Толстушка под прикрытием - Дарья Донцова

Степан обнял жену за плечи и мрачно буркнул:

– Ничего о нем не знаем. Ушел из дому и не вернулся. Ни вещей, ни паспорта не взял, свою коллекцию оставил.

– Поэтому мы и побежали в полицию, – всхлипнула Зинаида. – Папа балерин собирал, ну, в смысле фигурки из фарфора. За день до исчезновения он нам позвонил, похвастался: «Новый экземпляр выменял».

– Очень радовался, – влез в разговор Степан. – Твердил: «Вот повезло! Дура девка цены вещи не знала, выменяла на нее грошовый заварочный чайник. Прямо от счастья скакала, когда его получила».

Супруги переглянулись и затараторили, перебивая друг друга.

– Я ему, помнится, сказала: «Может, она, как и ты, на своей коллекции чайников повернута и больше ей ничего не нужно».

– А тесть ответил: «Нет, она просто идиотка!» Зинка тогда еще разоралась.

– У папы был ужасный характер, – начала оправдываться дочь. – Он по любому вопросу имел собственное мнение, и переубедить его никогда не получалось.

– Да ладно бы так, – поморщился Степан. – Каждый человек свою точку зрения отстаивает. Но Юрий Николаевич такие интересные выводы делал! Да вот хоть про ту девушку, что балерину на чайник сменяла. Зинка отцу безо всякой задней мысли, просто для поддержания разговора брякнула: «Папа, она небось за экземпляром для коллекции приехала, ей чайничек – как тебе танцовщица, дороже всего». И тут тестя понесло, завелся нудеть: «Дура баба, никакого соображения не имеет, отдать такую статуэтку за барахло!» Зинке промолчать бы, а она с папашкой в спор ввязалась: «Ты ее совсем не знаешь! Почему обзываешься? Вполне вероятно, что та девушка умная и образованная». Ну вот зачем ты ему перечить стала? Ведь знала, что ничего хорошего не выйдет. Нет бы прикусить язык!

Зина вскинула голову:

– И чего дурного я сделала? Надоели мне отцовские взбрыки, на пустом месте костер раздувал. Я разумно ему возразила, что нельзя о человеке, которого совсем не знаешь, плохо говорить. А папа вообще вразнос пошел, схватил свою балерину, к груди прижал и как завизжит: «Говорю же, идиотка она! У нее на ладони около большого пальца шрам. Значит, дура стоеросовая!»

– Тут даже я не выдержал, – снова встрял Степан. – Сказал тестю: «Юрий Николаевич, а как шрам на руке с умом связан? Ладно бы он на голове был, тут хоть какая-то логика была бы: тюкнули человека поленом по башке, он в дурака превратился». Я-то всегда пытался логику в речах тестя найти, но она у него такая кривая была… Стукнул он кулаком по столу: «Такой шрам остается, когда татуировку сводят. Видел я подобные круглые пятна не раз. Лазером рисунок убирают. И невдомек кретинке, что умный человек на след от ожога глянет и вмиг просчитает: татушку свела. А кто себя разрисовывал – существо безмозглое, она стопроцентно ничего не читала, в музеи не ходила». Здоровские выводы, да?

Дверь соседней квартиры приоткрылась, высунулась растрепанная женщина.

– Чего орете? Устроили тут галдеж.

Зинаида бесцеремонно показала на меня пальцем:

– Ее из полиции прислали.

– Да хоть от папы римского! – взвизгнула баба. – На лестнице нельзя куролесить. Заводите гостей в квартиру, господа жулики!

– Эй, вы чего нас оскорбляете? – нахмурился Степан. – Мы люди честные.

– Люди честные новых машин не покупают, жрачку мешками из супермаркета не таскают, в дорогих шубах не ходят, евроремонты по году не делают, – отрезала соседка. – И полиция к законопослушным гражданам не наведывается. Вот так! Короче, или затыкаетесь, или я патруль вызываю.

Высказавшись, милая дама аккуратно закрыла дверь.

– Слышали? Еще одна! Прям родная сестра моего тестя, – заржал Степан.

– Давайте и правда зайдем в квартиру, – предложила я. – У меня к вам есть несколько вопросов.

Зинаида поджала губы, потом нехотя согласилась:

– Ладно. Только ботинки снимите, а то у нас полы чистые, недавно ремонт сделали, лаком паркет покрыли.

Глава 20

Вместо тапочек мне предложили… голубые бахилы, какие выдают в больницах. В прихожей у Майоровых в самом деле царила чистота, а в гостиной мягкая мебель была укрыта специально сшитыми серыми чехлами. До сих пор я видела подобные только в кинофильмах, где речь шла о начале двадцатого века, да в музеях.

– Тесть у меня был человек неуживчивый, – продолжил начатый разговор зять Фофана. – Да и теща хороша. Допекла мужа, тот взял и в Москву свинтил, бросил жену.

– Папа с мамой не разводился, – уточнила Зина, – семья сохранилась.

Степан махнул рукой:

– Не смеши. Юрий Николаевич в столице, а Варвара Михайловна в Громске. Ничего себе совместная жизнь.

