Кривые деревья - Эдуард Дворкин

Набросивши прелестный, переливающийся от голубого к зеленому пеньюар, разгорячившаяся и влажная после продолжительного омовения в горячей пенной ванне, ощущая между языком и небом пленительное послевкусие толченого сахара с имбирем, опрыскиваясь с максимальной щедростью духами из увесистого золоченого пульверизатора и уже намереваясь выбрать подходящее притирание, Любовь Яковлевна была немало обескуражена появлением руки, просунувшейся у нее из-за спины к украшенному интарсией и вырезанному из штучного дерева туалетному столику.

— Ты?!

— Кто же еще…

Другая Стечкина в переливающемся зелено-голубом пеньюаре с нарочитой невозмутимостью смазывала кожу любимейшей Любови Яковлевны жасминово-дынной суспензией.

— Хорошенькое дельце! — Любовь Яковлевна просунула пальчик в парфюмерную баночку и, изогнув его внутри стеклянной емкости, выбрала наружу энное количество чудесного притирания. — Со мной тут бог знает что происходит… дважды с жизнью прощалась, а тебе дела нет! Бросила меня! Пропадаешь неизвестно где! Бессовестная эгоистка и более ничего.

Другая Стечкина неспешно промокнула салфеткою у себя за ушами.

— Право же, не пойму, о чем ты… Все время я была с тобою…

Жасминово-дынный сгусток сорвался с пальца, пришедшись на округлое белое колено. Любовь Яковлевна механически растерла суспензию по ноге.

— Ты не обманываешь меня?.. Но тогда объясни — отчего я тебя не видела?

Другая Стечкина придвинула початую коробку папирос.

— Неумолимые законы жанра. Диктат суровой прозы. Ты наблюдаешь себя со стороны, стало быть, я постоянно рядом. Но представь… если я упомянута буду в каждом абзаце?

Любовь Яковлевна чуть призадумалась:

— Тогда образ героини неизбежно размоется… появятся обременительные для читателя повторы… роман потеряет стройность, лаконичность… привлекательность…

— Верно, — пыхнула дымом другая Стечкина. — Посему используем великолепный прием умолчания. Я присутствую, но иногда для пользы дела меня не видно!..

— Так, значит, — Любовь Яковлевна забавно наморщила лоб, — ты и в чужой постели была со мною?!

— Разумеется! — белозубо расхохоталась хорошенькая дублерша. — И приняла значительную часть нагрузки на себя. Одна ты этого просто бы не выдержала!

Ужасное испытание в спальне уже представлялось молодым женщинам в юмористическом ракурсе.

— Что и говорить, — комментировала Любовь Яковлевна, — старый конь борозды не испортил!

— Будем надеяться — и не засеял! — ернически вторила ей другая Стечкина.

В меру пошалив словами, неразлучные подруги сделались серьезными. Любовь Яковлевна встала, в некоторой задумчивости поворошила пальцами лежавшую на письменном столе рукопись.

— Странная происходит вещь. — Она погладила исписанные страницы. — Помнишь, как я часами сидела, что-то выдумывала, мучилась сюжетными перипетиями, а теперь все иначе… роман пишется сам собою… и никакой Музы не нужно…

— Так и должно быть, — назидательно проговорила другая Стечкина. — Автор всегда начинает «в гору», мучительно карабкается он по осыпающемуся, зачастую отвесному склону, тянет изо всех сил за собою неопределившихся слабых персонажей, но затем, в один прекрасный момент — если это писатель настоящий, — его герои волшебным образом вдруг наливаются силой, оживают и уже сами ведут за собою «с горы» подуставшего автора… Так что тебя можно только поздравить…

— И тебя! — Любовь Яковлевна обняла другую Стечкину. — Действительно, героиня наша представляется мне совсем живою, а уж об Иване Сергеевиче и говорить не приходится… до сих пор ощущаю…

— Самое время заняться и второстепенными персонажами, — подсказала другая Стечкина. — Куда, к примеру, подевались братья Колбасины из «Современника»? Как поживают и что поделывают все эти добрые люди из дачного сообщества в Отрадном? Ты ведь не забыла их?

— Конечно. — Любовь Яковлевна принялась загибать пальцы. — Константин Игнатьевич Крупский и его развращенная девочка… человек-гора Алупкин… кто там еще?..

— Уморительный Приимков… помнишь, который так ловко ходил на руках…

— И еще шевелил ушами!

— А эта плоская, золотушная, с пистолетом?..

— Софья Львовна Перовская!.. И ее кавалер… изломанный, с ножом… Игнатий Иоахимович Гриневицкий!

