Третья сила - Дмитрий Ермаков

До того, как три станции объединились в союз, а «Проспект», Ладожская и Новочеркасская выживали по отдельности, медицинская помощь была минимальной. Естественно, население косили болезни, умирали дети, из-за травм выбывали из строя люди, которые могли бы еще работать, служить, приносить пользу… Эту и смежные проблемы никто не решал. С появлением Альянса ситуация изменилась.

— Прошли годы, когда если ходишь и дышишь, значит — здоров! — заявил докторам полковник Бодров, когда те попытались оспорить новый закон. — Здоровое население — главное условие выживания общины и победы в возможной войне. Про веганскую угрозу забыли, да? Кого я в атаку пошлю против легионов Империи? Кто вкалывать будет на фермах и в мастерских? А? Людей на наших станциях мало осталось. По вашей, кстати, вине. Что, не правда?

— Народ здоров должен быть. Точка, — добавил Василий Стасов. — Все, что надо, требуйте. Доставим.

— А если к проктологу принесут сердечника? — задал вопрос один из врачей. — Что тогда делать?

Несколько человек улыбнулись. Полковник, имевший рост под два метра, поднялся со стула, сурово сдвинул брови, и смешки мгновенно стихли.

— А мы, господин юморист, для чего организуем обмен опытом? — заговорил Дмитрий Александрович ледяным тоном. — Классных врачей с Площади Ленина пригласили, уговорили к черту на рога тащиться. Зачем? Потому что патроны девать некуда? На «Площади» как-то смогли нормальную медицинскую работу наладить, а мы, значит, лохи? Будем ждать, когда нас Веган тепленькими возьмет? А?

Спорить с Бодровым и Стасовым никто больше не осмелился. Врачи в полном молчании разошлись.

Постепенно дело стало налаживаться.

Начав работать с тетей Катей (так называли доктора постоянные пациенты), Лена сначала пришла в ужас. Ей казалось просто немыслимым, как можно в начале рабочего дня слушать старенькую бабушку, каждый раз заводящую одну и ту же шарманку про больные ноги, пять минут спустя консультировать барышню, страдающую молочницей, а потом с таким же вниманием выслушивать хмурого мужика, замученного геморроем.

Потом появилось раздражение, которое Лена едва способна была обуздывать. Особенно злили ее старушки, превратившие больницу в своеобразный клуб.

— Сплетничать можно и в другом месте! — шикнула она однажды на галдящих бабушек. Они занимали скамейку, установленную у дверей медпункта. Это место называлось «зоной ожидания». Остальные пациенты часто дожидались приема стоя.

Клавдия Родионовна встала и ушла с гордым видом, бросив через плечо:

— А еще медсестра. Хамье.

После этого случая она стала воспринимать Рысеву как личного врага.

Ксения Петровна, любившая Лену, грустно вздохнула, и промолвила:

— Нет такого места, милая…

Врач Соколова строго отчитала Лену за эту вспышку гнева. Девушка сидела, вжав голову в плечи, не решаясь вымолвить ни слова.

— Что за разговоры, Рысева? Чего ты этим добилась? — наседала доктор на помощницу. — Не понимаешь, почему они тут сидят? Не со следствием бороться надо, а с причиной. А если причина — возраст, то и бороться нет смысла. Надо просто смириться, Рысева, — добавила тетя Катя уже спокойнее. — Просто смириться. И не обращать внимания на некоторые вещи.

— Знаете, мне то же самое папа говорил, — отвечала чуть слышно Лена, видя, что гроза миновала. — Я думала, смиренные люди — это слабаки, на которых ездить можно. А выходит, чтобы быть смиренным, нужна огромная сила…

— Твой отец — очень мудрый человек, — кивнула с улыбкой тетя Катя. — Запомни его слова.

Лена урок, который преподали ей отец и доктор Соколова, запомнила навсегда. Она больше не давала воли своему гневу. И постепенно на смену злости пришла… жалость.

Рысева жалела всех. Жалела Екатерину Андреевну и других докторов, работавших на износ. Жалела старушек, таскавшихся в госпиталь, как на работу, в одно и то же время с одними и теми же жалобами. Мужиков с простатой, дам в климаксе, детей с больными животами… И немного себя. Лена затруднялась сказать, чего именно ждала она, решая стать медиком, но явно не этого.

А через год после того, как Лена с головой окунулась в жизнь медиков, исчезла и жалость. На смену ей пришла привычка. «Привычка — вторая натура, стерпится — слюбится», — говорили люди. И Лена на своей шкуре убедилась: да, это так.

