Тайны японского двора. Том 2 - Ипполит Рапгоф

Через полчаса она вернулась и молча села рядом с бароном, глаза которого горели лихорадочным огнем.

Ей нетрудно было догадаться, что барон увлекся Азалией.

Когда последняя оставила их вдвоем, барон промолвил:

— Ты мне обещала не ревновать.

— Я и не ревную, — возразила гейша, — а только грущу. Какие вы все мужчины скверные — и даже ты, которого я считала лучше всех!

В ее голосе звучала досада.

— Зато мы опять вдвоем, — утешал ее барон, обнимая.

Жгучие поцелуи заставили Фиалку забыть свою досаду.

Фонарь догоревший потух и водворилась мертвая тишина.

Где-то вдали раздавались раскаты отдаленного грома.

Зарницы от времени до времени освещали парк. И это зрелище приводило барона в восторг.

— Какая роскошная, волшебная ночь! — воскликнул он. — Сколько таинственного и чудесного в этой природе!

Фиалка молчала.

— Как бы теперь пробраться домой? — сказал барон, вздохнув. Самолюбие не позволяло барону показать, что его охватило какое-то чувство страха. Предупреждение об Оссувском парке приобретало в его воображении, все более и более рельефные формы. Он поминутно хватался за рукоятку пистолета браунинга и это его немного успокаивало.

— Я тебя провожу, — вызвалась Фиалка.

Они направились к главной аллее.

Вдруг барон остановился, снова нащупав в кармане браунинг.

— Ты ничего не слышала? — спросил он.

— Нет. Это ветер, — заметила Фиалка.

Свист повторился.

Барон, вынув пистолет, остановился.

— Кто тут? — вскрикнул барон.

Но ему никто не ответил.

Было так темно, что ничего нельзя было рассмотреть, но барон ясно слышал и чувствовал приближение какой-то роковой опасности. Сам ясно не сознавая, где враг, барон попятился назад и дал ряд выстрелов из браунинга.

К его удивлению, Фиалка вскрикнула и упала.

На барона навалилась какая-то тяжелая туша. Раздался выстрел, другой. Барон впотьмах ничего не мог разобрать…

Он выстрелил снова… и сердце раздирающий крик раздался около него.

То был голос Фиалки.

Несколько сильных рук скрутили барону руки и заложили ему рот.

Он лишился сознания.

LXXIII. Нетерпение

Наступали сумерки.

Моряк-японец, известный в нагасакском порту под именем Шери-ге, весь день страшно волновался, чего, конечно, не мог заметить никто из проходивших мимо террасы небольшой прибрежной гостиницы, очень популярной в среде местных и приезжих моряков.

Японец был в синем кепи с галуном и в синей шкиперской куртке и только азиатское лицо его не гармонировало с внешностью европейского моряка,

Шериге сидел за столиком и невозмутимо потягивал содовую, сдобренную зеленым виски, курил и в то же время занимался созерцанием своих сапог; словом, проделывал точь-в-точь то же самое, что проделывают все английские шкипера в минуты отдыха или временного безделья.

На террасе сидело человек пятнадцать таких же шкиперов, в таких же точно позах, не обращая внимания ни на что. Тем не менее, Шериге в душе сильно волновался.

На это были серьезные причины.

Сегодня ему предстояло доставить на шхуну связанного по рукам и ногам ненавистного европейца и он должен был сделать это так, чтобы ни одна живая душа этого не знала.

Между тем, глаза и слух Шериге не могли ошибиться. Он ясно видел темную массу, бросившуюся с бушприта в воду в тот самый момент, когда он покончил свою сделку. Ясно было, что его разговор был подслушан.

Одно сбивало Шериге с толку: кто мог быть этот неизвестный и кому, собственно, понадобилось его выслеживать? Он мог, конечно, опасаться контроля со стороны душителей, но не было надобности обставлять его такой таинственностью.

Незачем было плыть несколько верст, подвергаясь в то же время опасности.

Наконец, какой смысл имел контроль, если он, Шериге, со своими товарищами избран из семидесяти душителей, вызвавшихся на это трудное и сложное дело?

Чем более азиат думал о загадочном человеке, спрыгнувшем с борта, тем сильнее становилось овладевшее им беспокойство.

Азиаты все вообще необычайно хитры, но сами также необычайно боятся какой-либо хитрости со стороны других.

Шериге, словно гончая, чуял западню, чуял врага.

Между тем солнце скрылось за Паппенберг и на террасе заблестели бумажные фонари.

