Цыганский барон - Дженнифер Блейк

— Ты не в том месте живешь, — объяснил ей Этторе.

— Скорее не в том веке. Мне бы хотелось быть одним из мушкетеров господина Дюма.

— Не тоскуй, моя богиня, ведь для нас по-прежнему жив лозунг «Один за всех и все за одного!», — с широким жестом провозгласил итальянский граф.

— В самом деле?

— А ты сомневаешься?

— Мне кажется, все вы сегодня выказали свою верность женщине самой что ни на есть никчемной: домоправительнице, щеголяющей новым нарядом и безмерно гордой тем, что ей удалось разобрать этот сарай на части и собрать его заново.

Эта реплика не предназначалась для произнесения во всеуслышание, Труди обращалась только к Этторе, но как раз в этот момент наступила общая пауза в разговоре и ее слова прозвучали на всю комнату. Повисло неловкое молчание. Труди покраснела до корней волос.

Тут заговорил Родерик, и его слова прорезали напряженную тишину подобно лезвию ножа:

— Кое-кому лучше помолчать. Я считаю, что вам всем полезно, нет, просто необходимо познакомиться поближе с подвигами хозяина Красного дома господина Дюма. Что скажете, мои храбрецы?

Несмотря на вопросительную форму, это, несомненно, был приказ. Гвардии не потребовалось и секунды, чтобы прийти к согласию.

Этторе повернулся к Маре:

— Вы пойдете, мадемуазель?

— Я… думаю, нет. Я немного устала.

— А вы, мой принц?

Мара затаила дыхание.

— Леденящие душу вопли и дуэли на шпагах меня сегодня не прельщают. В другой раз.

Этторе вскинул голову, на его лице появилось лукавое выражение.

— Вы забываете о нежных любовных сценах.

— Стараюсь.

Через несколько минут их и след простыл. Остался только Лука. Цыган выждал, пока за телохранителями не закрылась дверь и топот их сапог не замер в коридоре. Он почтительно поклонился Родерику:

— Вы разрешите мне сегодня переночевать во дворе, ваше высочество?

Принц закончил пьесу, которую играл на рояле, и поднялся на ноги.

— Запах мыла силен, я готов с этим согласиться, но не-, ужели он невыносим?

Цыган отрицательно покачал головой:

— Я чувствую потребность провести ночь под открытым небом.

— Потребность или желание? Некоторые желания можно и нужно подавлять.

— Я цыган. Это потребность.

Родерик кратко кивнул.

— Делай как знаешь.

Лука повернулся к Маре:

— Я не хочу оскорбить ваше гостеприимство или ваш дом, мадемуазель.

— Это не мой дом, — тихо возразила она.

— Вы женщина. Для нас женщина подобна земле. Земля — наша мать, наш дом. Вот так и женщина. Наверное, я не умею объяснить толком, но раз вы женщина — вы дом, дающий нам еду и покой. Дом не нужно иметь. Им нужно только быть.

— Ты все прекрасно объяснил, Лука, и я тебе благодарна. Спокойного тебе отдыха.

Когда он ушел, Мара подошла к кофейнику, все еще стоявшему рядом с ее креслом у камина, и коснулась его.

— Он все еще горячий. Налить вам еще чашку?

— Спасибо, не нужно.

Его голос раздался прямо у нее за спиной. Внезапно занервничав, Мара так неловко опустила кофейник, что он задребезжал на подносе. Она взяла одно из крошечных, покрытых глазурью пирожных и откусила кусочек. Оно было сочным, но во рту у нее так пересохло, что она едва не поперхнулась, пытаясь проглотить. Вторую половинку она опустила на поднос.

Что же ей делать? Как подобраться к принцу? Она же не может просто взять и броситься ему на шею, так ведь? Есть женщины, способные просто подойти к мужчине и предложить заняться любовью, но она была не из таких. Должен существовать более тонкий подход. А молчание между тем затягивалось.

— Вы уверены, что вам не хотелось пойти сегодня в театр? — спросил Родерик. — А может, дело в том, что вместе с памятью вы где-то потеряли свои бриллианты и театральный бинокль?

Судя по всему, он не разделял точки зрения Труди на нее. Мара была от души рада этому.

— О, все далеко не так серьезно. У меня просто не было сил куда-то ехать.

— За короткое время вам удалось достичь очень многого. Возможно, даже слишком многого.

— Вы недовольны?

— Чем же я могу быть недоволен? Вы совершили настоящее чудо, наведя здесь чистоту. Но я не хочу заработать репутацию безжалостного эксплуататора.

Мара повернулась к нему. Он стоял у камина спиной к огню. Каким он казался высоким в своем белоснежном мундире и каким недосягаемым!

— Я чем-то вызвала ваше недовольство? Может быть, вы хотели пойти в театр? Вам не следовало оставаться дома только ради меня.

Это были всего лишь слова, ничего не значащие любезности, но она ждала его ответа, затаив дыхание.

— Никакого недовольства нет.

Чего она ждала, Мара и сама не смогла бы объяснить, но его ответ разочаровал ее, и недовольство волной поднялось в ее собственной груди.

— Лука, похоже, избежал вашего осуждения, потому что он цыган. Возможно, мне тоже следовало сказать, что я не пошла в театр по одной-единственной причине: я женщина.

— Ваш довод неприемлем. Большинство женщин на вашем месте сейчас уже направлялись бы в театр, чтобы насладиться блеском, шумом и мелодрамой. Они гордились бы эскортом из четырех галантных мужчин и амазонки.

— Я не такая, как большинство женщин.

— Я это заметил уже довольно давно.

Что он хотел этим сказать? Мара не сомневалась, что в его словах содержится какой-то намек, но выяснять не стала. Ей было куда спокойнее вести с ним словесную пикировку, чем пытаться его обольщать. Она понимала, что опять теряет драгоценное время, но не могла противиться внутреннему стремлению поддерживать разговор.

— Лука сегодня вел себя немного странно, но цыгане вообще странные люди.

— Бродячие ремесленники, торговцы, гулящие, воры и ворожеи, проклятые все до одного? Их нетрудно понять, если не забывать, что они веками были гонимы и кочевали по всей земле. Они не знают иного дома, кроме матери-земли, не имеют собственности и не признают права на нее за другими, у них даже слова такого нет, как, впрочем, и слова «долг». Просто поразительно, что раз за разом у них отнимают то немногое, чем они владеют, и им приходится брести дальше — бездомным, голым и голодным. А чувство долга могло бы лишь привязать их к какому-то хозяину или потребовать от них отдать жизнь за какую-то страну.

— Откуда они взялись, откуда начали свое кочевье? Вы знаете?

— Основой их языка является один из диалектов хинди. Их изгнали с их земель в Индии примерно во времена Александра Македонского. Впрочем, они не были индусами. Их религия — самая древняя из известных на земле. Она основана на поклонении матери-земле, богине, символом которой является амулет-ракушка. В их обществе царил матриархат. Их завоеватели принадлежали к патриархальному обществу и считали, что цыгане угрожают их верованиям. Их превратили в изгоев, по положению они считались ниже неприкасаемых или животных, по закону у них не было никаких прав или привилегий. Они бежали в Македонию, где присоединились к обозу армии Александра, покорившей весь известный на то время мир.