Карьера Отпетова - Юрий Кривоносов

ГЛАНДА: – Анархия – мать порядка!

ОТПЕТОВ: – Ты это о чем?

ГЛАНДА: – Простите, папуленька, отвлеклась немного, задумалась. Чего обосновать?

ОТПЕТОВ: – Кому не нравится – не держим…

ГЛАНДА: – Человек рожден быть свободным: кто не хочет по собственному желанию с нами работать – может уходить по собственному желанию…

МНОГОПОДЛОВ: – Без взаимных оскорблений!

БАРДЫЧЕНКО: – Зачем же тогда Железная рука?

ОТПЕТОВ: – Для тех, у кого по обеим пунктам собственное желание отсутствует.

ВЕРОВ-ПРАВДИН: – Где же мы такую руку сыщем?

ОТПЕТОВ: – А ее и искать не надо – только приказом осталось зачислить.

БАРДЫЧЕНКО: – Намека не понял…

ОТПЕТОВ: – Беру к нам главного настоятеля «Грешного человека и Закона Божьего» Сергия Искандерова Низоцкого.

ВЕРОВ-ПРАВДИН: – А он согласится?

ОТПЕТОВ: – Все уже улажено. Вам осталось только проголосовать, – чтобы все по форме.

БАРДЫЧЕНКО: – По части голосования мы народ привыкший! Я вам за что хошь проголосую, в том числе и за отца Сергия! Только ведь он подвижник…

ОТПЕТОВ: – Это в коем роде?

БАРДЫЧЕНКО: – Подвижный очень, шустрый, больше двух лет на одном месте не выдерживает. Я слыхал – он уже больше десятка мест сменил…

ОТПЕТОВ: – Не по своей воле меняет – по замарке главное. Он бы и подолгу сидел, да сами знаете, Догмат-Директория у нас какая – все хотят, чтобы мы по писанию жили, демократствуют. А нам по Писанию – несподручно: это уже даже не каменный век – что-то совсем уж ветхозаветное. У них чувства нового – ни на грош, наша же сила – в ощущении времени. Однако с начальством отношения портить – все равно, что в жидкое дерьмо камень бросать… Низоцкий же всегда на шаг впереди других идет, осторожность теряет. Но мы его, когда надо, попридержим. Подвижность его нам, я думаю, не помешает – на первоочередные задачи нам двух лет за глаза хватит, а там, если отец Сергий дальше куда двинет, мы уже внутренними резервами справимся. Главное – натура у него кипучая.

ЧАВЕЛЛА: – За это – ручаюсь. Я его еще по семинарской многотиражке – «Иноку» – помню. Можно сказать, сама в работе проверила (похотливо хихикнула). Дело он знает, работать может!

БАРДЫЧЕНКО: – Это не при нем в «Иноке» была история с псевдонимами?

ЧАВЕЛЛА: – При нем…

МНОГОПОДЛОВ: – Что за история – что-то я не помню…

МИНЕРВА: – Он тогда сцепился с «Божьим Миром» по поводу того, чтобы псевдонимы отменить.

МНОГОПОДЛОВ: – А на что ему это сдалось?

МИНЕРВА: – Чтобы иноверцам неповадно было за псевдонимы свою родословную прятать.

МНОГОПОДЛОВ: – А я думал, что псевдонимы только чтобы прятать гонорары…

МИНЕРВА: – Стал бы он из-за этого связываться!

МНОГОПОДЛОВ: – Ну и чем дело кончилось?

МИНЕРВА: – Творцовский ему в тот раз накостылял, и псевдонимы так и остались неотмененными.

МНОГОПОДЛОВ: – Значит, у него с «Божьим Миром» любовь старая!

ОТПЕТОВ: – Наш человек!

ВЕРОВ-ПРАВДИН: – Что-то вы меня совсем с панталону сбили, если наш, так что ж он против нас в сандальной дискуссии выступал?

ОТПЕТОВ: – Все-то ты, божья душа, в буквальном смысле понимаешь. Сам же эту дискуссию вел, а стратегии не усек.

ВЕРОВ-ПРАВДИН: – Мое дело – исполнять, что приказано. За это мне и жалованье идет. Рассуждениями семьи не пропитаешь.

ОТПЕТОВ: – Ладно уж, объясню тебе задним числом ту стратегию, может, и другим полезно будет, все тогда поняли, что к чему и зачем?

ГОЛОСА: – Не все… Нет, кормилец. Просвети, батюшка…

ОТПЕТОВ: – Помните, о чем шла речь? Низоцкий в «Грешном человеке…» развернул кампанию за экономию церковных сумм, обвинив священнослужителей в расточительности и перерасходе индийского сандала. Мы же взяли приходские кадры под защиту и отстаивали именно индийский сандал.

АФИШКИН: – А «Грешный человек…» за какой ратовал?

ОТПЕТОВ: – За малайский.

АФИШКИН: – А какая между ними разница?

ОТПЕТОВ: – В том-то и дело, что никакой!

АФИШКИН: – А зачем вообще этот сандал нужен?

ОТПЕТОВ: – Для аромату во время богослужения, так сказать, дополнительное воздействие на эмоции – в прихожанина и через ноздрю Бога вколачивать надо!

АФИШКИН: – Так если в них разницы никакой нету, то об чем гвалт?