Шериге бросил на стол доллар и удалился.

Выйдя на набережную, он быстро пошел вдоль ее.

Набережная, залитая огнем длинного ряда разноцветных фонарей, представляла интересное зрелище.

Европейские костюмы терялись в массе пестрых, красиво задрапированных в свои кимоно японцев.

Двухколесные рикши мчались взад и вперед во весь дух; изредка попадался европейский экипаж, запряженный лошадьми.

Говор толпы, смех, пение и звуки японской гитары сливались в непрерывный и веселый шум. Словом, тут можно было наблюдать ежедневную картину вечернего оживления и отдыха, но Шериге не обращал ни на что внимания и шел быстро вперед.

Сзади него шла кучка китайцев-моряков в своих синих кафтанах и синих штанах, туго перевитых у икр тесьмами. Они также торопились, стараясь не упустить из вида шкиперскую куртку Шериге, изредка мелькавшую в густой толпе.

LXXIV. Странный груз

По мере приближения к порту толпа редела. Среди нее преобладали моряки, рыбаки-японцы, носильщики-китайцы.

Шериге ускорил шаги. Взойдя на небольшой пригорок, он остановился. Шесть китайских матросов очутились невдалеке от него и их силуэты смутно обрисовались в вечернем су мраке.

Китайцы остановились у самого берега против вытащенной на песок лодки.

Немного погодя, Шериге тихо свистнул и все шесть фигур вдруг исчезли во мраке. Две ярких огненных точки неслись в темноте прямо на холм.

Скоро послышался конский топот и элегантная карета на резиновых шинах, блестя двумя яркими электрическими фонарями, поравнялась с холмом.

Шериге пронзительно свистнул, карета мгновенно остановилась, распахнулись дверцы и вслед за тем шестеро китайцев полубегом и согнувшись промчались в лодку с какой- то странной ношей на спинах.

Шериге опять пронзительно свистнул и побежал к лодке.

Карета круто повернула назад. Скоро все утихло.

Через несколько мгновений сдвинутая лодка выбросила шесть длинных весел.

Все это произошло необычайно быстро, очевидно, по заранее условленному плану.

Шестеро китайцев были переодеты последователями богини смерти. То были те самые фанатики, которые в подземелье у ног изображения богини поклялись уничтожить ненавистного чужеземца, оскорбившего честь японского именитого рода.

Жертва находилась в продолговатом мешке. Руки и ноги ее были спутаны по особому способу, известному только душителям. Человек, перевязанный таким образом широкими тесьмами, не может пошевелиться, несмотря на все усилия. Богиня смерти требует исключительно бескровной жертвы.

Несчастный европеец изредка делал невероятные усилия высвободиться, но тщетно, и каждый раз тяжелый заглушенный стон завершал такую попытку.

Шериге торопился и подгонял гребцов, сам в то же время правя рулем.

Наконец, через полчаса лодка очутилась у борта большой джонки, очевидно, ожидавшей прибывших.

Шериге подал сигнал и тотчас навстречу челноку взвился брошенный тонкий линь.

Ни малейшего признака огня на джонке не было видно.

LXXV. На краю гибели

Барон в беспомощном состоянии лежал на палубе шхуны. Он был так туго связан, что нечего было и думать о бегстве.

Рот нечастной жертвы был забит клином.

Как только подняли якорь, шхуна, гонимая резким ветром, понеслась в открытое море.

— Все наверх! — прозвучали слова Шериге.

Немногочисленная команда выбежала на палубу.

Вдали раздавались раскаты приближающегося грома.

Эхо раскатов сливалось с воем ветра, молнией и шумом разбивающихся волн.

Маленькую шхуну бросало то вверх, то вниз, обдавало и захлестывало волной, поминутно окатывавшей палубу.

Барон чувствовал, как смокшая тесьма начинает поддаваться влиянию воды.

Снова молния осветила весь горизонт обширного водного пространства. Барон, слегка приподняв голову, увидел своих врагов.

Возле него стоял Ямато…

Сколько ненависти и злобы виднелось в раскосых глазах японца!

Ямато ненавидел барона всеми фибрами души.

Он с видимым злорадством наклонился над своим соперником,

Барон стонал, вызывая этим улыбку на лице Ямато.

— Осторожно! — крикнул Шериге.

— Не ваше дело, я знаю, что делаю.

— Вспомните, что богиня смерти любит только бескровные жертвы. Малейшая царапина — и мы лишены будем возможности исполнить наш обет.

Ямато молча приподнялся.