Искатель. 1962. Выпуск №3 - Владимир Михайлов

— Что же у вас тут уныло так, Анастасия Петровна? — спросил он и знаком попросил Остроусова поддержать разговор.

— Да, — заметив жест Громова, сказал Сергей Сергеевич, — именно. Неужели же ничего не изменилось?

Старуха всхлипнула.

— И не говорите! Сын Эрка, не добром будь помянут, вот так доживать заставил. Удивляетесь? А я нет. Он всегда такой — сквалыжный да безразличный к матери-то… У других дети как дети. Работают, матерей уважают. Квартиры заслуживают. А мой… И ведь не сказать, чтоб балбесом рос. Семь классов кончил. И техникум кончил. Хорошим специалистом до войны был. По газу. А в последние годы левые работы начал брать и спился. Теперь вот в «Утильсырье» тряпки стережет. А все для того, чтоб из города не поперли. За тунеядство. Ну, и чтоб «Волгой» баловаться. Напрокат. Вот такие наши дела.

О чем советоваться-то хотели? Монеты небось принесли? Эрка андреевскими двухрублевиками все интересовался. В каком году они биты? Дай бог памяти…

— Да что вы, право, Анастасия Петровна, — развел руками нумизмат) — неужто забыли?

— А ты помолчи. Мне вот Ваня напомнит…

И она, прищурившись, посмотрела на Громова маленькими острыми глазками. Громов молча улыбался. Весь вид его говорил: это же детский вопрос! Он так и сказал:

— Это же детский вопрос.

А про себя подумал: «На какой же странице промелькнули эти проклятые двухрублевики?»

Страниц в книге Винклера было сто семьдесят девять. Громов читал эту книгу в течение двух часов. А сейчас в его распоряжении было две секунды. Хватило одной. Громов сказал:

Это те, что со смешной надписью: «Все росиски»? В 1722 году. Нет, мы к Эрасту Тимофеевичу за другим пришли. Насчет фамильного рубля поговорить хотели. РПУткин, 1835 год. Говорят, тут Эраст Тимофеевич большой спец!

И снова старуха бросила на Громова изучающий взгляд.

— Про рубль ты у него сам спрашивай. Эрка про него чего-то и слышать не может спокойно. А вообще… — она махнула рукой, шаркая туфлями, прошлась по комнате. — Спился твой спец. Испоганился. Лучше не связывайся. Он, мил человек, так от пьянки одурел, что, кажись, в спиритизм вдарился.

— В спиритизм?

— А может, и белая горячка у него началась. Только я думаю — спиритизм. Сама в молодости грешила…

Она закрыла глаза, протянула над столом худые пожелтевшие руки и, шевеля пальцами, забормотала:

— Вызываем дух императора… императора…

— Интересно, — улыбнулся Громов.

Старуха нахмурилась.

— Чего уж интересного, горе одно. Налижутся и, видать, блюдце по столу гоняют. Только и слышишь, как на разные голоса выкрикивают: «Император, великий князь, наследник…» Я, правда, не видела сама, но иначе к чему такие клички?

— У Эраста Тимофеевича, очевидно, много друзей?

— Вот таскаются к нему два сопляка! И все черным ходом норовят, чтоб меня миновать.

— А такой высокий, в летах, не бывал?

— Как же, есть. Сторож кладбищенский Прохор, почитай, лет пятнадцать в друзьях ходит. Этот смирный.

Когда Громов и Сергей Сергеевич собрались уходить, старуха сказала:

— Как хочешь, Ваня, а я тебя подозреваю. Из-за твоих настырных вопросов. Веришь, нет, все мне кажется, что ты из тех, про кого Эрка говорил. Из милиции. Разуверь меня, Ваня.

Громов подумал и сказал:

— Нет, не стану разуверять. И хочу совет дать: о нашем визите сыну не говорите. На этот раз Сергей Сергеевич может и не подоспеть… А за сведения — спасибо!

— Жулик ты! — плаксиво сказала хозяйка комнаты. — И Сережа тоже жулик. Оба вы жулики. И не жалко вам старухи?

— Жалко, — серьезно сказал Громов. — Потому и говорю: молчите. И не огорчайтесь. Мы ведь у вас для святого дела побывали, Анастасия Петровна.

Внизу Сергей Сергеевич спросил:

— Зачем же вы ей открылись?

— А затем открылся, — сказал Громов, — что иначе она бы все Эрасту рассказала. А так, может, будет молчать. Вам — большое спасибо. И до свидания.

Они раскланялись и разошлись.

