Женщины в России, 1700–2000 - Барбара Энгель

любой ценой избегать студенческих собраний. Сознавая, что малейшая оплошность станет основанием для исключения, Кашеварова-Руднева последовала его совету буквально[75].

Такие женщины, как Кашеварова-Руднева, занимавшиеся научной деятельностью в тех областях, которые до сих пор были доступны только мужчинам, угрожали стереть грани между женской и мужской работой. В ответ правительство прочертило эти грани заново, впервые явным образом исключив женщин из сферы государственной службы и обозначив те области, которые считало для них подходящими. Императорский указ от 14 января 1871 года призывал женщин готовиться к работе в качестве акушерок и учительниц начальных школ, однако при этом выражал намерение ограничить женскую занятость в других профессиях, включая делопроизводство, стенографию и работу на телеграфе. Из некоторых профессий женщин предполагалось полностью исключить. Указ предписывал правительству и общественным учреждениям уволить всех женщин, которые на то время занимали должности, не входившие в число определенных указом как допустимые. В течение следующих 16 месяцев агенты политической полиции разыскивали сотни «лиц женского пола», как это неизменно формулировалось в полицейских сводках, работавших, например, кассиршами и продавщицами билетов на вокзалах, библиотекарями в публичных библиотеках и секретарями в государственных учреждениях, и оказывали давление на начальство с тем, чтобы их уволили[76]. Указ стал законом. Хотя в последующие годы государственные и полугосударственные учреждения все чаще нанимали женщин на канцелярские и другие подобные должности, а закон пересматривался и нарушался, должности на государственной службе оставались для женщин закрытыми. Когда в начале 1880-х годов Кашеварова-Руднева попыталась выполнить взятые на себя обязательства перед оренбургскими чиновниками, поддержавшими ее в получении медицинского образования, закон воспрепятствовал ей в этом. Единственным, что местная военная администрация могла ей предложить, была должность в военном госпитале. Как часть государственной системы эта должность давала ей все привилегии, какими пользовались служащие-мужчины. Таким образом, в глазах властей это могло создать опасный прецедент. Поэтому, как вспоминала Кашеварова-Руднева, ей решили не давать места, несмотря на деньги, потраченные на ее образование[77].

О решительности и компетентности лидеров женского движения можно судить по тому, как многого они добились — несмотря на такие преграды. К концу 1860-х годов они поставили перед собой цель учредить высшее образование для женщин. Дмитрий Толстой, консервативный министр просвещения, занимавший эту должность с 1866 по 1880 год, категорически противился этому. Прием женщин в университеты, по мнению Толстого, грозил подорвать серьезность университетского преподавания и снизить интеллектуальный и нравственный уровень высших учебных заведений[78]. Однако личные связи и политические способности помогали некоторым женщинам преодолеть сопротивление министра. Анна Философова пыталась воздействовать на Толстого на светских мероприятиях и балах, куда сопровождала своего высокопоставленного мужа. Хотя поведение Философовой создало ей репутацию «революционерки» в высших правительственных кругах, она, как и ее соратницы, сознательно придерживалась умеренной тактики и избегала жестких столкновений, все более характерных для студенческих и радикальных движений. Вместо этого женщины пытались достичь своих целей с помощью личных обращений и петиций. Они собрали сотни подписей за высшее образование для женщин, в том числе от представительниц высшего общества, от либеральных членов правительства и многих мужчин-профессоров. Эта тактика сработала. Благодаря ей женщины получили доступ к высшим средним курсам (Аларчинские курсы, 1869 год), к университетским подготовительным курсам (Лубянские курсы, 1869 год) и к курсам, готовившим женщин к преподаванию в средней школе (курсы Герье, 1872 год).

Опасения правительства по поводу женского радикализма фактически сыграли в пользу кампании за высшее образование для женщин, по крайней мере в краткосрочной перспективе. Разочарованные невозможностью получить университетское или медицинское образование дома и вдохновленные примером Надежды Сусловой, женщины стали искать пути к профессиональному обучению за границей. Большинство из них отправлялись в швейцарский кантон Цюрих, где женщин принимали в университет: к 1873 году туда было зачислено 104 женщины. Но Цюрих был также центром самой многочисленной и активной эмигрантской общины в Западной Европе. Правительство обеспокоилось тем, как бы студентки не нахватались в чужих краях опасных идей. Чтобы обеспечить им возможность получить образование в относительной безопасности на родине, а также удовлетворить насущную потребность России в квалифицированных медицинских кадрах, в 1872 году правительство учредило в Санкт-Петербурге четырехгодичные Курсы ученых акушерок. В следующем году правительственным указом женщинам, обучающимся за границей, было предписано вернуться в Россию под угрозой того, что ослушавшиеся будут лишены права сдавать в России экзамены для получения диплома. В 1876 году к Курсам ученых акушерок прибавили еще один год обучения, и они были переименованы в Женские медицинские курсы. Выпускницы получили право работать врачами. В том же году правительство санкционировало открытие «высших курсов» для женщин — по сути, женских университетов, не дававших, однако, ученых степеней. Казанский университет первым воспользовался этой возможностью; в 1878 году его примеру последовали Киев и Санкт-Петербург. Петербургские курсы, известные как Бестужевские, получили самую большую известность и просуществовали дольше всех. За десять лет возможности для женского высшего образования в России превзошли возможности любой другой европейской страны.

В погоне за знаниями

Многие женщины охотно ухватились за новые возможности получить образование. Когда в середине 1860-х годов Елизавета Ковальская организовала в Харькове бесплатные курсы для женщин, стремящихся к высшему образованию, желающих оказалось столько, что Ковальская с трудом разместила их в своем доме. В первый год открытия Лубянских курсов на них было принято 190 студенток; Аларчинские курсы приняли больше сотни. Цифры быстро росли. К 1878–1879 годам около 1300 студенток посещали высшие курсы в течение полного учебного года[79]. Хотя бо́льшая часть этих студенток принадлежала к дворянскому сословию, встречались среди них и женщины более скромного происхождения. Прасковья Ивановская, дочь сельского священника Тульской губернии, давно мечтала поступить на Аларчинские курсы. Окончив местную церковно-приходскую школу, она вместе с сестрой отправилась в Петербург. Там она обнаружила, что «эти курсы со строго демократическими принципами пропускали — как воду песок — через свою лабораторию все живое, свежее…» [Engel, Rosenthal 1992]. Рядом с дочерьми дворян и сановников, купцов, духовенства и интеллигенции сидели дочери мелких чиновников, мещан, ремесленников, солдат и крестьян. И, как ни широко был распространен в русском обществе антисемитизм, он, по-видимому, полностью отсутствовал в коридорах Женских медицинских курсов, где в конце 1870-х годов еврейки составляли почти треть студенток. Социальные различия, которые по закону продолжали выделять царских подданных, в коридорах женских учебных заведений словно растворялись.

За доступ к этим курсам женщинам часто приходилось платить огромную цену — финансовую, а иногда и личную. Безусловно, были и такие родители, которые поддерживали дочерей. Например, Софья, вдовая мать трех сестер Субботиных, дворянок по происхождению. Помимо оплаты учебы своих дочерей