Океан для троих (СИ) - Минт Реджи

Дороти почти скатилась с мостика, чувствуя внезапную слабость в коленях. Поспешила к решетке трюма и потянула на себя засов. Тот будто прикипел от призрачной сырости и поддался не сразу, пришлось приложить усилия и раскачать. Наконец стальной штырь выскочил из пазов, но на нем не было и следа ржавчины.

Странно.

Дороти остановилась на секунду и на поверку дернула решетку, закрывающую вход в трюм, – она поддалась, но чуть-чуть, точно Дороти была обычным матросом, который для закрытия тяжелой крышки всегда зовет напарника. Снизу тут же высунулись руки и начали помогать. От тройных усилий решетка приподнялась и легла на упоры.

Первым наружу выбрался Фиши и сразу опрометью бросился к штурвалу. Остальные поднимались неспешно, с оглядкой, точно ожидали увидеть дурное.

Решетка, которую Дороти поднимала одним мизинцем, издевательски лежала на упорах. Рядом блестел штырь.

До Дороти дошло, и она осела где стояла.

Гряда Сирен не солгала и слово сдержала – забрала подарок. Тот, который Дороти не ценила, да и подарком-то вовсе не считала.

Загадочная сила командора Дороти Вильямс, полученная ей в пятнадцать лет наутро после долгой болезни, испарилась, точно тот самый туман.

Бесследно.

Глава 13. Доран

Дороти плохо запомнила, как “Свобода” шла через шхеры, – только механически переступала с ноги на ногу, когда Фиши слишком резко закладывал руль.

Боцман Саммерс и лекарь, которые, выбравшись из трюма, сразу кинулись к Морено, перекинулись парой фраз, развернули одеяла, а дальше на мостике поднялась такая полная надежды суета, что Дороти даже не хотелось смотреть в ту сторону.

Рядом Мигель поделился шепотом с кем-то, что не ожидал выйти с Гряды живым, когда у штурвала стоит алантийка, но такой разговор из его уст скорее был признанием, чем критикой.

Тут Саммерс рявкнул что-то с мостика на наречии аборигенов, вся команда разом подобралась и стала смотреть на Дороти по-другому, то ли с уважением, то ли с суеверным страхом.

Впрочем, какое ей дело, как на нее смотрят!

У нее была козырная карта, о которой она забыла. Но у другого игрока оказался на руках джокер, и Дороти Вильямс проиграла. Как теперь, без своих прежних возможностей, возвращать на борт старый экипаж и разбираться с теми, кто хотел ее смерти, – она пока не представляла. Вызывать Филлипса на дуэль? А потом, если удача будет благосклонна, всех остальных по очереди? Бред. Хотя не бредовее всего происходящего. Дуэль так дуэль. Хоть смерть будет честная.

Дороти растерла заледеневшие ладони, которые все никак не могли отогреться после жуткого корабельного кладбища.

Тварь приняла облик Дорана не зря – Дороти потеряла бдительность. Фиши, перед тем как они нырнули в Гряду, говорил о “девках” – видимо, сирены, или как еще эти твари звались на самом деле, были большие знатоки человеческих душ и показывали всем сокровенное: Морено – женщин, Дороти – мертвого друга, которого она любила совсем не как друга. Вернее, больше, чем друга. Проклятье!

После того, как прозрение со всей беспощадностью настигло ее, Дороти сначала ушла на нос, не слишком убедительно сделав вид, что проверяет, прочно ли закреплен такелаж, потом, поняв, что бьющий в лицо ветер прийти в себя не помогает, а наоборот – делает вкус потери еще горше, вернулась к себе в каюту.

Команда ее внимания не домогалась – смотрела уважительно издалека, но в душу никто не лез.

Посылать за вестями о Морено Дороти не стала – теперь уже без разницы, выполнила ли гадина свое обещание или нет. Она свою клятву сдержала и сделала для этого пирата слишком многое. И потеряла в разы больше.

– Зато теперь ты можешь напиться, – горько улыбнулась Дороти. – И начать бояться своей команды.

