Человек книги. Записки главного редактора - Аркадий Мильчин

Еще одним проявлением творческой атмосферы был выпуск студенческого журнала, в котором я участвовал как литературный редактор. Оформляли его Юра Красный и Алеша Пушкарев, художники следующего за нашим курса. Все сочинения каллиграфически переписала поражавшая своей тонкой красотой студентка-художница явно японского происхождения, у которой был роман с Юрой. Успеха журнал, впрочем, не имел, и первый номер остался единственным. Все же это тоже свидетельствовало о свободной творческой атмосфере в институте, хотя за его пределами начал во всю силу действовать идеологический террор, знаменем которого была газета ЦК партии «Культура и жизнь».

Конечно, и в институте идиллии тоже не было. В многотиражке «Сталинский печатник» публиковались статьи Е. Немировского и Л. Теплова, которые тщились доказать, что книгопечатание изобретено на Руси, печатались опусы верноподданных, громившие космополитов и т. п.

Однако дух вольницы все же был силен. Именно он привел к тому, что на отчетно-выборной комсомольской конференции института в зале Дома дирекции ВДНХ студенты провалили кого-то из списка, заготовленного комитетом комсомола, и партком, чтобы добиться своего, постарался под каким-то надуманным предлогом провести повторное голосование уже в здании института. Все возмущались, но поделать ничего не смогли.

Памятные эпизоды моей студенческой жизни

Вспоминаются эпизоды студенческой жизни, важные, возможно, только для меня.

Один из таких эпизодов связан с посещением декады детской книги в Колонном зале Дома союзов. И вот почему. Поскольку первое время я в своей группе был лишен мужского общества, то поневоле сблизился со студентами-художниками нашего курса. В их группе юношей было больше, чем девушек. На переменах во время перекура я обсуждал с ними всякие дела.

Из них особую симпатию к себе вызывал у меня Саша Слуцкер. Ходил он с палочкой. Видимо, потерял ногу на войне. Его смущенная улыбка выдавала доброту, стеснительность и скромность. Мы оба получили пригласительный билет на декаду детской книги. Саша предложил мне пойти туда вместе. Он попросил меня зайти за ним и дал свой адрес. Жил он у родственников где-то на Мясницкой. Когда я пришел, он еще собирался, был не одет. Я был поражен, увидев, что у него протезы не на одной, а на обеих ногах. И при этом он иногда умудрялся двигаться даже без палочки. Догадаться, что он потерял обе ноги, было очень трудно. Рисовал он все время. Мне очень нравились его штриховые рисунки. Они так ловко передавали движения и позы людей. Я был убежден, что он станет иллюстратором. Но он после окончания института попал по распределению в Отдел новых шрифтов НИИполиграфмаша и стал заниматься созданием наборных шрифтов. Совсем недавно, в 2002 году, я прочитал в газете, что он был удостоен премии международного конкурса за один из своих шрифтов, чему необыкновенно порадовался.

На втором курсе профком выдал мне талон на приобретение костюма. До этого я ходил в старых, видавших виды, застиранных гимнастерке и брюках, полученных при выписке из госпиталя. Так что для меня это было большим событием в жизни.

Из художников нашего курса выделялся своими работами и суждениями еще один фронтовик, Слава Плотников, живший в Подольске. До сих пор, вспоминая о нем, ощущаю горькое чувство: из-за тяжелой болезни после ранения он, не завершив образования, скончался. Тогда весть о его кончине потрясла всех, кто его знал. Думаю, что книжное, а может быть, и изобразительное искусство потеряло в его лице большой оригинальный талант.

Судьбоносная встреча

Произошла означенная в заголовке встреча в День Победы – 9 мая 1945 года.

Вечером я шел от своей тети, маминой двоюродной сестры Веры Ческис, по Никольской (тогда улице 25 Октября) к метро «Дзержинская» (ныне «Лубянка») и столкнулся со своей сокурсницей Ниной Фельдман, которая вместе со школьной подругой направлялась на Красную площадь. Я присоединился к ним.

На нашем курсе Нина входила в некое, как сейчас бы сказали, неформальное объединение, включавшее, помимо меня, нескольких студенток (Сану Бальчеву, Катю Гушанскую – эту пару в свою очередь связывала тесная дружба – и Лиду Антипину). Мы с ними ходили вместе в кино, сидели рядом на лекциях, были друг к другу чуть ближе, чем к другим сокурсникам. Так что встреча с Ниной в такой день была вдвойне приятной и произвела на меня сильное впечатление, тем более что у меня не было в то время друга, а тяга к дружбе, потребность в человеке, с которым можно было бы делиться своими мыслями и чувствами, советоваться, была всегда велика, а в то время особенно.

Я стал бывать у Нины дома. Она с мамой жила тогда в Савеловском переулке на Остоженке (Метростроевской), недалеко от станции метро «Дворец Советов» (позднее переименованной в «Кропоткинскую»). Мы вместе готовились к экзаменам. Я влюбился. Нина отвечала взаимностью. Подготовка к экзаменам перемежалась долгими поцелуями. Мы были счастливы.

Очень скоро я уже не мыслил жизни без Нины и после второго курса уговорил ее поехать со мной на летние каникулы в Запорожье, чтобы познакомиться с моими родителями.

Написал маме и папе о Нине. Нина также написала им письмо.

В ответ мама прислала ей письмо (папа был в это время в больнице после первого инсульта):

Дорогая Ниночка!

Получила Ваше письмо. Спасибо большое. Очень рада была ему. Уже считаю время, когда Вы с Кадинькой к нам приедете. Надеюсь, что Вы у нас себя будете чувствовать, как дома. Я хотя Вас не видела, но пишу Вам, и у меня такое впечатление, что я Вас хорошо знаю. Больше того, мне кажется, что я бы Вас узнала при встрече. Не хвастаясь, милая Ниночка, скажу, что в наш дом все охотно едут. Нет, правда, у меня того настроения. Вам Кадинька говорил, наверно, про нашу утрату, но приходится мириться. Здоровье Эм. Кл. сейчас совсем хорошее. Пока он еще в больнице, так как ему там делают разные электрические процедуры. Скоро уже возьму его домой. Будьте здоровы! Всех благ! М. Мильчин.

Поездка была удачной. Мы прекрасно провели лето в Запорожье. И мое желание жениться на Нине только укрепилось.

Я вытянул счастливый жребий. Союзу с Ниной я обязан всеми своими успехами в жизни. Женитьба на ней позволила мне остаться в Москве, где для моего профессионального роста были хоть какие-то перспективы. Возвращение в Запорожье или поездка по направлению на работу в каком-либо областном издательстве вряд ли сулила мне то, чего я добился в Москве.

Но я бы ни за что не согласился назвать эту женитьбу браком по расчету. Главным была любовь. Конечно, я не сбрасывал со счетов и возможность благодаря этому жить и работать в Москве. Но это двигало мною меньше всего. Я чувствовал, что любим, что Нина – человек, на которого можно опереться в жизни. И не ошибся. Она взяла на себя всю бытовую сторону жизни, все, что мне дается с колоссальным нервным напряжением. Я мог благодаря этому всецело отдаться издательской и литературной работе. За Ниной я чувствовал себя как за каменной стеной.