– Достала мама отца, – вздохнула Зина, – тут Степа прав. Очень она его к Москве ревновала.

– Фофану повезло по полной программе, – не дал ей договорить супруг. – Он красавец был и за свою внешность попал в Президентский полк. В столице воинскую службу проходил, по Красной площади маршировал.

– Солдат по выходным по театрам водили, – вмешалась Зина. – Один раз папа в Большом побывал, балет впервые увидел и на всю жизнь очаровался. Потом в магазине купил фигурку танцовщицы в пачке, очень красивую. Так его коллекция и зародилась.

– Юрий Николаевич книгами про танцы обзавелся, пластинками с музыкой, – снова перебил Степан. – Громск от Москвы недалеко, тесть по выходным в столицу мотался. В театр ходил, в этот… ну… как его…

– Имени Станиславского, – подсказала Зинаида, – там тоже балет показывают. Билеты достать трудно, но папа за долгие годы со всей администрацией сдружился. Его и директор знал, и кассиры, давали ему пропуска как самому верному фанату. А мама орала: «Деньги зря тратишь, от семейного бюджета откусываешь, на дерьмо заработанное спускаешь! Просто тебе нравится на полуголых балерин пялиться, только о себе думаешь!» Она не права была, отец за всю свою жизнь на море ни разу отдохнуть не поехал. В средней полосе отпуск проводил, ему в поликлинике давали бесплатную путевку в санаторий «Конский завод».

– Куда? – напряглась я.

Зина засмеялась.

– Смешное название, да? Это в Подмосковье. Очень давно там лошадей разводили, а потом устроили профильный санаторий для людей с болезнями желудочно-кишечного тракта. На территории скважина есть с минеральной водой. Папе там очень нравилось: лес, река, тишина, условия хорошие, персонал вежливый, кормили прилично, номера без подселения – если человек один прибыл, то никого постороннего к нему в комнату не заселят. И отцу после двухнедельного пребывания в лечебнице сразу легче делалось, камни у него в желчном пузыре были. Ну да, у него был не самый легкий характер, но маме не следовало его грызть.

– А вы почему пришли? – наконец догадался спросить Степан.

– В деле, связанном с исчезновением Юрия Николаевича, выявились новые обстоятельства, которые требуют проверки, – обтекаемо ответила я.

Зинаида схватила мужа за руку и так сильно сжала ладонь Степана, что тот ойкнул, а потом забормотал, как в начале разговора:

– Ну мы ваще ничего не знаем. И все уже в полиции рассказывали. Че могло случиться? Мы давно поняли: нет тестя в живых.

– Вы помните день, когда пропал Юрий Николаевич? – спросила я.

– Мы с ним повздорили, – всхлипнула Зина. – Из-за балерины, вернее, из-за той девицы, что фигурку на чайник сменяла. Отец чушь про сведенную татуировку понес, я не сдержалась, начала с ним спорить. В общем, выставил папа нас со Степой вон. Был на редкость агрессивным, я его таким и не помню. Обычно он просто нудил, а тут табуреткой запустил.

– Верно, – согласился Степан, – он никогда себя так не вел, разбушевался по полной. Я тоже психанул, хотя раньше всегда сдерживался.

– На погоду ты среагировал, – с видом знатока заметила Зинаида. – Я вообще-то не приучена родителям хамить. У меня мама такая была: если я слово поперек скажу, сразу мне по губам чем ни попадя. Один раз она горячие щи мешала, а я чего-то заявила, ну и получила поварешкой. Потом неделю ни есть нормально, ни разговаривать не могла. С тех пор предпочитала ни с матерью, ни с отцом не спорить, усвоила урок. Но в тот день мне так обидно стало! И чего папа развизжался? В общем, меня словно с цепи спустили.

– Сначала нормально сидели, чаю с мармеладом попили, булочек поели, – вспоминал Степан. – Потом тесть балерину принес, на стол водрузил и давай ее нахваливать. Минут десять соловьем пел. Смотрю, Зинка покраснела и спрашивает: «Папа, ты зачем так сильно одеколоном облился? Дышать нечем!» Я носом подергал – и точно, пахнет каким-то цветком.

– Геранью, – уточнила Зинаида. – Она у нас в Громске на всех подоконниках цвела, мама ее от моли завела. Кстати, помогало. Мне ее запах всегда нравился, а тут прямо злобу вызвал.

– Вот и пошли у них с отцом клочки по закоулочкам, – продолжил Степан. – Я решил не вмешиваться. Поорут, подумал, и перестанут. Хотя, конечно, недоумевал, чего их так поперло. А потом и меня понесло. Разругались с тестем насмерть, едва от драки удержались, наговорили друг другу всякого! Я из дома вылетел, стою на улице, дышу и прямо чувствую, как вновь нормальным делаюсь. Смотрю, Зинка летит, вся в слезах. Начала на меня наскакивать, я ее успокоил как мог. Дотопали мы с ней до дома, наша квартира тут неподалеку, чаю попили, друг на друга смотрим. И вдруг Зина спрашивает: «Чего нам крышу сорвало?»