После стакана бренди легче не стало, но комната внезапно обрела объем и краски, на языке поселился кислый вкус, и очень захотелось спать. Решив, что уж теперь может себе позволить валяться в кровати когда угодно, Дороти, стряхнула сапоги и упала ничком, мимолетом успела подумать о том, что Черный Пес на ее пути оказался куда хуже черного кота.

Сплошные несчастья.

Проснулась Дороти в полной темноте. Сквозь иллюминаторы не проникало даже серого сумрака. Впрочем, возможно, это ее зрение, которое стало теперь обычным, как у всех, не могло различить ночные тени.

В каюте было душно и чересчур тепло. А еще тут кто-то был, кто-то кроме нее.

Чужое присутствие ощущалось как щекотка – всей спиной. Точно в затылок ей смотрел тигр, за секунду до прыжка.

Дороти напрягла слух, но ничего так и не услышала – ни дыхания, ни шороха одежды. Чужак никак не выдавал ни себя, ни своих намерений. Может, мерещится?

Дороти очень медленно и бесшумно засунула руку под матрац, туда, где был спрятан короткий широкий нож, одинаково удобный как для ближнего боя, так и для метания. С последним Дороти была уже не уверена – это раньше брошенное ей лезвие пробивало с размаху палубные доски. Теперь же наверняка способно только оцарапать, тем более если у ночного визитера толстая одежда.

Рукоять ножа приятно легла в ладонь, и Дороти замерла в ожидании. Минута текла за минутой, но ничего не происходило. То ли чужое присутствие померещилось, то ли ждущий своего часа гость обладал ангельским терпением.

Где-то на верхней палубе отбили склянки – наступила полночь, и одновременно с этим на Дороти накатила сонливость, точно она и не спала целый вечер. Дремота была столь сильной, что спасла от нее лишь случайность – нож выскользнул из расслабленной ладони и острым краем надавил на подушечку пальца, отрезвляюще кольнув.

Сонливость на миг отступила, но этого мига Дороти хватило на то, чтобы осознать: тот, кто проник к ней в каюту, уже сидит на ее, капитанской, кровати – матрац прогнулся чуть больше. А еще от визитера веет холодом, да таким пронизывающим, что рука, лежащая на покрывале, успела заледенеть, а по спине пошла гусиная кожа, несмотря на теплую ночь и плотную рубаху.

Ночной гость был бесшумен – ни дыхания, ни шороха одежды. Только холод и ощущение присутствия, тяжелое, точно свинцовая гиря.

Впрочем, и то, и другое можно было списать на дурные сны, но когда Дороти уже почти решилась развернуться и ударить по мороку, раздался голос.

– Я наивно полагал, что юношеская дурость прошла у тебя бесследно и не вернется. Но ты переплюнула даже свои пятнадцать лет, маленькая леди.

Голос был тихий, усталый и хриплый.

Этот голос глотал окончания и растягивал гласные так, точно был родом из бедного бристольского квартала, хотя на деле ни разу в жизни не ел с оловянной посуды – только с серебра и фарфора.

Дороти от ужаса замерла, словно рядом с ней на кровати, положив голову ей на плечо, свернулась смертельно ядовитая древесная змея.

Там, на Гряде, во время разговора с сиреной не было так страшно, потому что там она знала – это не Доран, никогда не было им и никогда не станет.

А тот, кто пришел сегодня и сел на краешек кровати, был настоящим. Именно так звучал бы голос Кейси, проживи он еще десять лет в беспрерывных морских походах, съешь три пуда соли и выкури полный трюм табака.

– А ты обещал вернуться.

Собственные слова, стоило им покинуть рот, сразу показались жалкими и кощунственными. Друг, даже мертвый, пришел к ней, когда стало совсем плохо, а она, как трусиха, уткнулась в подушку и бросается жалкими обвинениями.

Ответом стала тишина, и Дороти не выдержала, перевернулась. На кровати предсказуемо никого не было, только простыни почему-то промокли насквозь и покрылись тонкой корочкой льда.

И Дороти разозлилась – на все разом, на судьбу, на происходящую вокруг дьявольщину, которая не отпускает ее уже вторую неделю, на сделку с сиреной, на собственное бессилие – и не глядя швырнула нож в сторону окна, вложив в бросок все, что накопилось.