Контрольный выстрел - Эдуард Лимонов

Наиболее ценно оригинальное искусство. Первый кто посадил каменного всадника на каменную лошадь был гениален. Все остальные — уже менее. Однако излишняя форматичность может сделать работу смешной. А тут в скульптуре просто применён рисунок — за основу было взято искусство выцарапывания на штукатурке. Возможно автор провёл своё детство в разрушенных зданиях.

Что до бандитов, то их простая и суровая жизнь может вызывать уважение, если ты только не конченный мент. Кладбище ведь ожидает всех, исключая огнепоклонников. Так почему бы не приехать туда пораньше, после того как ты застрелен горячей пулей на перекрёстке горячих улиц, а?

Я подумал, что моё небольшое эссе "культура кладбищ" не может быть полным без напечатанного в газете «Лимонка» № 185 письма из Барнаула, касающегося меня и кладбища, в данном случае Власихинского кладбища в городе Барнауле.

"В ночь с 1 на 2 ноября, пишет руководитель Барнаульского НБП Дмитрий Колесников, — меня разбудил звонок. Голос в телефонной трубке поведал мне что «их» двое, и что «они» из московского отделения НБП, и что надо срочно встретиться. А также передали привет от «Лесовика» (т. е. от Лимонова). Я, ничего не подозревая, как последний идиот оделся и вышел из дома в 2 часа ночи. К условленному месту встречи должны были подъехать «Жигули».

Когда подъехала машина, я сел в неё. «Партийцами» оказались старший уполномоченный ФСБ капитан Жданов А.В. и какой-то старый х… лет 50-ти. Когда я просёк ситуацию, машина уже ехала на полной скорости. Проделав длинный путь, мы оказались за городом на Власихинском кладбище. Начался разговор. Старец, который сидел на заднем сидении двинул мутную философскую телегу, а в конце сказал, что он давний друг Лимонова, и прибыл на Алтай с "великой миссией". Товарищ Жданов (он допрашивал меня летом по делу Лимонова) стал объясняться в любви к НБП, и сказал, что ФСБ на такие говнюки, какими их представляют в «Лимонке». Под конец он предложил помощь и «крышу» в лице ФСБ для отделения НБП в Барнауле. Взамен он потребовал ничтожную малость, а именно — подписать бумаги о сотрудничестве со спецслужбами… Я отказался. Тогда он вытащил меня из машины и повёл вглубь кладбища. Пройдя метров 20–30, он вытащил ПМ и, подставив ствол к моей голове, спросил, не передумал ли я. Я сказал, что не передумал. Тогда он для убедительности выстрелил в сторону. Ещё минут 15 он вертел пистолетом перед моим носом, но поняв, что всё напрасно, сел в машину и уехал. А я остался ночью на кладбище.

Вот такое странное происшествие. И то вкратце. Врать не буду было страшно. Я реально поверил, что мне пиздец. Зато в следующий раз не буду таким доверчивым идиотом.

Прокуратура неохотно взялась за дело. Жданова вызывали для дачи объяснений. Он всё описывает по-другому. Мол, дружеский разговор со мной был, не планируем ли мы на 7-ое ноября какой-нибудь «теракт». А я вроде как всё это выдумал для саморекламы и опорочил в глазах общественности бедного ФСБешника. Чего доброго обвинят меня в клевете. Ну, ладно, поживём- увидим". Дмитрий Колесников. Барнаул.

Вот точно, увидим ещё. Но даже за то, что уже увидели и узнали, — впечатляет. Пока граждане спят, во какие вещи происходят на кладбищах! Жданов этот, — капитан ФСБ и его товарищ старик — просто маньяки и убийцы. Ведь до этого у нас погибли в Барнауле два товарища: 17 ноября 2000 года выброшен из окна Виктор Золотарёв, сопровождавший меня на Алтае в августе-сентябре 2000 года. А когда прокуратура Алтайского края производила проверку смерти Золотарёва с 15.10.2001 года — до 13.11.2001 года, странным образом погиб Олег Михеев — национал-большевик, первым обнаруживший Золотарева в морге затем и затем пытавшийся расследовать обстоятельства его гибели самостоятельно. Его нашли у железнодорожной насыпи, мёртвым. Прокуратура же Алтайского края занималась расследованием жизни Золотарева не по своей конечно воле. Это я забросал генеральную прокуратуру всё новыми и новыми ходатайствами о возбуждении дела. В конце концов 13 ноября 2001 года дела по признакам преступления предусмотренным ч.1 статьи 105 было возбуждено. А уже нужно было возбуждать дело по убийству Михеева и угрозе убийства Колесникова.

Это конечно ещё не значит что капитан Жданов будет осужден: герой кладбища.

