Отыгрывать эльфа непросто! Книга 2. - Леонид Кондратьев

А затем, в тридцатом году, Марр прочел доклад на шестнадцатом съезде ВКП(б) и наука превратилась в мракобесие.

Компаративистика оказалась под запретом, а к сторонникам 'буржуазной науки' стали наведываться люди из ЧК. И кто-то стал пропадать, а кто-то — хотя бы формально присягнул 'Новой теории о языке'.

Наведались и к нему. Он тогда как раз работал над учебником русского языка для иностранцев вместе со Свешниковым.

Правда, терзать его из-за 'буржуазных взглядов' в науке и 'классово чуждого' происхождения почему-то не стали. Зато, помимо прочего, зачем-то потребовали тексты древнеанглийских заговоров и их переводов. Причем отвезли его в подвал на Лубянке и заставили наговорить их на дорогой импортный проволочный магнитофон.

А затем просто отпустили, пригрозив всеми карами за разглашение.

Эта история до сих пор приводила Александра Ивановича в недоумение.

Тот первый звоночек, что неприятности могут коснуться лично его отнюдь не в научной сфере, он тогда не воспринял всерьез.

Затем судьба намекнула ему более откровенно — посадили как 'британского шпиона' одного из коллег, вся вина которого состояла в переписке с английскими коллегами, ну и, может быть, паре неосторожных фраз.

Разумеется, не из-за этого, но Александр Иванович все-таки ушел в скандинавистику. Написал пару статей о рунах — в стол, конечно, хотя коллеги читали рукописи и оценили их. Вместе с братом Татьяны Борисом перевел 'Сагу о Фритьофе' Тегнера. И таки подготовил хрестоматию по истории английского языка седьмого-семнадцатых веков.

А потом все стало совсем плохо. В конце тридцатых были арестованы и Таня с ее новым мужем, и Борис, и их отец. Кажется, тот лагерь в Казахстане? Юлий Исаевич, по слухам, в Орле, в тюрьме, — его хотят обвинить еще в чем-то, помимо троцкизма. А вот Борис умер. В тридцать восьмом. Вот скажите, какая опасность Советскому Союзу от пушкиниста и знатока Достоевского?

Теперь, при взгляде назад, все эти события выстраивались в цепочку.

Мрачную цепочку, наподобие той, о которой писал Вальтер Скотт: 'цепочку, которую, как известно всем на островах, выковали не смертные кузнецы, а трау в глубине своих загадочных пещер…'. Подобно этой ночной нечисти, убивающей собственных матерей при рождении, отцов при взрослении и всех, кто встает на пути, в этой стране было нечто, расправляющееся как со своими повитухами-революционерами, так и со всяким, кто не приемлет дикости и мракобесия.

А вот теперь началась война. Глупая и бессмысленная. Война, которую начали безумцы, даже не способные оценить все величие национального наследия, от имени которого они якобы выступали.

'Арийцы'. Хоть бы знали, что значит это слово! Александр Иванович поморщился.

И в Союзе, как и следовало ожидать, само слово 'германист' стало звучать подозрительно.

Что ж. Как честный человек, он будет сражаться с этим до конца. И пусть германистика не в почете, именно сейчас, во время войны, она особенно нужна. Чтобы понимать врага Родины. И чтобы открывать глаза тем, кто может купиться на его 'арийскую' пропаганду — близнеца все того же мракобесия.

Он, Александр Иванович исполнит свой долг полностью.

— Александр Иванович, к Вам пришли.

Вбежавшая в профессорскую аспирантка сделала такие глаза, что сразу стало ясно: пришли не к нему, а за ним. Что ж. Выходит, недолгим был путь его долга. Какой мрачный каламбур….

— Смирницкий? Александр Иванович? — некто в штатском не здороваясь вошел чуть не наступая на пятки девушке.

— Да, это я. — профессор слегка церемонно полонился.

— Вы должны проехать с нами.

— Я могу позвонить?

— В этом нет необходимости. Если понадобится, позвоните оттуда. — вслед за штатским в кабинет вошел молодцеватый человек в форме НКВД.

— Но мне, наверное, необходимо…

— Да, соберитесь. Вы помните, о чем Вас спрашивали в тридцать четвертом? Вот и возьмите с собой записи, которые помогут ответить на подобные вопросы.

Александр Иванович пораженно уставился на вошедших.

— Ну что Вы стоите? Собирайтесь, собирайтесь…

Пока он, с мечущимися мыслями, упаковывал не желающие лезть в портфель рукописи и записные книжки из своего стола, НКВД-шник не всегда слышно переговаривался с сопровождающим.

— Надо других фольклористов в эксперты взять.

