Имаджика - Клайв Баркер

Потом до его слуха донеслись жалобные гудки. Юдит отказалась от надежды услышать ответ и повесила трубку. Возможно, она слышала его учащенное дыхание и те слова, которые он произносил в темноте. Эта мысль вызвала у него новый приступ ярости. Он обхватил голову женщины и оторвал ее от своего члена. Что могло заставить его хотеть женщину, которую он даже разглядеть не мог? Интересно, что за блядь решила отдаться ему таким экстравагантным образом? Больная? Уродливая? Чокнутая? Он должен увидеть ее лицо!

Он второй раз потянулся к лампе, чувствуя, как кровать прогибается под готовящейся к бегству ведьмой. Нашарив выключатель, он случайно свалил лампу на пол. Она не разбилась, но теперь лучи ее били в потолок, освещая комнату призрачными отсветами. Неожиданно испугавшись, что она нападет на него, он обернулся, не став поднимать лампу, и увидел, что женщина уже выхватила свою одежду из месива постельного белья и выбегала в дверь спальни. Слишком долго глаза его довольствовались мраком и тенями, так что теперь, когда перед ним наконец-то предстала подлинная реальность, зрение его помутилось. Под прикрытием теней женщина казалась мешаниной неопределенных форм: лицо ее расплывалось, очертания тела были нечеткими, радужные волны, теперь замедлившие свой бег, проходили от кончиков пальцев к голове. Единственным отчетливо различимым элементом в этом потоке были ее глаза, безжалостно уставившиеся прямо на него. Он провел рукой по лицу, надеясь отогнать видение, и за эти мгновения она распахнула дверь, за которой открывался путь к бегству. Он вскочил с кровати, по-прежнему стремясь добраться до скрывающейся за миражами голой правды, с которой он только что совокупился, но она уже почти выбежала за дверь, и, чтобы остановить ее, ему оставалось только схватить ее за руку.

Какая бы таинственная сила ни околдовала его чувства, в тот момент, когда он дотронулся до нее, действие этой силы прекратилось. Смутные черты ее лица распались, как детская составная картинка, и, закружившись в хороводе, вернулись на свои места, скрывая бесчисленное количество других комбинаций – неоконченных, неудачных, звероподобных, ошеломляющих, – под скорлупой реальности. Теперь, когда эти черты остановились, он узнал их. Вот они, эти кудри, обрамляющие удивительно симметричное лицо. Вот они, эти шрамы, которые прошли с такой неестественной быстротой. Вот эти губы, которые несколько часов назад назвали своего владельца никем и ничем. Но это была наглая ложь! Это ничто обладало по крайней мере двумя ипостасями – убийцы и бляди. У этого ничто было имя.

– Пай-о-па.

Миляга отдернул пальцы от его руки, словно это была ядовитая змея. Однако возникшая перед ним фигура больше не меняла своих очертаний, чему Миляга был рад лишь отчасти. Как ни противны ему были бредовые галлюцинации, скрывавшаяся за ними реальность показалась ему еще более отвратительной. Все сексуальные фантазии, которые возникли перед ним в темноте, – лицо Юдит, ее груди, живот, половые органы, – все это оказалось иллюзией. Существо, с которым он трахался и в котором чуть было не осталась часть его семени, отличалось от нее даже полом.

Он не был ни лицемером, ни пуританином. Он слишком любил секс, чтобы осудить какое-нибудь проявление полового влечения, и хотя он обычно отвергал гомосексуальные ухаживания, объектом которых ему доводилось стать, причиной этого было не отвращение, а скорее безразличие. Так что переживаемое им сейчас потрясение было вызвано не столько полом обманщика, сколько силой и полнотой обмана.

– Что ты со мной сделал? – только и смог произнести он. – Что ты сделал со мной?

Пай-о-па стоял, не двигаясь, и, возможно, догадываясь о том, что нагота является его лучшей защитой.

– Я хотел исцелить тебя, – сказал он. Голос его дрожал, но звучал мелодично.

– Ты меня отравил какой-то наркотой!

