Писарев - Юрий Николаевич Коротков

товарищей, — вспоминал Писарев, — теория моя была принята дружным взрывом негодования, это меня огорчило, но не сконфузило; товарищи мои мечтали о самоотверженной деятельности, о служении идее добра, о труде на пользу общества, и потому можно себе представить, как враждебно подействовал на них мой систематический и рассчитанный эгоизм. Они меня не понимают, подумал я и, не усомнившись ни на минуту в верности моих воззрений, попросил моих товарищей не удаляться от меня до тех пор, пока они не будут иметь случая порицать мои поступки. Я высказал эту просьбу по следующей причине: я был уверен, что различие теоретических убеждений не поведет к различным поступкам; что они будут делать по сознанию долга то самое, что я буду делать для собственного удовольствия».

Окрестив состояние Писарева «сиянием», друзья оставили его в покое.

25 июня 1859 года на Мариинской площади был торжественно открыт памятник Николаю I.

Архитектор Монферан и скульпторы Клодт, Рамазанов и Засеман потрудились на славу. Суровый царь на вздыбленном коне мрачно смотрел на Исаакий. По углам постамента русские княгини изображали богинь Мудрости, Веры, Правосудия и Силы. У подножия на четырех барельефах — важнейшие события царствования Николая Палкина: подавление восстания декабристов, усмирение холерного бунта в 1831 году, введение пятнадцатитомного «Свода законов Российской империи» и постройка железной дороги из Петербурга в Москву.

Увидев это сооружение но возвращении в Петербург, Писарев был потрясен. Поставить памятник царю-жандарму? И именно сейчас, когда все кругом вопят, что наступили времена либерализма? Иллюзии, достаточно обветшавшие за год журналистской работы и уже рассыпавшиеся в результате летних «открытий», окончательно обратились в прах. Под свежим впечатлением Писарев написал «Оду на памятник Николаю»:

Этот памятник позорный

Нашей пошлости покорной

Вызвал желчь в моей груди,

В голове рассеял грезы.

Я спросил себя сквозь слезы:

Что же будет впереди?

В сатирических стихах Писарев высказал свое отрицательное отношение не только к николаевскому режиму, но и к правящей династии вообще. Он осудил прогнивший монархический строй, державшийся на насилии и рабстве, взяточничестве и казнокрадстве…

Университет шумел, как пчелиный улей. Аудитории были переполнены. В коридорах с трудом можно было протиснуться. Число студентов перевалило уже за тысячу, но они терялись в пестрой толпе, ежедневно наполнявшей здание. Здесь были люди всех возрастов и званий — офицеры-и чиновники, купцы и крестьяне, священники и женщины. Все, у кого было желание и время, шли в университет — учиться или послушать знаменитость, просто из любопытства или следуя моде. Уличная толпа, ворвавшаяся в университет, не кричала, не бунтовала, а чинно двигалась по коридорам, переходя из аудитории в аудиторию. Но она принесла с собой в академическое здание свежее дыхание предреформенного времени: листки «Колокола», книжки «Современника», разговоры о политике, споры об освобождении крестьян и об эмансипации женщин. Посторонние посетители внесли в широкие массы студенчества интерес к общественной жизни.

Кружок филологов не одобрял этих новшеств. Майков, Полевой, Макушев и все остальные по-прежнему презирали политику, брезгливо говорили об «интересах уличной толпы». Вдруг они получили сильный отпор со стороны Писарева. Отстаивая свободу своих мнений, Писарев в первый раз противопоставил себя всему кружку. По словам Полевого, в конце осени 1859 года Писарев сблизился с «коноводами» и принимал участие в «общих затеях массы».

В начале ноября в сборной зале появилось объявление «Студентам-казанцам живая весть». Студенты приглашались на сходку, чтобы поднять свой голос в защиту казанских товарищей.

В Казанском университете двести студентов, несмотря на высочайшее запрещение аплодировать на лекциях, устроили овацию профессору Н. И. Буличу. За эту демонстрацию 20 студентов были исключены. Тогда 137 других подали прошения об увольнении. Студентов вынудили взять прошения обратно, а Буличу по подозрению во вредном направлении его лекций была дана отставка.

На сходке 12 ноября выступал Капитон Сунгуров, учившийся на втором курсе с Писаревым, а затем исключенный из университета. Теперь он был вызван к петербургскому обер-полицеймейстеру и обязан подпиской не посещать университет и не носить студенческой одежды. Его имя было занесено в «особо заведенную для этой цели книгу».

В конце ноября стало известно о «Леонтьевской истории» в Московском университете. Профессор латинского языка П. М. Леонтьев еще прошлой весной настоял на исключении двух студентов, от имени курса отказавшихся сдавать экзамен, не означенный в расписании. Теперь он третировал слушателей, обращался с ними как с гимназистами. Студенты просили ректора оградить их от оскорблений. Когда прошение было отклонено, они освистали Леонтьева. За это было исключено 10 человек.

На сходке в поддержку москвичей выступал Лев Модзалевский, уже не студент, а слушатель педагогических курсов, только что открывшихся при университете.

В кружке филологов Писареву было все тяжелее, и он старался чаще бывать с новыми товарищами — юристами Владимиром Жуковским, Николаем Кутейниковым, Николаем Богушевичем…

На кафедру русской истории вместо Устрялова, уволенного на пенсию, был избран Николай Иванович Костомаров. За двенадцать лет саратовской ссылки, несмотря на запрещение заниматься учеными изысканиями, он приобрел широкую известность своими трудами о Богдане Хмельницком и Стеньке Разине. Еще недавно опальный, профессор был окружен ореолом мученика и слыл отчаянным либералом. Находили, что он пострадал за те идеи, которые ныне торжествуют. Известие о приглашении его на университетскую кафедру было принято с энтузиазмом. Вступительной лекции Костомарова ждали с нетерпением не только студенты. Она была событием для всего образованного Петербурга.

22 ноября актовый зал университета до отказа заполнили студенты всех факультетов и посторонние лица. Невысокий сутуловатый человек,