— Видишь, сколько набирается! — Другая Стечкина позвонила Дуняше и крикнула вниз, чтобы принесли чаю. — Всех их ты пробудила к жизни, — произнесла она отчего-то мужским незнакомым голосом, по-французски, при сем раскинув крыльями руки и с гудением проносясь по комнате, — как бишь там… приручила?.. пробудила к жизни — значит, теперь ты за них в ответе!..

Любовь Яковлевна торопливо записывала. Появившаяся Дуняша внесла чай с тульскими фигурными пряниками. Один был облитой глазурью женщиной, другой — рельефно вылепленным мужчиной. Наслаждаясь ароматом далекой сказочной страны, дамы сделали по смачному глотку и несколько замерли над лакомством.

— Так и быть, — другая Стечкина с наигранной жертвенностью кивнула на расписную в русском вкусе тарелку, — мужчину уступаю тебе.

— Нет уж, — со смыслом улыбнулась Любовь Яковлевна. — Мерси. Этим сыта по горло.

Пережевывая сладкую пищу, закадычные подруги чуть собрались с мыслями.

— Значит, так, — засунувши в рот остатки мужчины, продолжила о главном другая Стечкина. — С дачниками разобрались. Теперь — этот жуткий карлик… Победоносцев… языкастый… надо бы чего и о государе, все же неудобно всуе…

— История с убийством Черказьянова, — дополнила список Любовь Яковлевна, — пропавший мой дурацкий дневник… ума не приложу, как выкрутиться…

— Что-нибудь придумаем… А голова на полях… прямоносый… с вьющимися волосами?.. Не забыла?

Глубоко вздохнув, Любовь Яковлевна приподняла листок с записями. На полях в пушкинском стиле тонкими линиями набросан был привычный романтический профиль.

— Хорошо, — заканчивая рецензию, кивнула другая Стечкина. — Еще по мелочам… старик-почтальон, впрочем, он мог уже и тихо почить за ненадобностью… какой-то упорно игнорируемый тобой Пржевальский, бог знает что за личность… далее совсем уже несущественные, типа старой барыни — хозяйки нашего Герасима… ишь, как размахался топором, через стену слышно… все, что ли?

Любовь Яковлевна вытянула папиросу.

— Страшный бородатый квасник внизу. — Она зябко поежилась и запахнула на себе пеньюар. — Злодеи в черных плащах. Мой муж Игорь Игоревич Стечкин. Его вчерашнее похищение… Сдается мне, это звенья одной цепи.

— Не будем забегать вперед сюжета, — предостерегающе подняла руку полноценная соавторша. — Время покажет… А сейчас тебе следует одеваться!

— Зачем? — изумилась Любовь Яковлевна. — Куда?.. Скоро обед. — Она чувственно втянула носом воздух. — Грибная кулебяка. Флотский, андреевский борщ. Седло барашка. Персиковый компот!

Другая Стечкина сочувственно развела руками.

— Ничего не поделаешь… придется отложить. Дела в первую голову. Ты едешь в полицию подавать объявление о похищении мужа.

— Да… но… я никогда не была там… я не умею… даже не знаю, где находится…

— Кучер довезет! — Другая Стечкина была неумолима. — Без этого нечего и думать продолжать роман!.. Так что — позаботься о гардеробе — и в путь!

27

Прикинувши, брать ли с собою для пущего спокойствия нового услужающего с его четвероногим другом, и уже спустившись во внутренний дворик с целью отдать распоряжение, Любовь Яковлевна под влиянием обстоятельств внешних легко переменила первоначальное свое решение.

В столь пригожий день просто не могло приключиться ничего худого. Округлое декабрьское солнце, чуть мутноватое и слегка потерявшее в размерах, сияло, тем не менее, ослепительно ярко, ноздреватый приподнявшийся слой снега играл миллионами искр, легчайший морозец приятно пощипывал щеки, ветра не ощущалось вовсе, в самом воздухе разлито было что-то простое и здоровое.

Герасим с саженью дров в охапке спешил к молодой барыне, преданно мыча и улыбаясь, огромнейший Муму скакал подле самых ног и приветствовал ее заливистым лаем — Любовь Яковлевна ласково потрепала обоих за ушами и на пальцах показала, что на улицу выйдет одна, никакого сопровождения не требуется.

Само собою разумеется, молодая писательница направлялась в полицию подавать объявление о похищении Игоря Игоревича, дело представлялось безотлагательным, но и пороть горячку не следовало.

Любовь Яковлевна решилась пройтись.

В бархатном бурнусе и коричневом капоре с желтым рюшем она смотрелась на редкость привлекательно, и собственное отражение в витринах ежеминутно это доказывало. Уже обыкновенно спокойные мужчины со Знаменской улицы смотрели на нее с болезненным вожделением — каков выйдет сюрприз для безрассудных сластолюбцев с Невского?!