Люби меня по-немецки - Агата Лель

саду гладиолусы, и следом достаю какой-то безразмерный балахон неизвестного происхождения.

— Вот, надень, у тебя рубашка… мокрая, — стараясь не смотреть на просвечивающиеся сквозь влажную ткань кубики пресса, сую ему в руки балахон и чересчур эмоционально киваю на узкую дверь в конце комнаты: — Ванная там, иди.

— Спасибо, но не нужно, рубашка скоро высохнет. Тётя Тамара обещала зажигательные танцы, будет жарко, — и легонько подталкивает к двери ванной меня: — А ты иди, прими горячий душ, сопливые девчонки меня не заводят.

Это что, шарада такая? Сопливые — в смысле, сопливо-юные, как Вика или сопливые…

Чёрт, сколько же я выдула наливки?

— Жду тебя в гостиной, — он мягко улыбается и скрывается за дверью, отрезая меня от шумного многоголосья внизу.

Сжимая в руках цветастый свитер, опускаюсь на край кровати и втягиваю исчезающий аромат "Фаренгейта" и дождя.

Что это было? Вообще всё вот это.

Что. Это. Было.

Впрочем, этот вопрос я ещё задам себе неоднократно за эту невероятно долгую сумасшедшую ночь.

Часть 20

Натянув безразмерный тётушкин свитер выхожу из комнаты и прислушиваюсь к звукам в гостиной: мерно стучат о тарелки столовые приборы, доносятся дружелюбные смешки и вроде бы войны между отцом и моим как бы парнем пока не намечается. За те пятнадцать минут, что меня не было, они не вышли на дуэль и не устроили перестрелку — уже хорошо.

— Ульяна, ты почему так долго? Мы уже решили, что ты прилегла вздремнуть. Как ты себя чувствуешь? — отвлекается мама и тревожно изучает моё лицо, будто если я уже подцепила пневмонию, то она тут же вылезла у меня где-то в районе переносицы.

— Всё нормально, ма, вполне. Разве меня долго не было?

— Час, — мама поджимает губы и косит глазами на старинные настенные часы.

Час? Так долго? Я всего-то волосы высушила, немного подкрасилась, ну, и пару минут у зеркала покрутилась…

Подхожу к столу и тут к моим ногам галантно выползает стул. Вот жук! Знает же, как на старшее поколение впечатление произвести. Всё делает для того, чтобы после того как я его как бы брошу, мне в спину до конца дней летели камни, что я упустила такой лакомый кусочек.

Как ни в чём не бывало приземляюсь рядом с Рейнхардом, краем глаза отметив, что таки да, рубашка уже совсем сухая.

Мама берёт в руки огромный салатник и подкладывает Курту внушительную порцию откинутых на пару́ овощей. Судя по его плохо скрываемой кислой мине — делает она это не впервые.

Мама очень старается показать себя примерно-показательной тёщей, и я не могу не быть благодарной за её рвение. Если семья — каменная стена, то в нашей семье мама её амбразура.

Кивнув на меня, Ольга Марковна по-свойски наклоняется к уху Ганса:

— Она всегда так долго прихорашивается?

— Увы, да. На прошлой неделе опоздали на рок-концерт, зато туфли к сумочке в тон подобрали. Правда, милая? — оборачивается Курт и нежно накрывает мою руку своей здоровенной как ковш экскаватора ладонью.

— Ульяна, ты ходишь на рок-концерты? — мама в ужасе кривит окрашенный алым ротик. — Туда, где кучка неотёсанных бородатых мужланов бьют бутылки о голову и горланят непристойные песни?

— Дурной пример заразителен, — бурчит под нос отец. — Вспомни, в чём он явился на юбилей дочери — кожа, заклёпки, драные джинсы. Ещё и перегаром несло.

— Папа! — с укоризной обрываю отца, почему-то оскорбившись.

Никогда прежде не видела его таким взвинченным, что это на него только в обществе Рейнхарда находит?

— А смотрите, что у меня тут е-есть, — пьяненько тянет дядя Яша и через мгновение гостиную заполняют скрипучие звуки танго.

Старый граммофон — главная гордость дядюшки, на каждой вечеринке он неизменно ставит раритетные пластинки, заставляя всех отплясывать под Муслима Магомаева или допотопную "американьщину".

— Музыка моей юности, вам нравится ретро, Олег? — покачиваясь в такт мелодии раскраснелся дядя Яша.

— Просто обожаю. Как раз пора растрясти брокколи. Потанцуем? — Курт поднимается и протягивает мне ладонь. Выбора нет: под умильное улюлюканье родных неохотно встаю следом и позволяю вывести себя на самый центр гостиной.

— Только попробуй что-нибудь выкинуть — ноги отдавлю, — сквозь улыбку шиплю своему напарнику и громко охаю, когда он виртуозно подхватывает меня рукой за поясницу, и наклоняет назад так низко, что я вынуждена поднять правую ногу.

— Если ты не знала, то я отлично танцую, — он возвращает меня на место и прижимает к себе так тесно, что я ощущаю как бьётся его сердце. А ещё этот умопомрачительный аромат…

Грациозно развернувшись, вытягиваем перед собой сцепленные замко́м руки и синхронно поворачиваем голову влево.

— Отлично танцуешь? Значит, ничего не мешает. Нашёл чем хвастаться.

— Это ты о чём? — уголком губ спрашивает он и делает резкий выпад вперёд, затем так же порывисто возвращаясь на исходную.

— Знаешь же русскую поговорку, что плохому танцору всегда мешают…

— А так? — он вдавливает меня к себе настолько сильно, что я ощущаю теперь не только биение его сердца. Упс. Кажется, я поторопилась с выводами. Очень сильно поторопилась.

Задыхаясь от умопомрачительной близости, кряхчу:

— Пусти, ты мне рёбра сломаешь.

— Ничего, твой папа-костоправ тебя быстро починит.

— Мой папа — хирург, лучший в Москве, — добавляю не без гордости, и снова доверчиво падаю на его согнутую в локте руку.

Пока мы, препираясь, кружимся по гостиной, краем глаза замечаю обращённые на нас взгляды: мама едва не утирает платочком слёзы умиления; Вика, потягивая джин-тоник, выдавая его за сок, зло смотрит на нас поверх стакана, а отец демонстративно отвернулся, рассматривая дядину коллекцию пивных крышек.

Вот же упёртый!

Но сейчас папа и его бзики волнуют меня меньше всего. Мне так легко, так хорошо, словно я глотнула галлон морфия и пребываю сейчас в полубессознательной эйфории.

Должна признаться, танцует Курт действительно божественно, словно всю жизнь этому посвятил. Чувствую, что должна ему в этом признаться, ну что я, в самом деле, веду себя как