Писарев - Юрий Николаевич Коротков

И до сраму молчаливо

Все-то власти признает!..

Писарев перечитал все напечатанное им в «Рассвете» за год. Это было не так мало — целых 24 листа. Он оценил благородство Кремпина, увидев извещение в декабрьской книжке. «Долгом считаем заявить, — писал редактор, — что все статьи но библиографическому отделу в течение нынешнего года принадлежат Дмитрию Ивановичу Писареву, который, к нашему сожалению, должен на время прекратить занятия по расстроенному состоянию здоровья».

Писареву было любопытно и в то же время боязно прочесть эти статьи. «Полгода в молодых летах много значит, — размышлял он, — в полгода много прибавляется росту и в физическом и в умственном отношении; платье, которое полгода тому назад было как раз впору, делается коротким и узким, жмет и теснит развившиеся члены; идеи, которые полгода тому назад казались новыми, смелыми, чуть не гениальными, теперь кажутся обыкновенными; что тогда казалось обыкновенным, то теперь сделалось уже плоским; что тогда вполне удовлетворяло критическим требованиям, в том теперь обнаружились недостатки и пятна, которые, как известно, есть везде, даже и на солнце».

Писарев нашел, что краснеть ни за одну из своих статей ему не приходится, хотя, конечно, каждую из них он мог бы теперь написать и лучше, и полнее. Да, убеждения его изменились. Но это были его собственные убеждения, искренние, дорогие ему. Стыдиться таких убеждений нечего. Пусть они были незрелые, ребяческие, даже превратные. «Все мы были детьми, — писал он в мае 1860 года, — все мы пройдем через восторги и неосмысленные порывы юношеского возраста…» И убеждения, и миросозерцание с возрастом изменяются, но можно ли на каждое отброшенное убеждение смотреть с укором? Стоит ли в каждом юношеском порыве раскаиваться как в глупости или преступлении? «Поступать таким образом, — продолжал Писарев, — значило бы жалеть о том, что мы не рождаемся прямо с седыми волосами, что нам прямо при рождении не даются ни обширные познания, ни та житейская мудрость, которую придется выработать собственными ошибками и страданиями, собственным тяжелым и долговременным жизненным опытом». Только кто же хотел бы при рождении иметь опыт старика? Пусть уж лучше будут и горести, и ошибки, и испытания — было бы только движение, развитие, жизнь.

Существенным недостатком своих статей в «Рассвете» Писарев посчитал отсутствие указаний на место, которое то или иное произведение занимает в русской литературе, на значение, которое оно имеет в деятельности писателя. Тому, по мнению Писарева, были две причины. Во-первых, задачей рецензий в «Рассвете» было рекомендовать для чтения девицам хорошие вещи, доказывая им, почему рекомендуемое произведение действительно хорошо. Во-вторых, для введения в рецензию исторической части у автора не хватало начитанности.

Решаясь преодолеть недостаток прежних своих статей, Писарев берется рассмотреть литературную деятельность своей кузины Маши Маркович, выпустившей под псевдонимом Марко Вовчок, правда, пока только две книжки. Это будет не коротенькая рецензия, а большая критическая статья с рассуждениями и отступлениями, как делают это «лучшие наши писатели».

Статью «Мысли по поводу сочинений Марко Вовчок» объемом в шесть печатных листов Писарев написал за месяц. Разбор сочинений кузины занимал в статье всего третью часть. Остальное — размышления о самых различных предметах — о счастье и воспитании, о крепостном праве и методах популяризации, о цели жизни, об искусстве.

Работая над статьей, Писарев продолжал переводить книгу Карра «Женщины», начатую еще в Петербурге. Принялся за перевод биографии Шиллера, написанной Шерром к столетнему юбилею поэта.

«Веду я жизнь, довольно сообразную с врачебными предписаниями, — сообщал Писарев Майкову около 20 мая, — не занимаюсь ничем серьезно научным, но все-таки не бездействую, а упражняюсь в разных весьма невинных и в денежном отношении выгодных работах». Он просит товарища, хорошо знакомого с А. В. Дружининым и А. Ф. Писемским, пристроить перевод «Адольфа» Бенжамена Констана, сделанный дядей Сергеем в «Библиотеку для чтения», а заодно узнать там же, не напечатают ли они его собственный перевод книги Карра. Перечислив работы, которыми он занимается, Писарев добавляет: «Есть еще несколько проектов статей, о которых, впрочем, пока помолчу, потому что особенно размашистые проекты мне никогда не удавались. Я много надеюсь на будущий год в отношении к серьезным занятиям; на каникулах поработаю мамоне, чтобы совершенно обеспечить себя в материальном отношении на целый год, а уж потом займусь делом; хочется писать нынешний год на медаль; больно интересную тему задал Стасюлевич».

В альбом, подаренный когда-то Мишей Роговским, Писарев переписывает стихи. Здесь «Констанцский собор» А. Майкова и «Иная зима» Я. Полонского, «Гафиз» А. Фета и «Жница» Вс. Крестовского, «Борьба» и «И ныне» В. Бенедиктова, «Статуя», «На кладбище», «Весталка» К. Случевского, «Се человек» И. Хрущова. Наряду с любовной лирикой здесь встречаются и гражданские мотивы. Стихотворения были опубликованы в конце 1859 — начале 1860 года в «Современнике» и «Русском слове». Все, кроме одного. Стихотворение И. Хрущова «Се человек» никогда не появлялось в печати. Взяв за основу евангельский эпизод осуждения Иисуса Христа, подчеркивая при этом не божественное его происхождение, а его роль учителя людей, непонятого и непризнанного, автор выражал мысль о бессмертии в памяти потомков человека, пострадавшего за правое дело.

Иван Петрович Хрущов, студент Московского университета, приехал на вакации в именье своего брата Корсакове, расположенное неподалеку от имения Писаревых. Встретившись с ним у соседей-помещиков, Варвара Дмитриевна пригласила его приезжать в Грунец. Она надеялась, что знакомство с ровесником несколько развлечет сына. Молодой человек сам искал общества и не заставил себя упрашивать. Он появился в Грунце на следующий день.

«Самой дамы не застал дома и велел доложить сыну, — записал Хрущов в своем дневнике 21 мая. — Он вышел встречать меня с французским диалектом и с первого разу не то, чтобы понравился… слишком говорлив…» Усадив гостя в гостиной, Митя представился постоянным сотрудником «Рассвета» и прочитал одну из своих рецензий. Хрущова покоробило («Этот Писарев принял меня совершенно так, как я принимаю у себя в Москве, и мне стало гадко за свою суетливую светскую любезность, но все-таки мне кажется, что я не начинал первого знакомства панегириком себе и предложением прочесть свои сочинения»). Читал Писарев хорошо — и прозу, и стихи. Иван Петрович был ему благодарен за поэму Аполлона Майкова «Три смерти», которую впервые услышал. Поспорили о