Друг семьи Рысевых, школьный учитель, игравший на гитаре, сочинил песню про свою работу. Там были такие строчки: «Казалось, школа для меня не больше, чем привычка. А оказалось, что она, не меньше, чем судьба»[16]. Шагая в первый раз после долгого перерыва на работу, в кабинет тети Кати, Лена напевала про себя эти строчки.

«Это не только про школу можно спеть, — размышляла она. — Про любую работу. Про больницу — уж точно».

Привычка принципиально ничего не поменяла в жизни Лены: темные круги под глазами никуда не делись, на работу она по-прежнему ходила без особой радости. Но и страдать перестала.

Екатерина Андреевна не стала расспрашивать девушку, вышедшую с больничного, о подробностях ее первой охоты, за что Лена была ей очень благодарна. Охота осталась в прошлом. Жуткие воспоминания отошли на второй план. Лена с головой погрузилась в работу.

Первыми, к самому началу приема, явились Маша Попова, ровесница Рысевой, недавно вышедшая замуж, и забавный карапуз, учившийся в школе. Его звали Вова, но одноклассники дразнили мальчика «Фофа» из-за дефекта дикции. Мальчик сносил насмешки стоически.

— Лен, займись ребенком, — распорядилась Екатерина Андреевна. — Заходи, Попова. Садись. Что случилось?

Врач Соколова знала всех жителей станции и в лицо, и по имени.

Вова вошел следом за Машей. На лице мальчугана застыло страдальческое выражение. За то время, что он шел через кабинет и садился на стул, Вова икнул два раза. И оба раза чуть не заплакал.

— Давно это у тебя? — спросила Лена.

— Фторой день, — шмыгнул носом Вова; бедный ребенок не только заикался, но и шепелявил сильнее, чем обычно, и понять его было нелегко. — Тетя Лена, я больфе не могу. Ик. На меня фее ругаются. Говорят, фто я… Ик. Мефаю. А я фто?! «Попей фодички» — гофорят. А не помогает!

— Совсем не помогает? — уточнила девушка.

— Опять нафинается, — понурился мальчик. — И фее снофа ругаются. Ик.

— А если дыхание задержать? — Лена тоже иногда икала, и этот способ отлично помогал справиться с неприятностью.

— Пробофал, — чуть не заплакал ребенок. — Не помогает. Ик. Андрюхе помогает. Мне не помогает. Ик.

— Приступы больше суток — это серьезно, — заметила Лена, озабоченно барабаня пальцами по столу. — Значит так, я знаю, как быстро остановить икоту. Есть один вариант. Бу! — тут она резко вскочила и топнула ногой.

Ребенок от неожиданности вскрикнул. Маша Попова едва не упала со стула.

— Рысева, ты больная?! — закричала она.

Врач Соколова нахмурилась. Она решила, что у Лены из-за перенесенного во время охоты потрясения начали шалить нервы или что та решила так пошутить. Но Екатерина Андреевна не успела открыть рот, чтобы отчитать медсестру, когда заметила чудесную перемену, произошедшую с Вовой — он больше не икал.

Гримаса испуга быстро сошла с детского личика, ему на смену пришла блаженная улыбка. Губы шептали слова благодарности…

— Хорошая идея, Лен. Молодец, — улыбнулась тетя Катя, одобрительно качая головой. — А тебе, Попова, это тоже сигнал, кстати. С нервами совсем беда. Пожалуйста, продолжай…

Маша что-то с жаром, активно жестикулируя, рассказывала Екатерине Андреевне, но Лена не слышала ее слов. Она полностью сосредоточилась на мальчике, своем, личном пациенте. Все остальное для нее сейчас не имело значения, не существовало.

— Расскажи маме про этот способ, — Лена уселась обратно на стул и продолжала невозмутимо наставлять мальчика. — Главное — напугать неожиданно. Есть еще такой вариант. Наливаешь воду в чашку. Не в стакан, он высокий, именно в чашку. Если нет чашек в доме, возьмите у кого-нибудь. Встаешь, выгибаешься, руки отводишь за спину… Ах, пробовал? Хорошо. Но лечить надо не следствие, а причину. Поэтому, Вов, послушай меня.

С этими словами она придвинулась ближе. Взяла Вову за руку, посмотрела замученному икотой и насмешками ребенку прямо в глаза.

— У тебя, мой друг, серьезные проблемы. Икота — это верхушка айсберга. В школе айсберги проходили?

Вова старательно закивал, хотел что-то сказать, но Лена жестом приказал ему молчать.

— Но речь не о школе. Икота, дорогой мой, не бывает у тех, у кого все в порядке с животом, — она похлопала его по пузу. — Понятно? Живот в твоем случае страдает из-за печени. Печень работает неправильно у тех, кто нервничает. А ты нервничаешь. И я догадываюсь, почему.

— Потому фто я смефно говорю, — тяжко вздохнул Вова.