – Вы лжете! – Она задохнулась от переполнявших ее противоречивых чувств и тут же ахнула, потому что тетка с размаху залепила ей пощечину.

Бело-розовое лицо Надин Богаевской пошло пятнами, глаза метали настоящие молнии.

– Да как ты смеешь?! Девчонка! Дрянь!

Шура всхлипнула, держась за щеку.

Обида, злость и оскорбленная гордость смешивались в ее душе с чувством вины – и правда, как она могла вот так открыто обвинить во лжи такую даму, как Надежда Васильевна, настоящую дворянку, светскую львицу и к тому же ее собственную родную тетку.