— Да уж, заставили нас из-за этого таинственного трау напрячься.

— Говорят, сам Хозяин это дело под контроль взял.

— И немцы еще эти….

— Да, этот трау у них…

Александр Иванович, роняя какие-то листочки, с удивлением повернулся к ним.

— Извините…. Трау? Я не ослышался? Но ведь они не из немецких, а из оркнейских фэйри! Вы, должно быть, что-то путаете….

Человек в штатском сглотнул и переглянулся с подобравшимся чекистом…

Пребывание в постоянной словесной пикировке с товарищем Ивановым не добавляет мне спокойствия. Его интересует буквально все, все подробности, все мельчайшие, незначительные даже для моего параноидального мозга факты. Продуманная мной программа — 'дядя дроу показывает неразумным хумансам фокусы, они восхищаются и перестают обращать внимание на нестыковки' не прокатила. Нет, конечно, само применение магии, дало ошеломительный первоначальный эффект, особенно утреннее излечение от похмелья и показательное разжигание огонька на кончике моего когтистого пальца. Но вот дальше я явно ощутил, что с таким зубром по части выдаивания из собеседника информации я не встречался никогда. Иллитид и тот действовал бы менее профессионально. Особенно меня насторожили вопросы, касающиеся самоназвания моего вида и многочисленные сожаления о невозможности разговора с Духом Чащи. И желательности его скорейшего проведения. Честно — если бы неведомый мне шутник, перекинувший меня в это тело не перемешал в своем волшебном миксере воспоминания и психику настоящего Драу и того человека кем я был до появления в этой реальности — то спалился бы на второй минуте разговора. Пока спасали только тщательно культивируемые темноэльфийские стороны моей личности, доскональное знание материалов по вселенной забытых королевств, ну и расплывчатые фрагментарные воспоминания об обществе дроу, откуда-то болтающиеся в моей голове. Хорошее подспорье оказывало также ледяное спокойствие, смешанное с все увеличивающимся бешенством, заполнявшим мой разум во время беседы с Ивановым. Поэтому мои ответы хоть и были вымочены в соусе эльфийского самомнения и содержали хорошую пригоршню льда, но все равно были предельно корректны и не выбивались из общей канвы повествования. (Наверное). А ведь все началось с вроде невинного вопроса:

— Ссешес, не разъяснишь один вопрос? В докладе Кадорина о прошедшей между ним, тобой и Духом Чащи беседе упоминается, что Дух Чащи назвал тебя 'трау'. — И после этого Иванов на четком прекрасном английском языке без малейшей паузы продолжил: — And in a conversation with me you mentioned that your self-race «Iliitiri» (А в беседе со мной ты упомянул, что самоназвание твоей расы 'Илиитири')

Не знаю как на счет 'Оскара', но хоть безделушку с каннского фестиваля я точно заслужил. Удивленно приподняв левую бровь, я уточнил, сохраняя полнейшее спокойствие, снаружи разбавленное пленкой удивления:

— Не ошибусь, если ты сказал что-то на одном из хумансовских языков этого мира. Но на язык наших общих врагов не похоже. Или они имеют два языка и второй применяется только в определенных случаях? Например, язык проведения ритуалов или наречие высших сословий? Я прав? Но к чему была такая нелепая проверка?…

Последовавшее за этим получасовое промывание друг другу мозгов, в котором мне далось перенаправить стрелки на Духа Чащи и уточнить, что наименование 'Трау' — искаженная форма «Дроу», иногда применяется хумансами для обозначения подобных мне, но ни в коей мере не является каноническим.

…

— Да и магические методы обучения языкам иногда дают такие интересные эффекты, что за уши хватаешься. Вот тебе типичный пример — как можно спокойно разговаривать и обдумывать ответы собеседника когда в голове крутится как минимум пять-шесть синонимов каждого слова и причем все на разных языках? Например, в том словарном запасе вашего языка, который я приобрел с помощью языкового амулета, есть целых четыре обозначения вашей расы: 'хуманс', 'андрос', 'хомо', 'человек'. Потом добавь сюда светлоэльфийские 'adan', орочье 'shara' и друэгарское 'sigiltan'. После этого мое родное 'rivvil' воспринимается просто как музыка. Так что как вечером Дух Чащи в гости заявится, давай у него спросим, откуда он это 'Трау' подхватил. Мне даже самому интересно.

После столь пылкого перевода стрелок товарищ Иванов предпочёл сменить тему разговора. Выразительно посмотрев в сторону распаковывающего свою переносную лабораторию химика, он начал вежливо, но настойчиво расспрашивать меня об изготовлении «зелья кошачьего глаза». Да, к вопросам доверия он подходил из своей пещеры…