…Едва успев войти в кабинет, Громов достал фамильный рубль. «Головки… Большая — императрицы, на обороте — императора. Император…» Поспешно перевернул монету. «На этой стороне — великие князья, и один из них… наследник! Так… спокойно. Предположим, что «император», «великий князь» и «наследник» — это… клички. Предположим, что принадлежат они самому Редькину и его сообщникам. Если руководствоваться возрастом, «император» — это скорее всего Редькин. А «князь» и «наследник»? Может быть, это «сопляки», о которых говорила мать Редькина? Очень может быть… Итак, три человека… Следов около трупа тоже было три пары…

Громов открыл шкаф, достал несколько гипсовых слепков.

Да, каждая профессия по-своему замечательна… А вот профессия следователя порой объединяет многие специальности. Несколько дней назад, расследуя дело об отравлении, он был врачом и фармацевтом. Сегодня, идя по следам убийц сторожа, стал историком немного и чуть-чуть коллекционером.

Странная коллекция. Пожалуй, трудно отыскать вторую такую. Слепки со следов — молчаливые слепки, которые должны заговорить. Но пока они молчали.

Утреннее совещание было бурным. Волнение началось с того самого момента, когда начальник отдела предложил обсудить первые итоги по делу об убийстве сторожа.

— А итогов-то нет, — заметил кто-то с задних рядов. — Историей Громов занимается.

Поднялся шум.

— Прав Громов, — возразил старший лейтенант из контрольного отделения.

— Да бросьте! — повторил тот же голос. — Я тоже люблю историю. Но преступника надо в городе искать, а не на кладбищах или в архивах.

— И тем не менее, — сказал начальник, — итоги есть. Громов знает обстановку. Громов хорошо осведомлен о среде, которая вырастила участников этого дела. И, стало быть, — и я в это верю — этих участников найдет. Теперь о реплике насчет кладбища. Скороспелый вывод. А если шутка, то плохая. Поиск преступника начинается с места происшествия. В данном случае — с кладбища. А теперь попросим Громова доложить о самых последних фактах.

— Я получил письмо, — сказал Громов, — разрешите прочесть?

И стал читать.

«Многоуважаемый товарищ Громов!

По поручению секции прошу Вас посетить наше заседание, посвященное редким русским монетам. Не откажите в любезности подготовить краткое сообщение о Вашем открытии. Напоминаю: в нумизматике был известен один фамильный рубль, подписанный императором Николаем Павловичем. Подпись сделана среди портретов императрицы и детей. А на Вашем рубле она расположена около профиля императора. После Вашего доклада собираемся послать сообщение заграничным коллегам. Поздравляю!»

— Так что, — весело сказал Громов, — шел к нумизматам за помощью, а выходит, сам им помог.

— Выходит гак… — загадочно протянул начальник. — Только не кажется ли тебе, Иван Сергеевич, что по логике вещей подпись императора могла быть только одна? Я, конечно, могу и ошибаться, но ты все-таки над этим подумай…

…Придя в кабинет после совещания, Громов положил монету на стол, включил лампу. Вот она, эта подпись…

Смотрел, изредка покачивая рубль на ладони. Под лучами света он то вспыхивал слепящим солнечным диском, то вдруг превращался в маленький тусклый кружок.

Казалось, все было на месте. И застывшие профили царского семейства, и инициалы медальера, и едва заметные цифры достоинства, но все же…

Подпись… Почему она так резко выделяется на потемневшем фоне «орла»? А эти серебристые ниточки-завитки, которым уже больше ста лет? Почему они так сверкают?

…Это была самая обыкновенная графическая экспертиза и в то же время довольно редкая. Ведь раздобыть образцы почерка августейшего императора, да еще «в бозе почивающего» уже более ста лет, было не так уж просто.

Но вот на стол эксперта легли пыльные архивные папки с подписями и резолюциями Николая.

…Вытянулись во фрунт и замерли буквы. Идеальный наклон, идеальное равнение. Словно это и не буквы вовсе, а солдаты лейб-гвардии на разводе караула, вымуштрованные, битые палками служаки.

Современников этот буквенный парад не удивлял. В век графологии считали, что почерк и характер — понятия зависимые. А Николай Павлович по ночам вскакивал, чтобы хоть минуту постоять на часах, и ружейные приемы делал лучше любого фельдфебеля…

Возвращая монету Громову, эксперт без тени улыбки спросил:

— А что, Николай Первый умер?

— Как?! — опешил Громов.

— Очень просто, — улыбнулся эксперт, — эта подпись нацарапана им восемь-десять дней назад…

Значит, у Прохора найдена фальшивка! А как она попала к нему? От кого? От Редькина?

Что ж, возможно. Ведь он нумизмат и приятель Прохора.

— У него был фамильный рубль, который, по его словам, пропал, и именно после событий на кладбище.