Добрый доктор - Дэймон Гэлгут

Отъезжая от кордона, я поискал глазами полковника Моллера. Его не было видно, но я чувствовал: он неподалеку. Еще один призрак. Тень Моллера сопровождала меня от поворота к повороту, от низины к низине, пока я не добрался до хибарки Марии.

Тут-то меня и поджидало оно. Третье наблюдение. Я не выполнил своего обещания перед Марией — не поехал к ней ни в тот вечер, о котором мы уговорились, ни в следующий. Отвлекся на больничные проблемы: Техого, воровство. Я знал: хибарка никуда не денется, подождет до тех пор, когда я буду в настроении. Рассудил, что загляну туда по дороге в Преторию. Но вот я подъехал — и увидел перед хибаркой белую машину.

Машина была белая — вот в чем вся штука. Мелочь, случайная деталь, бездумно сохраненная подсознанием. Но тут я вспомнил — в моей голове точно фотовспышка сверкнула — белую машину, припаркованную около дома Бригадного Генерала на холме. Я даже не мог установить, похожи ли эти две машины между собой. Но моментально уверил себя, что машина та же самая.

Уверил — и тут же засомневался… Но общее звено я ухватил. И поехал дальше во мраке. Что-то словно подталкивало меня в спину: панический страх. Мне казалось, будто я никак не могу собрать некую головоломку: цель близка, но недостающая часть все время выскальзывает из пальцев, теряется во тьме.

Я ехал с опущенными стеклами, пропуская через салон горячий ветер. Эскарп вознес меня на гору, и вскоре я вырвался из леса на открытые травянистые равнины велда. Здесь ночь раскинулась широко-широко. Казалось, она натянута, как брезент циркового шатра, на тугой проволочный обруч горизонта. Подъемы и спуски были словно темные волны. Свет фар выхватывал небольшой кусок дороги и таял во мраке. Мне было приятно чувствовать себя букашкой. По пути я увидел пожар. Горел велд. Пламя виднелось издалека. Подъехав поближе, я различил скопление машин и людей. Высокие, яркие языки пламени. Желтый искусственный свет, черные, кипящие клубы дыма. Я сбавил скорость, но мне махнули, чтобы я ехал дальше. Щеки мне опалил огненный жар. Я продолжил путь. Зловещая картина — прямо-таки ведьмовский шабаш — промелькнула в зеркале заднего вида. Отдалилась.

Потом начались маленькие городки, спящие за задвинутыми ставнями и надежно запертыми дверями. Шоссе вбирало в себя другие дороги, глотало их, разрасталось вширь. Опоры линий электропередачи и заводские трубы — силуэтами на фоне неба… Неоновые огни автозаправочных станций, где, поеживаясь от холода, дремлют в будках служащие. Вдали, точно кучи медленно тлеющего угля, светятся города. Детали чуждого мне мира. Детали складывались в моем сознании воедино. И получалось мое прошлое.

На рассвете я достиг пункта назначения. Но не сразу направился к нужному дому. Сначала немного покружил по улицам, упиваясь ощущением, что здесь повсюду люди: в особняках, за высокими оградами, в садах. Район едва просыпался. Изредка проезжали автомобили, на тротуарах не было никого, кроме дворников, но все равно город казался мне неестественно густонаселенным.

Мой отец жил за южной окраиной, в фешенебельном пригороде. Широкие улицы, обсаженные деревьями. Светло и просторно. В этом доме я поселился ребенком, в нем я вырос. Правда, дальнюю часть сада моего детства потом отгородили и продали. И еще кое-что изменилось: владения обнесли стеной. В мои времена на ее месте был лишь низкий заборчик. Эта же стена почти доставала до неба.

Я нажал кнопку домофона. Отозвалась мачеха.

— Это Фрэнк-младший, — сказал я, и тяжелые ворота, висящие на массивных петлях, распахнулись.

Я поставил машину перед гаражом. Густые зеленые заросли. Низко нависшие ветви деревьев. Передо мной высился кирпичный замок.

Она вышла мне навстречу, одетая по-домашнему, но не без изящества, тщательно накрашенная. Правда, никакой макияж не мог скрыть ее слегка болезненной гримасы. Валери, четвертая жена моего отца, была на несколько лет младше меня. Нам с ней так и не удалось преодолеть взаимную неловкость в общении.

Она робко поцеловала меня в щеку:

— Папа в ванной. Как доехал? Помочь тебе с чемоданом? Ты устал, наверное?

Подхваченный ее суетливой заботливостью, как волной, я в мгновение ока оказался в доме. Передо мной склонились две горничные в синих форменных платьях и фартуках с оборками. Прислуга ходит босиком, чтобы не портить ковры. Ковров — восточных, с замысловатым орнаментом — в доме великое множество. Отец их обожает.

