Мастер гендзюцу: проснись, если сможешь - Эпсилон Тукана

— по той самой проклятой лестнице, по которой нельзя было спуститься на коляске. В том, чтобы пойти и взять вещь, которую хочешь?

В том, чтобы…

…еще один слой отшелушился и упорхнул прочь, сгинул во мраке.

Умереть было бы здорово, но что-то ее не пускало.

Мэй нашла путь к смерти. Там не было ни ущербности, ни немощности, ни слабости, а было просто спокойно, темно и тихо. И все же это была не совсем смерть.

Цепь, связывающая Мэй с телом, не хотела обрываться. Всякий раз, когда девушке хотелось нырнуть глубже, раствориться во тьме без остатка и окончательно позабыть себя, цепь натягивалась, душила ее и вышвыривала обратно в реальность.

Она застряла в этом промежутке между жизнью и смертью. И чем дальше заходило дело, тем меньше ей хотелось возвращаться к жизни. А чем больше времени она проводила во тьме, тем глубже осознавала, что эта тьма поддается: ее можно было мять в руках, словно тесто, лепить из нее, а из себя творить краски и свет и менять все вокруг согласно своим желаниям.

Этот мир, зыбкий, призрачный, был лучше жизни и лучше смерти. Но ему было далеко далеко до настоящей жизни, возможно, как раз потому, что он был границей между тем и другим. Он был больше похож на сон…

…третий лепесток унес с собой ее память, обнажив одновременно и путь к четвертому.

Он был первым. Первый гость в ее мире. Поначалу Мэй обрадовалась, ведь в ее новом убежище было одиноко. Человеку свойственно тянуться к новому, а первый гость обещал принести в ее однообразную полужизнь что-нибудь свежее.

Однако очень быстро Мэй разочаровалась в своем госте. Это был некий мужчина лет пятидесяти. Небритый и лысый с мятыми ушами. Он свалился в ее обиталище со всем своим внешним видом в комплекте, а также принес с собой запах перегара и каких-то солений. Он сам видел себя таким и почему-то оставался таким вопреки желанию Мэй видеть его иначе.

Но этот человек не захотел стать ей другом. Помимо перегара, он приволок с собой сквернословие и насилие, и Мэй сама не заметила, как обнаружила в себе отвращение и ненависть к нему. Она хотела его прогнать, но всякий раз он возвращался снова и задерживался неприлично надолго. Мэй пыталась сбежать от жизни, но теперь ей хотелось сбежать так же из своего собственного мирка.

Внемля своей гуманности, она терпела достаточно долго, и наконец желание убить его созрело в ней окончательно. Стоило этому желанию окрепнуть, как проблема решилась сама собой. Тот человек умер у нее на глазах в ее мирке и больше никогда не появлялся.

После его ухода мир стал более настоящим, и Мэй не придала этому значения поначалу. Но лишь поначалу…

…облетел и четвертый.

— Так не должно быть. Это неправильно!

Сая скривила губки и развела руками.

— Не хочешь брать на себя грязную работу? Замётано. Это могу делать я. Я не гордая.

— При чем тут гордость…

— Мэй, мы можем построить мир. Настоящий мир. Такой, как там, только здесь у нас. В нем будет все так, как мы захотим. Он будет лучше, потому что мы… мы таким его сделаем. А когда он станет лучше, мы сможем привести сюда других. Нормальных других. И им тоже здесь понравится.

— Но сколько невинных людей мы убьем!

— Не мы. Я убью. Мы же уже решили, что разделим обязанности.

— Но какие мои…

— К тому же, — перебила Сая, — кто тебе сказал, что обязательно убивать невинных? Тот гад не был невинным. Бьюсь об заклад, ты избавила внешний мир от крупного негодяя.

— Да, но…

Сая устало закатила глаза.

— Я буду выбирать таких же. Тех, кого не жалко пустить на топливо.

Мэй вздохнула. Ее грыз червячок сомнения, но в глубине души она тянулась к словам Саи. Сая была права.

— Ладно. Я согласна. Давай.

Мэй схватилась за голову и наконец поняла, что видит вокруг не рыжую огненную жидкость, а густую траву. Кто-то протягивал ей руку.

Шисуи.

Его взгляд был холодным и строгим, и видеть его таким было непривычно. Но все же он протягивал ей руку, и Мэй осторожно вложила свою ладонь в его. Шисуи помог ей подняться.

Неподалеку по колено в густой траве стоял Учиха Итачи. Тот самый огненный шторм, окунувший ее в омут памяти прежних лет, кружился и одновременно ревел им в лица мордой гигантского лиса с пустыми глазницами.

— Кьюби! — ахнула Мэй.

— Да, нашлась работенка, — усмехнулся Шисуи, пытаясь разрядить обстановку, но его голос прозвучал непривычно сухо. — Мы хотим прогнать его обратно в печать.

— Обратно в печать? — растерялась Мэй. — Но как?

— Предоставь это мне. Я попытаюсь с ним справиться. Но я не могу отыскать ход к печати. Это твой мир, не наш. Ты можешь найти, откуда пришел Кьюби, Мэй?

— Да, вот только… — Она потерянно огляделась. — А где… Где Сая?

— Временно выбыла из игры.

Мэй затаила дыхание.

— Временно?

— Шисуи вытолкнул ее наружу, — объяснил Итачи.

Мэй сглотнула.

Теперь она помнила, кто она. Помнила, что там, снаружи. И вместе с тем оживал голос Саи:

«Почему ты на его стороне, а не на моей? Это наш мир. Наш. Эти… хотят его разрушить. Ты же не хочешь обратно во внешний мир, Мэй?»

Сая все-таки была права. Они обе слишком увлеклись и отдалились. Сая стала убивать без разбору, по своим собственным критериям виновности и невинности, а Мэй от нежелания возвращаться во внешний крупица за крупицей теряла власть над миром, который изначально был их общим…

Нет. Изначально был ее.

Непривычно было чувствовать себя вновь хозяйкой этого мира. Мэй ощущала, что снова может творить все, чего ей хочется, стоит только изгнать Кьюби. Сызнова обретя власть, она почувствовала, что ее горизонты расширились. Еще совсем недавно все ее стремления укладывались в слепое желание защитить случайных невинных мальчишек от расправы Саи, но теперь…

Мой мир. Они все разрушат. Они…

Она взглянула краем глаза на Шисуи, и что-то дернулось в сердце. Тяга к нему. В ответ — его обжигающее безразличие. Откуда взялись эти чувства? Что она нашла в нем? Именно в нем? Почему пред его волей ощущала слабость? Когда она, черт возьми, успела влюбиться?

— Мэй? Чувствуешь то место?

Ах да, то место… Дыра в какой-то там печати, через которую