– Нет! – сказал Пай.

– Не смей говорить мне «нет»! Я думал, что передо мной Юдит! – Он опустил взгляд на свои руки, а потом вновь поднял его на сильное, стройное тело Пая. – Я ощущал ее, а не тебя, – снова пожаловался он. – Что ты со мной сделал?

– Я дал тебе то, о чем ты мечтал, – сказал Пай. Миляга не нашел, что возразить. По-своему, Пай был прав. Нахмурившись, Миляга понюхал свои ладони, рассчитывая учуять в поте следы какого-то наркотика. Но от них исходил лишь запах похоти, запах жаркой постели, которая осталась у него за спиной.

– Ложись спать, и ты обо всем забудешь, – сказал Пай.

– Пошел на хер отсюда, – ответил Миляга. – А если еще раз ты приблизишься к Юдит, то я клянусь... я клянусь... тебе не поздоровится.

– Ты без ума от нее, так ведь?

– Не твое дело, мудак.

– Это может стать причиной многих несчастий.

– Заткнись, скотина.

– Я говорю серьезно.

– Я же сказал тебе! – завопил Миляга. – Заткни ебало.

– Она предназначена не для тебя, – раздалось в ответ.

Эти слова возбудили в Миляге новый приступ ярости. Он схватил Пая за горло. Одежда выпала из рук убийцы, и тело его обнажилось. Он не пытался сопротивляться: он просто поднял руки и положил их на плечи Миляге. Этот жест взбесил его еще сильнее. Он начал изрыгать поток ругательств, но безмятежное лицо Пая с одинаковым спокойствием принимало слюну и злобу. Миляга стал трясти его и плотнее обхватил его горло, чтобы прекратить доступ воздуха. Пай по-прежнему не оказывал никакого сопротивления, но и не терял сознания, продолжая стоять напротив Миляги, словно святой в ожидании своей мученической доли.

В конце концов, задохнувшись от ярости и усилий, Миляга разжал пальцы и отшвырнул Пая прочь, опасливо отступая подальше от этой гнусной твари. Почему парень не дал ему отпор и как он умудрился не упасть? Какая тошнотворная податливость!

– Пошел вон! – сказал ему Миляга.

Пай не двигался с места, устремив на него кроткий, всепрощающий взгляд.

– Ты уберешься отсюда или нет? – снова спросил Миляга, на этот раз более мягко, и мученик ответил.

– Если ты хочешь.

– Хочу.

Он наблюдал за тем, как Пай-о-па нагнулся, чтобы подобрать выпавшую из рук одежду. Завтра, – подумал он, – в голове у него немного прояснится. Ему надо хорошенько очистить организм от этого бреда, и тогда все происшедшее – Юдит, погоня и половой акт с убийцей – превратится в забавную сказку, которой он, вернувшись в Лондон, поделится с Клейном и Клемом. То-то им будет развлечение. Вспомнив о том, что теперь он более наг, чем Пай, он вернулся к кровати и стащил с нее простыню, чтобы прикрыть ею свое тело.

А потом наступил странный момент: он знал, что ублюдок по-прежнему стоит в комнате и наблюдает за ним, и не мог ничего сделать, чтобы ускорить его уход. Момент этот был странен тем, что напомнил ему о других расставаниях в спальне: простыни смяты, пот остывает, смущение и угрызения совести не дают поднять глаза. Ему казалось, что он прождал целую вечность. Наконец он услышал, как закрылась дверь. Но и тогда он не обернулся. Вместо этого он стал прислушиваться, чтобы убедиться в том, что в комнате слышно только одно дыхание – его собственное. Когда он наконец решился обернуться, он увидел, что Пая нигде нет. Тогда он завернулся в простыню, как в тогу, скрывая свое тело от заполнившей комнату пустоты, которая смотрела на него пристальным, исполненным осуждения взглядом. Потом он запер дверь своего номера-люкс и проковылял обратно к постели, прислушиваясь к тому, как гудит у него в голове – словно кто-то забыл положить трубку.