Кривые деревья - Эдуард Дворкин

Само собою разумеется, молодая писательница направлялась в полицию подавать объявление о похищении Игоря Игоревича, дело представлялось безотлагательным, но и пороть горячку не следовало.

Любовь Яковлевна решилась пройтись.

В бархатном бурнусе и коричневом капоре с желтым рюшем она смотрелась на редкость привлекательно, и собственное отражение в витринах ежеминутно это доказывало. Уже обыкновенно спокойные мужчины со Знаменской улицы смотрели на нее с болезненным вожделением — каков выйдет сюрприз для безрассудных сластолюбцев с Невского?!

Распушивши зонтик и нарисовав на лице выражение полной неприступности, Любовь Яковлевна вышла на главный проспект страны.

Замелькали лица, заиграли краски, в уши проник разнокалиберный шум, тело молодой женщины ощутило множественные прикосновения, ноздри во всю глубину втянули петербургский дух, неповторимый, настоявшийся, пьянящий. Золотой флигель-адъютантский вензель, подкативши в саночках, тут же пригласил кататься, складные цилиндры и шапки со смушками наперебой звали послушать граммофон где-нибудь в меблированной комнате, одноглазая лорнетка, подстроившись, увещевала немедля заглянуть в ближайшее парадное.

Внутренне смеясь над потугами нравственных уродов, искусно лавируя среди взбудораженных тел и воспаленных рассудков, по необходимости отваживая зонтиком похотливцев из числа особо рьяных, привлекательная, и даже сверх того, дама по ходу дела заскочила в несколько шикарных магазинов — у Штакеншнейдера приобретена была шоколадная овца, незамедлительно обернутая фольгой и перевязанная крест-накрест розовою лентой, собственно, этим пока и ограничилось.

Неосознанно Любовь Яковлевну потянуло перейти Невский на нечетную сторону к протяженным в пространстве и во времени торговым рядам Гостиного. Тут ничего не переменилось. Те же краснолицые нахальные сидельцы хватали за руки тех же нерешительных бледных покупщиков, норовя всучить им тот же залежалый порченый товар. Все те же угодливые скользкие приказчики сновали тут и там. Юродивые и калеки вопили не претерпевшими изменений ужасными голосами. Тоненько выпрашивали копеечку необразумившиеся грязные дети.

В некоторой задумчивости молодая женщина вышла на галантерейную линию. Тот же шарманщик крутил ручку музыкальной машины, и тот же мудрый предсказатель в ярких перьях, нахохлившись, сидел на дряхлом стариковском плече.

С какой-то даже поспешностью Любовь Яковлевна положила монетку, и странная птица, прежде чем выбрать сложенную вчетверо бумажку, пристально посмотрела клиентке в глаза. Любови Яковлевне стало не по себе от этого осмысленно-пугающего взгляда.

Несколько строк были выведены старательным детским почерком. Отойдя в уголок, Любовь Яковлевна трижды пробежалась глазами по размытым фиолетовым буквам.

«Вы купите отрез жоржету. Резинка панталон лопнет. Впереди некоторые испытания и большая любовь».

Молодая дама досадливо пожала плечами. Повторы раздражали. Как прикажете это понимать? Опять резинка! И почему, собственно, жоржет? Ей нужен шифон, с модисткою обговорен фасон платья… отрезной низкий лиф, шесть рядов воланов и непременно широкий длинный шлейф…

Решительно направившись к мануфактурщикам, она потребовала показать шифон. Угодливый приказчик, почтительно подрагивая ягодицами, одну за другою снимал тяжелые штуки, но материал был то недостаточно воздушным, то отвратительной расцветки. Замучившись выбирать, Любовь Яковлевна в последний раз провела глазами по полкам.

— А это… что… там?

Утомившийся работник выложил на прилавок нечто обольстительное — невесомое, голубовато-серебристое, с дивными набивными цветочками.

— Жоржет-с…

Отказаться было выше сил. Принимая покупку, молодая писательница пошевелила мускулами живота. Нет, резинка держала плотно… Некоторые испытания… Большая любовь… Неужели сбудется? Разумеется, она готова на все ради огромного светлого чувства. И ничего, если эта дурацкая резинка действительно лопнет…

В сладостном предчувствии перемен Любовь Яковлевна направилась к выходу. Делать в рядах было более нечего.

Какой-то господин, широчайше улыбаясь, шел на нее, будто так и следовало. Вздрогнув всем телом и прижав к себе ридикюль, молодая женщина тут же успокоилась и даже повеселела.

— Кого я вижу! Драгоценная Любовь Яковлевна!..

— Константин Игнатьевич, здравствуйте… а вы тут по какой надобности?

— Да вот, — Крупский завращал базедовыми выпученными глазами, — кой-чего в скобяном ряду потребовалось. — Он сунул руку за отворот пальто и показал Любови Яковлевне добротную ременную плеть.

— Это для чего… никак в ямщики решили податься?