— Дай-ка на тебя посмотреть. О, ты все больше и больше похож на папу.

Меня коробило, что она именует его так, делает вид, что он приходится отцом нам обоим. Валери и без того относилась ко мне завистливо, точно сестра. Под размалеванной маской ее узколобого, вечно чем-то встревоженного личика крылась тайная ревность ко мне.

— Фрэнк, ты можешь занять свою прежнюю комнату. Я все в ней сохранила, как было.

Каждая очередная жена моего отца в один прекрасный день добивалась дозволения преобразить дом сверху донизу по своему вкусу. Вероятно, так они пытались застолбить за собой территорию, боролись с предчувствием, что надолго здесь не задержатся. С тех пор как я съехал, в моей комнате несколько раз меняли мебель и перекрашивали стены. Вознамерившись воссоздать мое детское убежище, Валери лишь подвесила к потолку мои старые модели самолетов и расставила на подоконнике школьные фотографии, на которые я не мог взглянуть без смущения. Фрэнк-пятиклассник в составе команды по регби. Фрэнк — заместитель старосты пожимает руку директору. В остальном же комната выглядела приятно, но безжизненно, точно номер в гостинице средней руки. Драпировки, цветовая гамма, ковер — все выдержано в стиле, о котором моя мать не могла бы и помыслить.

— Хочешь принять душ? Ты ведь долго ехал. Наверно, ты устал, хочешь поспать? Как насчет завтрака?

Я уселся с чашкой черного кофе во внутреннем дворе. Из ванной слышалось, как отец, мурлыча какую-то мелодию, плещется под душем. Один раз он рыгнул. По-видимому, настроение у него было прекрасное. Вышла Валери, сделала вид, будто передвигает горшки с цветами, украшающие лестницу, потом окликнула незримого, скрытого за кустами садовника и дала ему подробные инструкции. Опять вернулась в дом, нашла себе еще какое-то занятие, пока не услышала, что дверь ванной распахнулась. Тогда Валери, подхватив свою чашку, вышла во двор и присела рядом со мной.

— Надолго ты приехал, Фрэнк?

— На день или два, не больше. Мне надо повидать Карен.

— Карен? Вот здорово! — В ее голосе зазвенела надежда.

— Нет, тут другое…

Но прежде чем я успел объяснить, во двор вышел отец.

Фрэнк Элофф-старший давно разменял седьмой десяток, но по внешности и голосу ему нельзя было дать больше пятидесяти. Большое, долговязое, нескладное тело; красивое лицо. Почти неуловимая, но вечная, никогда не гаснущая улыбка. Всегда ухожен и элегантен. Даже сейчас, ни свет ни заря, одетый попросту — в цветастый халат и шлепанцы. Чисто выбритый, благоухающий одеколоном, отец пожал мне руку. Так он со мной здоровался и прощался, по своему обыкновению, даже когда я был совсем маленьким. Ладонь горячая, сырая — то ли от воды, то ли от бальзама для волос.

— Фрэнк!

— Папа.

— Какая приятная неожиданность! Твой приезд, я хочу сказать. Надеюсь, ты наконец-то устроил себе нормальный отпуск.

— Нет, папа, это не отпуск. Мне нужно уладить одно дело личного свойства.

— Личного свойства?

— Он приехал повидаться с Карен, — жеманно произнесла Валери.

— Да-а?

— Точнее, подписать бумаги насчет развода, — сказал я, и во дворе сразу стало как-то пасмурно.

Отец считал, что карьера у меня не заладилась именно из-за расставания с Карен.

«Надеюсь, вы снова будете вместе», — часто повторял он.

— Что ж, Фрэнк, мне очень жаль это слышать. — Отец исказил лицо в скорбной гримасе — вот только губы продолжали улыбаться — и, понизив голос, спросил: — Это окончательно? Кто принял решение? Может быть, стоит подождать еще немножко?

— Решение приняла она. Что окончательное, не может быть сомнений. Они собираются пожениться и уехать в Австралию.

— Ага. Ну-ну. Да. Столько молодежи уезжает! Какая жалость!

— Я бы уехала, — объявила Валери. — Хоть завтра. Но твой папа категорически против.

— Наша страна все равно лучшая в мире, — широко улыбаясь, сказал отец. — Высочайшее качество жизни. Пойду-ка оденусь.

Утреннее солнце накалило двор, и мы перешли в кабинет отца. Собственно, то была самая просторная комната в доме, сверху донизу уставленная книгами. На полках для всеобщего обозрения были выставлены наглядные доказательства блестящей карьеры моего отца. Из отрочества мне сильнее всего запомнился момент — собственно, целая череда моментов, наложившихся друг на друга, — когда я стоял напротив отца, восседавшего за столом, а эта туча фотографий и панегириков висела над его головой.