Женщина и мужчины - Мануэла Гретковская

– Разденься, – попросила Клара.

Над кушеткой висели два китайских картона, схематично изображающие нагого мужчину спереди и сзади в натуральную величину, с обозначенными цветом каналами энергетических потоков.

– Эта красная линия от кисти руки до плеча… – Юлек подошел ближе, чтобы разобрать надписи.

– Меридиан толстой кишки, – Клара встала из-за стола. – Очень насыщенная энергией точка. И сильно реагирует на боль.

Для нее было очевидным, что внимание Юлека привлек не только этот меридиан. В первый визит пациенты с ужасом всматриваются в ки-дон – точку между анусом и яичками, обозначенную красным, будто капелькой крови.

– Не бойся, ты еще молод для гипертрофии простаты, – отложила она печатные страницы с результатами лабораторных анализов.

Из них она узнала о Юлеке то, чего он сам не знал о своем организме, а остальное стала выпытывать, задавая стандартные вопросы.

– Сколько часов ты спишь?

– Шесть, семь.

– В котором часу ложишься? – Клара старалась быть конкретной и деловитой.

– В двенадцать, в час.

Чаще всего при этом вопросе у пациентов всплывает в памяти их спальня: храп супруга, его привычка рановставать…

– Ты нормально спишь или просыпаешься среди ночи?

Потеешь во сне?

– Нет.

– Ужин во сколько?

– В девять. – Он заметил ее гримасу. – А надо во сколько?

– Не позлее шести.

Она перевернула страницу блокнота. Ее подмывало спросить: кто ему готовит? Ест ли он у себя дома или в другом месте?

– В шесть? Не слишком ли рано? – Он поудобнее устроился в кресле, готовясь к продолжительной беседе.

Ему не слишком-то хотелось признаваться в том, как часто и в какой мере преступает он тонкую красную линию, о которой знал только то, что она тянется от головы через плечо и живот мужчины, изображенного на китайских акупунктур ных схемах. Насколько эта линия важна, Юлек ощущал по тону Клары, которым она задавала ему вопросы, попутно проставляя галочки в анкете.

– Некоторые рестораны открыты до полуночи, некоторые до утра, – комментировала она его ответы. – Представь себе ресторан «Человеческий организм». С семи до девяти желудок моет посуду, потом отправляется спать. Печень закрывается в час ночи. Все, что не успевает перевариться, остается. Описывать дальше, что происходит С этими остатками?

– Ты и собак лечишь? – взял он с подоконника пластиковую фигурку немецкой овчарки с полностью выбритым боком. Точки для иглоукалывания были помечены миниатюрными китайскими иероглифами.

– Случается.

– И они позволяют делать из себя шашлык?

– Они инстинктивно чувствуют, что я им помогаю, – сменила она тон на равнодушный. – Проблемы со стулом имеются?

– Нет.

– Какова регулярность? Ежедневно? Через день? Какого цвета кал, есть ли в нем непереваренные…

– А к чему это? – заподозрил он маленькую месть за свои шуточки по поводу собак.

– Я должна выяснить, как функционируют твои поджелудочная железа и кишечник.

За профессиональным интересом Клары пряталось еще и желание свести всего Юлека к формуле содержания белка и сахара, как бы обезличивая его и таким образом защищаясь от его молодости и привлекательности, чувствуя в них угрозу для себя.

– Я же принес результаты анализов.

– Результаты – этого мало, я ищу причины.

– О'кей, о'кей. Я не думал, что ты будешь искать их настолько скрупулезно.

Подвергшись вивисекции путем вопросов, он послушно перешел на кушетку.

– Открой рот.

Клара осмотрела его зубы. Ровные, без пломб, без желтоватых следов никотина, без камней. Язык розовый, небольшой налет свидетельствует об избытке огня в желудке. У Яцека язык черный от антидепрессантов. В любимой книге профессора Кавецкого «Мистики и чудотворцы Тибета» шаманы, производя некоторые сакральные обряды, танцевали с трупами, беря в рот их черные языки. На время этих магических плясок мертвецы оживали. Кавецкий трактовал это как способ передачи энергии, выравнивание потенциалов между жизнью и смертью. «В тантрическом сексе мужчина после близости сосет язык женщины, выравнивая таким образом инь и ян, женское и мужское начала. Мне кажется, тибетцы позаимствовали это из тантрического буддизма – или наоборот. Восточные верования основаны на взаимопроникновении, свободном переходе от одного воплощения к другому», – объяснял профессор Кларе, моргая глазами. Жар, изнурявший его больное тело, подогревал мысли до граничного состояния здравого рассудка.

