Золотая Русь. Почему Россия не Украина? - Алексей Шляхторов

Многие народы этих земель без проблем входили в состав России, а те, кто оказывали сопротивление, не были так уж едины и решительны в том, чтобы прогнать иноземцев. Да и такие столкновения носили скорее локальный характер для каждого народа. Народы Сибири не объединялись между собой против русских, как это, например, делали арабы против крестоносцев. Одной из основных причин этого может быть особый менталитет русского народа. Русские терпимо относились к вере, культуре, быту, обычаям и языку чужого народа. Наши предки не старались сломать чужой менталитет, они даже сами охотно перенимали обычаи иноземцев. Конечно, народы покоренных русскими земель должны были согласиться войти в состав России и платить ей дань, но эта дань была достаточно мала, поэтому ее спокойно можно было расценить как подарок. И этот ценный опыт построения отношений с другими народами русские во многом сами переняли от Золотой Орды с ее веротерпимостью во времена ведения совместной торговли на Великом Волжском пути, ставшем важнейшей составной частью Северного Шелкового пути средневековья. Взамен же эти народы получали защиту и могли написать царю письмо в случае каких-либо больших проблем, после чего этот вопрос подлежал разбору в Москве.

Во многом благодаря этим особенностям русского менталитета, основанного на историческом опыте, произошло присоединение Сибири и Дальнего Востока к России. Вместе с присоединением Поволжья это резко усилило не только богатства державы, но и ее торговлю сибирскими мехами, персидскими шелками и товарами Китая с Европой.

Учреждение патриаршества

Руси Московской, как и всей Руси, досталось нелегкое наследство в виде раскола Европы на католическое и греко-православное христианство. И это стало испытанием для всех четырех русских проектов – Московского, Новгородского, Литовского и Галицкого. Причем для двух последних проектов это разделение церквей, наряду с агрессивной и настойчивой католической пропагандой и тактикой, стало роковым. А вот Москва и Новгород, к счастью для России, сопротивлялись – и духовно и физически – гораздо упорнее. До тех пор пока сама католическая агрессия не стала рушиться. Причем рушиться самым закономерным образом – уже вследствие протестантского восстания Севера и потерей Европы религиозного единства. Посмотрим на истоки этой драмы. Так, уже с 1054 г. византиец считался еретиком. Однако, если обвинение в расколе, отступничестве и было важнейшим, западные люди пока еще не доходили до того, чтобы его определить – во всяком случае, назвать. Ведь вопреки теологическим распрям, в частности спору о «филиокве» (ибо византийцы отвергали двоякое исхождение Святого духа, который, по их мнению, исходил только от Бога-отца), и особенно вопреки институционному конфликту (ибо константинопольский патриарх отказывался признавать верховенство папы) они тоже были христианами. Только очень неправильными. «Редиски», одним словом, двоечники. На такое «разгильдяйство» восточных европейцев на Западе сначала и внимания особо строгого не обращали, и княжеская молодежь Руси продолжала вступать в браки с «добрыми католиками» без особых проблем. И никто их не обзывал двоечниками. И католическая молодежь без страха приезжала к нам. И ведь никто не думал, что едет в страну еретиков и «редисок». Но уже в середине XII в., во время II крестового похода, епископ Лангрский – вдруг кем-то сильно ужаленный – громко возопил о взятии Константинополя и побуждал французского короля Людовика VII к громким и идейным заявлениям, что византийцы не являются «христианами на деле, а лишь по имени», что они показали себя виновными в ереси. Этот бредовый антагонизм был результатом отдаления, которое, начиная с IV в., постепенно превратилось в пропасть. Те и другие не понимали больше друг друга, особенно западные люди, из которых даже самые ученые не знали греческого языка. Это непонимание переросло мало-помалу в ненависть, а потом еще и в зависть. По отношению к грекам латиняне испытывали смесь зависти и презрения, идущего от более или менее подавляемого чувства неполноценности. Латиняне упрекали греков в том, что они манерны, трусливы, непостоянны. Но прежде всего они обвиняли их в богатстве. Это была рефлекторная реакция воинственного и бедного варвара на богатого цивилизованного человека. В 968 г. ломбардец Лиутпранд, епископ Кремонский, посланный германским императором Оттоном I в Константинополь, вернулся оттуда с ненавистью в сердце, порожденной тем, что ему выказали мало знаков внимания. Мало того, какой-то Никифор (императоришко греческий) бросил ему в лицо: «Вы не римляне, а варвары». И понеслось. Грубые банальные обзывательства переросли в религиозное обвинение, предшествующее схизме: «Все ереси родились и преуспели у вас, а мы, люди Запада, положили им конец и умертвили их». Как по Гоголю. Только не смешно. И последнее унижение: при отъезде византийские таможенники отняли у Лиутпранда пять пурпурных плащей, вывоз которых был запрещен – система, непостижимая для варвара, который жил в условиях рудиментарной экономической организации. Тем более обидно и досадно, когда новгород-киевский варвар Олег и его мужланы-русы имеют здесь все, что захотят. Только древние русы пользовались после 907 г. огромной привилегией беспошлинно торговать в Константинополе, «не платяче мыта ни в чем же». В договоре же 944 г., подписанном после неудачного похода князя Игоря на Царьград, их права несколько ограничивались запретом закупать дорогие шелковые ткани («паволоки») больше чем на 50 «золотников» – византийских монет – солидов. Согласно договору, подписанному в 971 г. в Доростоле великим киевским князем Святославом и византийским императором Иоанном Цимисхием, возобновлялись выгодные поездки купцов-русов в Царьград. И вот новое оскорбление с Запада: «Эти дряблые, изнеженные люди, с широкими рукавами, с тиарами и тюрбанами на головах, лгуны, скопцы, бездельники, ходят одетые в пурпур, а герои, люди, полные энергии, познавшие войну, проникнутые верой и милосердием, покорные Богу, преисполненные добродетели, – нет!» Запад беднее, но – организованнее в военно-духовном плане. Византия, наоборот, вступает в упадок. Лучшее войско – русы, викинги, тевтоны – все сплошь наемники. Когда в 1203 г., во время IV крестового похода, западное войско готовилось к взятию Константинополя под официальным предлогом, что император Алексей III является узурпатором, то церковники успокаивали угрызения совести у некоторых светских участников этого предприятия, подчеркивая раскольнический характер византийцев. «Епископы и клирики сообща говорили и полагали, – писал хронист Робер де Клари, – что битва является законной и что можно напасть на них, ибо в старину они повиновались римскому закону, а ныне ему больше не подчиняются. Епископы говорили также, что напасть на них будет не грехом, но, напротив, великим деянием благочестия». Конечно, церковный союз, то есть примирение Византии с Римом, почти постоянно оставался в повестке дня. И переговоры об этом имели место. Однако нападения на Византийскую империю, предпринятые норманнами Робера Гвискара в 1081 г., Боэмундом в 1185 году, а тем более взятие Константинополя западными рыцарями в 1204 г., взятие вероломное, под надуманными и просто дурацкими предлогами, с жесточайшим грабежом богатейшего города Европы, а также неудача проекта церковной унии вызывали глубокую враждебность между теми, кого оскорбительно называли «латинянами» (но не христианами) и «греками» (но не римлянами). Неотесанным варварам, которые противопоставляли свою простоту неестественности этой цивилизации церемониала, была непонятна застывшая в этикете светская учтивость. В 1097 г., во время приема лотарингских крестоносцев императором Алексеем I, один из них, раздраженный всем этим этикетом, уселся на трон, «находя неподобающим, чтобы один человек сидел, когда столько храбрых воинов пребывают стоя». Оппозиция была также и в политических традициях. Люди Запада, для которых главной политической добродетелью была верность – честная личная верность феодала, – считали лицемерием византийские методы, целиком пропитанные соображениями государственной пользы. «Ибо у них, – писал еще Одон Дейльский, французский хронист II крестового похода, – общепринято мнение, что никого нельзя упрекать в клятвопреступлении, если он это позволил себе ради интересов святой империи». Одним словом, «моя твоя не понимай».