ОТПЕТОВ: – Ты-то молодой ишшо, вот и не усекаешь, а тут, видишь, и постарше тебя не разобрались… Ну, на то я над вами и поставлен, чтобы уму-разуму наставлять. Такие кампании нам время от времени обязательно проводить надо. А секрет весь был в том, что экономией тут никакой и не пахло: Низоцкий упирал на малайские сандаловые палочки потому, что горят они в два раза дольше, чем индийские – стало быть, меньше изводится товару. Казалось бы, что и денег на них вдвое меньше должно уйти… Мы же стояли горой за индийские, утверждая, что аромат у них тоньше. Главное же, на чем все это строилось – отсутствие проблемы как таковой. Малайские палочки просто в два раза толще индийских, и дыму, соответственно, больше, и если его нюхать в упор, то запах вроде бы и погрубей, а когда на всю церковь разойдется – никакой разницы. Словом, дымовая завеса: в основе кампании – видимость проблемы, ибо получается баш на баш… А наверху довольны – видят, что мы ставим экономические материалы по проблемным вопросам…

БАРДЫЧЕНКО: – Симуляция деятельности?

ОТПЕТОВ: – Ты, Бардыченко, всегда был смышлен – на три аршина в упережь своего сана, потому и мало продвинулся, но усек ты в корень: если со стороны посмотреть – вроде друг другу втык, а все при своих, прихожане же в это время уже ни о чем другом думать не в состоянии, только и говорят друг другу: – «Читали, как «Неугасимая» опять «Грешному…» засандалила?» Или наоборот, и никому невдомек, что мы свою игру ведем, вроде «Казаков-разбойников». Знаете, как пацаны в «Казаки-разбойники» играют? Компания разделяется на две части: одни казаки, другие разбойники. Одни убегают, другие ловят. Это если со стороны смотреть, а если в корень – только видимость, потому как и те и другие – одна брашка.

ГЛАНДА: – Папуленька просто гениален!

ОТПЕТОВ: – Теперь понятно, что отец Сергий с нашего нашеста?

ВСЕ: – Понятно!

ОТПЕТОВ: – Афишкин, воспой!

АФИШКИН: – Чтоб все было шито-крыто, всех процедим через сито!

МНОГОПОДЛОВ: – Коллизии…

ОТПЕТОВ: – Против Сергия Низоцкого возражений нет?

ВСЕ: – Нет!

ОТПЕТОВ: – Тогда для протокола проголосуем. Я – за! Кто против? – против нет. Ганна, пиши: принят единогласно…

Тетрадь третья

Суета вокруг усопшей

У поэта умерла жена…Он ее любил сильнее гонорара!Скорбь его была безумна и страшнаНо поэт не умер от удара.После похорон сел дома у окна,Весь охвачен новым впечатленьем,И, спеша, родил стихотворенье:«У поэта умерла жена».

К появлению Маруси все отнеслись с обычным для «Неугасимой» безразличием, если не считать кобелиной вспышки Многоподлова, которая, впрочем, тут же и угасла. Единственным человеком, обрадовавшимся этому событию, была Элизабет, да и то потому, что много знала, и накопившийся в ней объем информации требовал хоть какого-нибудь выхода. Внезапная ее откровенность с Шепотковой ничем иным и не вызывалась – просто приоткрылся клапан, чтобы немного стравить избыточное давление, вызывавшее ощущение своей значимости, – очень уж оно расперло Элизу. Она долго казнила себя за тот разговор – чуть беды не вышло, и единственное, что ее успокоило, это уверенность, что та не посмеет его разгласить. Шепоткова, по всему видно, тут же смекнула: узнает Отлетов – в порошок сотрет, доказательств-то у нее – одни Элизины слова, а та в момент отопрется, тем более, что подстрахована она, по-видимому, крепко, иначе Отпетов давно бы отделался от такого опасного свидетеля.

По всему по этому Маруся оказалась для Элизы сущим кладом – она ее сравнивала с чернильницей-непроливалкой: туда льешь, а оттуда не выливается, разница была лишь в том, что из чернильницы все же можно было извлекать по капле пером, а из Маруси ни словечка не вытащишь – ни сказанного, ни написанного. Однако общаться с ней Элиза научилась довольно быстро, правда, общение это напоминало скорее игру в карты «с болваном» – Маруся делала только то, что ей приказывала Элиза, которая поэтому знала наперед все действия своей помощницы. Это, по существу, были ее самой, Элизы, действия, только производимые другим человеком. Зато говорить ей можно было все, что заблагорассудится – каждое слово словно падало в бездонную пропасть, откуда уже ничему нет возврата.

Элиза не знала, действительно ли Маруся ничего не слышит и только безошибочно считывает текст с губ, как бы быстро с ней не говорили, попытки проверить ее на невидном ей разговоре оказались бесплодными – она в этих случаях никак не реагировала. Во всем же остальном реакции у нее были вполне нормальные: она выполняла даваемые ей поручения, знала и охотно делала любую работу, когда ей было что-нибудь нужно – показывала на это рукой. Через две-три недели, поняв, что Элиза к ней не просто добра, а и привязалась чувством, весьма походам на любовь, Маруся стала понемногу подтверждать, что понимает ее: «да» у нее говорили смыкаемые ресницы, «нет» – движение глаз от виска к виску; во взгляде можно было прочитать одобрение или осуждение, радость, гнев, удивление. Впрочем, эти отблески эмоций были столь зыбки, что Элиза не поручилась бы, что дело тут не в ее собственном воображении, что не продолжается та же самая «игра с болваном».