Последний раз, занимаясь любовью с Яцеком, Клара вспомнила эти танцы с трупами и, целуя мужа, держала во рту его черный от лекарств язык. Она сама двигала безвольным телом лежащего под ней мужчины. Он был жив, но не для нее. Она касалась его члена бедрами, брала его в рот, но тот так и не ожил.

– Я измерю тебе давление, – подтянула она рукав льняной рубашки Юлека. Его напрягшиеся мускулы сорвали манжету тонометра.

– Расслабься, еще оборудование мне выведешь из строя, – погладила она его по плечу.

Приблизившись к нему вплотную, она видела пробор на его голове и длинные загнутые кверху ресницы, на которые упала растрепавшаяся челка.

– Повышенное, сто пятьдесят на сто. Ты нервничаешь? – спросила она, снимая наушники.

– Кажется, да, я ведь не знаю, что меня ждет, – кивнул он на схему голого мужчины.

– У тебя раньше были проблемы с давлением?

– Когда-то мне прописали лекарства, но я бросил их принимать. Мне лечь?

– А сегодня принимал?

– Нет… вечером приму. У меня вылетело из головы.

– И как давно ты лечишься?

– Время от времени, когда вспоминаю, пью эти таблетки. Уже год… с тех пор как мы расстались с Анкой, моей женой. – Он лег, едва поместившись на кушетке. – Так что со мной?

– Ничего. Слишком много огня, стресса. Сними рубашку и носки.

Он был загорелый, пах свежестью.

– Сядь-ка. – Клара притянула его голову к себе, протерла макушку наспиртованной ваткой и вонзила иглу, после чего легонько оттолкнула, веля лежать на спине.

Она стала водить большим пальцем по низу его живота, отмеряя расстояние от пупка; касаться его упругой кожи было приятно. В ожидании неизвестно чего он прикрыл глаза. Под приспущенными джинсами явно бушевала эрекция.

– Больно? – Клара хотела удостовериться, попала ли она в точку.

– Нет.

Лжет, подумала она: его зрачки реагировали на каждый укол.

Юлек чувствовал ее прикосновения, ее возбуждающую близость, но далее они не смягчали пронизывающие его уколы игл.

– Аууу! – не выдержал он и приподнялся посмотреть, что стряслось с его большим пальцем. – Под ноготь?

– «Глаз дьявола». Неприятно, но результативно. Укрепляет селезенку.

– О Езус, – откинулся он на кушетку.

Клара любовалась им, как произведением собственного искусства. Иглы на животе, ступнях и ладонях держались прямо, вокруг каждой из них, вонзенной на глубину от двух до пяти миллиметров, образовался темный ободок. Юлек походил на святого Себастьяна, пронзенного стрелами, который мужественно страдал на полотнах изобразивших его художников. «Я чувствовала, что он одинок, поняла это с самого начала, с того первого разговора в самолете, когда он, лежа в кресле, норовил обнажить живот. Он беззащитен, потому и бесстыден».

Клара достала новую упаковку игл. После Юлека к ней должны были прийти еще два пациента. С ним же она договорилась встретиться через неделю.

Гуляя по лесу, Яцек отдыхал. Оправдывал его такое времяпрепровождение звездопад – звезды падали каждые несколько минут. В рюкзаке он нес завернутые в фольгу камни – пористые, железистые, не похожие на земные скалы.

– Совсем неплохо, – оценил он результаты недельного путешествия.

Он взвесил камни на кухонных весах, купленных в супермаркете вместе с фонариком, запасом батареек, термосом и консервами.

Ночевал Яцек в гостиницах небольших городков Розточе,[49] а порой – в своем джипе, завернувшись в спальный мешок. Выходя из лесу, он пытался отвечать на любопытствующие вопросы местных. Они покупали для него в деревенских магазинах питательное трехпроцентное молоко. «Годится как сливки в кофе», – сказала одна из продавщиц. «Неужто они в своих хижинах взбивают себе сливки для капуччино? Может, у них есть компьютеры, спутниковое телевидение и они ведут такой утонченный образ жизни, о котором мы и не подозреваем?» – размышлял Яцек, наблюдая за деревушками издали.

Когда эйфория уединения себя исчерпала, пришла пустота. Яцек заполнял ее образами прошлого. Он ступал по лесной подстилке, и ее шорохи напоминали ему шелест бумаги, когда, переворачиваешь ее, роясь в архивах. Яцек высматривал под ногами камни, и к нему возвращались воспоминания о малозначительных, казалось бы, разговорах, затерянных словах. Истлевшая прошлогодняя листва, шелестящая под ногами, походила на поблекшие старинные фотографии-сепии.