На ненависть латинян греки отвечали отвращением. Анна Комнина, дочь императора Алексея, которая видела участников I крестового похода, описывает их как грубых варваров. То были воины, а негоциантам-грекам война претила; они были в ужасе от того, что люди церкви, епископы и священники, лично участвовали в сражениях. Вот тут, кстати, русичи, у которых были значительные традиции использования воинов-монахов, таких как Владыкин полк в Новгороде или Пересвет и Ослябя в Москве. Превыше всего византийцам внушала ужас алчность людей с Запада, «готовых продать за обол жену и детей». Богатство Византии было, наконец, последним укором и первым предметом зависти латинян. Во времена первых крестовых походов изумление вдохновляло всех хронистов, которые проходили через Константинополь, на восхищенное описание. Для этих варваров, которые вели убогую жизнь в примитивных и жалких местечках, Константинополь с его, возможно, миллионным населением, монументами и лавками, был откровением. В 1097 г. Фульхерий Шартрский в числе других таращил глаза: «Сколь благороден и прекрасен Константинополь! Сколько в нем монастырей и дворцов, построенных с изумительным искусством! Сколько удивительных изделий выставлено на его площадях и улицах!» Однако потом жаба стала душить все сильнее. Потом – еще, и так по нарастающей. Привлекали, среди всего прочего, реликвии. Робер де Клари уже после взятия и ограбления перечисляет, что обнаружили крестоносцы в 1204 г., после того как захватили Константинополь, в одной лишь церкви Фаросской Богоматери: «Мы нашли там две части подлинного Животворящего Креста толщиной с ногу и длиной в пол-аршина. Нашли там также наконечник копья, коим пронзили ребро Господа. Мы нашли там также одеяние Богородицы и столько других богатых реликвий, что я не смог бы их описать». Отменная добыча для благочестивых воров, которые будут хранить свои трофеи, и для жадных грабителей, которые их дорого продадут.