Сосед по даче наклонил не слишком умную голову.

— Надьку драть буду… как сидорову козу!

— Что же… девочка по-прежнему… с солдатами?..

— Пуще прежнего, — закручинился Крупский. — Одних солдат стало мало, теперь и матросы прибавились. Давеча вот на «Авроре» изловили…

— Не стоит принимать все так близко к сердцу, — участливо произнесла Любовь Яковлевна. — Это возрастное… Надюша растет, ей хочется новых ярких впечатлений… Помню и я, — неожиданно для себя продолжила она, — в неполных двенадцать лет…

— Что именно? — выпукло глянул сбоку несчастливый отец.

— Ну, знаете, — пришлось развить тему молодой писательнице, — в одной рубашонке иногда бегала… мальчик сзади… и вообще…

— Да и я тоже, — вздохнул Крупский, — помнится, восьми годов в бане… и еще гувернантка с сестрою, обе француженки…

Самое время было распроститься.

День клонился ко второй половине. Разноцветными огнями заполыхали витрины. Из примыкающих к проспекту улиц наползал романтический сумрак. Молодая женщина шла в сторону Невы. Морозец чуть наддал, но бархатный на шерстяной подкладке бурнус надежно укрывал роскошное тело. Из-под коричневого с желтым рюшем капора в мир смотрели темно-синие прекрасные глаза.

Древнейшим, исконно женским и детородным инстинктом ощущала Любовь Яковлевна, насколько хороша и до невозможности желанна она именно сейчас, в непередаваемые эти волшебные минуты бытия, когда сама природа сопутствует ей, и солнце уже закатилось, а небеса еще светлы и только наливаются синевою, и воздух движется слоями, и контуры чуть размыты, и все представляется чуточку неземным и будто в первый и последний раз увиденным.

Разумеется, пропустить такое мужчины с Невского не могли. Ставши еще более назойливыми, одновременно они утратили былую уверенность в себе, сделавшись слезливы, канючили, били на жалость, униженно упрашивали Любовь Яковлевну смилостивиться и войти в положение.

Презрительно смеясь и искренно негодуя, прекрасная дама все же ощущала некоторый трепет, порой легчайшую дрожь в членах, пробегающий по спине холодок, какое-то подобие разливающейся сладкой истомы. Безумная, шальная, невозможная мысль пойти и осчастливить кого-нибудь из этих жалких и опустошенных людей закрадывалась исподволь и вовсе не ужасала. Отчасти, может быть, потому, что не имела прикладного значения и была лишь умозрительной. Впрочем, от умозрения до живой практики — один шаг. Изучая жизнь, всматриваясь в нее пытливым писательским взором, где-то и наличном опыте, убедилась Любовь Яковлевна, что притягивает человеческую природу не одна лишь хрустально-чистая высь (чему, собственно, и посвящена вся литература), но и смрадная черная бездна. Равно кружится голова в преддверии волшебного взлета и ужасного падения… Взлететь — но как? А пасть проще простого… Довлела, само собою, и страшная тайна, мужчинам не известная и свято оберегаемая прекрасным полом. Каждая женщина единожды да уступила притязанию не знакомого ей уличного мужчины!!! При этом из множества выбирался отчего-то самый неказистый и оборванный, с безумным блеском во взоре, заведомый обитатель убогой каморки и смятых комом серых простыней, с ухватками жестокими и низменными…

«Однако стоп!» — распаливши себя, вовремя опомнилась молодая писательница. Оттолкнув какого-то и вовсе невозможного субъекта в калошах на босу ногу, нечто углядевшего в ее глазах, Любовь Яковлевна купила у разносчика пирожок с гречневою кашей и, надкусив его, вошла в знаменитую на всю Россию лавку Александра Филипповича Смирдина.

28

Колокольчик над дверьми предупреждающе звякнул — всяк сюда входящему полагалось изобразить лицом несомненный и глубочайший пиетет. Мира низменного и суетного более не существовало. Впереди, матово отсвечивая дорогими переплетами, простиралась сама Вечность, совершенная и холодная.

Притворяться, однако, не пришлось. В обширном помещении Любови Яковлевне не встретилось ни единой живой души. Преспокойно расправляясь с жаренным в масле тестом и добравшись до самой приправленной луком рассыпчатой начинки, молодая женщина бестрепетно прохаживалась между объемистыми высокими стеллажами. С некоторых пор она благополучно отринула всеобщее и застарелое заблуждение. Не было здесь никакой вечности. Противопоставляющий себя плотскому, мир вымышленный на поверку оказался еще более несовершенным. Присутствовали абстрактные теории, наличествовала надуманная психология, по раздутым главам расхаживали ходульные носители глубочайших авторских заблуждений. В отдельных случаях рельефно вырисовывался пейзаж, местами прорывались яркие и сочные детали — не было, однако, главного. Ощущения живой жизни. Веющего со страниц свежего ветра. Непредсказуемого полета фантазии. Умной иронии. Элементарной улыбки…