АНГЕЛЫ АДА И АДАМ СМИТ

На "Серпе и Молоте", в литейке, я работал в три смены. Когда шёл на третью под тусклыми и редкими лампочками посёлка вначале мелкой тропкой, потом выходил на тротуар, то ко мне из всех домов присоединялись спутники. Хлопали двери, стучали ботинки, безмолвная, всё увеличивалась наша армия. Всё новые мрачные солдаты выходили из-за старых дверей, всё шумнее сотрясали посёлок уже сотни ботинок. Дело было всегда около полуночи, потому разговаривали мало. Окраины провинциальных городов освещены слабо, так что были видны лишь силуэты работяг, да огоньки цигарок в зубах. То были 60-е годы, курили тогда «Беломор».

Зимой было светлее — больше света от земли. В дождь было мрачнее. Впрочем и без дождя было мрачно. Только самые молодые Ии хулиганистые переговаривались, воспринимая ночь как вызов, — боясь ночи. Но их молодая спесь подавлялась мрачной косностью привычных и пожилых. Перейдя через трамвайные пути у остановки ДК «Стахановский», наш стучащий ботинками ручей вливался в большой поток. Рабочих сотнями спешно сгружали трамваи.

Мне было двадцать лет потом двадцать один. Я был полон мрачной гордости за себя, за свой класс отверженных, класс третьей смены. Ближе к проходной завода нас уже была река. Завод был могучий. Проходных было несколько. Та, в которую входил я с Салтовки не была Центральной. Центральная располагалась во многих километрах на противоположном конце — на Сталинском проспекте. Мы угрожающе бурлили, шуршали, стучали ногами во мраке. Я же говорю, провинциальные города были и есть освещены слабо, а заводские проходные ещё слабее, тем более те проходные, что не центральные. У проходной нас завихривало, заносило, и мы сурово, но без жалоб толкались, употребляя плечи и локти чтобы добраться до желаемого горлышка бутылки, торопились на территорию, где нас станут эксплуатировать. Во мраке наши лица под кепками и шапками были мистичны, квадраты и прямоугольники лиц, туго обтянутых кожей, сложенных в гримасы, и в девяти случаях из десяти губы сжимают «беломорину». Носы жадно ловят возбуждающий запах железных опилок жаренных в машинном масле, характерный запах "Серпа", — где был калильный Термический цех. Авоська с завтраком обмотана вокруг запястья, руки в карманах старых пальто и бушлатов. Молчаливые рыцари труда и капитала пошатывались всей толпой с ноги на ногу, в нетерпении войти в большие, грязные вонючие помещения, чтобы крутить штурвалы, нажимать кнопки, опускать и поднимать рубильники, ездить на подъёмниках. Я переваливался, чтобы загрузить шахту, магнезию, породу, стальной лом. Я работал в комплексной бригаде сталеваров.

Наша мистическая толпа каждую ночь мрачно надвигалась на площадь перед проходной, откуда только что была исторгнута заводом другая многотысячная толпа. Каменные статуи командоров, воняющие табаком, закостенелые, полусонные, меланхоличные — мы надвигались на завод Ангелами Ада. Неторопливо подымая и опуская негнущиеся ноги.

Город засыпал. Возвращаясь с танцев в Стахановском и «Бомбее» наши подружки — рабочие девочки, их грели в подъездах у батарей наши пацаны. Давно заснула страна. А мы, проникнув сквозь узкое горло проходной потом долго растекались по огромному чреву завода, по узким тропам и аллеям. Я обычно проникал в свой цех сквозь грузовые ворота, мимо вагонеток с шихтой и по завалам шлака. Сквозь отворённые ворота в цеху видно было как пылает адская масса расплавленного ковша, распространяя вокруг сияние, словно божество Ада. Цех дышал горячо. Мои товарищи похожие на гладиаторов в брезентовых робах бесстрастно окружали ковш, везли его в нужном направлении. Гладиаторы отбрасывали огромные тени. Я входил…

Безотрадная страшная гордость и горечь теснились во мне. Я гордился принадлежностью к касте самых отверженных, работающих в ночи. Даже среди работяг — безропотных роботов существует иерархия. Работая в третьей смене, даже девушку трудно было при себе удержать, разве она тоже работает в третьей смене. Люди ночи в брезентовых латах (каждая нить этого брезента казалась толщиной в прут. Эти латы не прожигали брызги металла!) мы находились в самом низу рабочей лестницы. Дальше опускаться было некуда. Впрочем было, — в шахтёры, уже под землёй, в норах.

Рабочий — личность страшная. Работой — этим гнусным занятием, можно заниматься случайно, недолго. Извращённость современного общества в том, что оно предоставило сотням миллионов человеческих существ гнусное право быть навозными жуками навсегда. Но скатывая перед собой грязь, толкая застывающий шар грязи, навозный жук перекатывает в голове мрачные глыбы мыслей, перекатывает с места на место целые каменные горы мыслей. В основном он решает страшен ли он. Он страшен, тяжёл, недостоин, и если катит свой шар более пары лет подряд, он будет катить его далее всю свою трагичную жизнь. Рыцари руда — они же его жертвы, простодушные ангелы пища для грозных заводов, хрипло дышащих в ночи.