Утолю твои печали - Раиса Крапп

Помолчав, Арвид ответил:

- Нет.

За этим коротким словом стояло много: и то, что он хочет увезти отсюда Ксению, и что кроме нее нет сейчас у него других забот; и то, что не сможет он потом появляться со своими учениками на разных соревнованиях, потому что непременно попадется на глаза "вербовщикам" из своего же Центра; и то, что учитель из него плохой получится - преподавая азы арифметики он намеренно скроет от них существование высшей математики... Впрочем, за всем этим стояла одна единственная причина. Его, сильного, зубастого молодого волка, заметили, отбили от стаи, сделали бирюком - матерым и одиноким. Его смыслом жизни стало: отыскать след, настигнуть, убить. И добыча его не какая-нибудь ослабевшая, больная жертва, а такой же сильный, полный жизни зверь. И умирать ему не от старости, а в схватке или в темной норе - от ран. Только любви под силу прервать этот смертельный бег. А наставником в стае щенков его представить трудно.

- Передай, что я возьму их деньги, - медленно проговорил Арвид, и заметил, как в глазах Малыша мелькнуло удивление. - Вы учредите крупную денежную премию имени Олега Асниса. Пусть в городе в день его смерти проходят соревнования по боевым искусствам. Пусть любой имеет возможность заявить себя на них, без ограничений. И парни из Системы - тоже. Я хочу, чтобы вы били их на арене и побеждали. Чтобы они видели в вас силу.

- Но почему ты сам... - начал Малыш, изумленный столь неожиданным предложением.

Арвид поморщился, движением руки остановил его.

- Ты заберешь эти деньги и принесешь в клуб. Больше я к ним никакого отношения иметь не хочу.

- Извини. Но учредителем...

- ...будет клуб. Если возникнут какие-то проблемы с налоговой там, или еще с кем - сейчас много охотников чужие деньги считать - пусть об этом тоже твои бывшие хозяева позаботятся.

- Хорошо, мы все сделаем.

Арвид встал, протянул ему руку. Разжать ладонь не спешил, смотрел в глаза, как в душу.

- Останься человеком, парень, - сказал он, наконец, сжав его плечо.

После этого разговора Арвиду стало спокойнее, но мысль увезти Ксению из города его не покидала. "Приют" был хорош лишь в качестве временного пристанища, как перекладная станция, где можно перевести дух. Теперь, после неожиданного звонка у Арвида был повод завести с Ксеней нужный разговор.

- Ксюша, коль уж так все складывается, и ты свободна, давай, поедем к отцу? Навестим его. Он совсем один, ему плохо сейчас.

- Да, ты поезжай...

- Один? Да ведь он именно тебе рад будет, разве ты не понимаешь?

Она поморщилась.

- Я хочу вернуться домой, хочу одна остаться. Мне так лучше.

- Ты вернешься, когда захочешь. Но несколько дней... Пожалуйста, я тебя прошу. Ему сейчас очень плохо, помоги мне его поддержать.

Арвид был неплохим психологом, знал, какие струнки надо трогать, чтобы добиться желаемого. Через неделю Ксения нехотя, но согласилась.

* * *

Родом Аснисы были из Прибалтики.

Матери братья лишились рано, но Арвид помнил ее всю свою жизнь. Что-то виделось будто сквозь дымку лет, другие эпизоды были яркими, четкими и не бледнели с годами. И, кроме того, была еще память сердца: при слове "мама" подступало ощущение чего-то теплого, уютного, ласкового. Он помнил тепло ее руки на голове и никому не признался бы, что еще долго испытывал острую тоску, потребность в том, чтобы такая же нежная рука прикоснулась к его волосам.

...Он помнил, как хорошо ему было, когда мама смеялась - тогда мир вокруг становился таким радостным, светлым, дружелюбным, и Арвид мог заливаться веселым смехом просто оттого, что смеялась мама. У Арвида осталось стойкое ощущение, что когда была жива мама, было много солнца и праздников. И отец тогда не был таким молчаливым и тоже умел заразительно, от всей души смеяться.

Все это осталось по другую сторону того теплого, дождливого дня...

Они шли вдвоем. Ему было весело идти с мамой под одним зонтом. Иногда ему капало за шиворот, это было почему-то безумно смешно, и они хохотали. И вдруг время сломалось, порвалось, счастливая безмятежность в миг обернулась хаотическим нагромождением страшного и непонятного. Крики, рев мотора, толчок, падение... И одновременно - смеющееся мамино лицо медленно-медленно, бесконечно долго оборачивается назад... Наверно, это только в его памяти, потому что мама успела увидеть машину, летящую на тротуар, и оттолкнуть Арвида в сторону. Машина умчалась, даже не притормозив. А когда к маме подбежали, она уже была мертва. Негодяя, сломавшего жизнь четырех человек, так и не нашли.

Арвиду тогда было шесть лет, но после того дня он больше не был ребенком. К нему вдруг пришло совершенно взрослое осознание жестокости мира, и эта жестокость проникла в него, он понял и принял необходимость быть таким же. Мама не умела быть такой, и мир расправился с ней. Он, Арвид был рядом. И он мог бы сберечь маму, он был бы настороже, если бы только знал, что мир жестокий. И мама была бы с ним бесконечно долго, всегда, и он был бы счастлив. А он не знал, и за науку эту пришлось заплатить так непомерно много...

Теперь рядом с Арвидом оставалось еще одно такое же беспомощное существо, нуждавшееся в защите - младший брат. Олегу в то время был всего один год.

О маме Арвид ему не рассказывал. Разве расскажешь свои ощущения, от которых больно сердцу и мокро глазам? Не бывает таких пронзительных слов. А те, которые есть - ими нельзя отдать брату и доли своей памяти. Рассказать можно, но едва ли это пробудит что-то в душе Олега. Значит, это будет другая женщина, просто женщина, родившая его. А это нехорошо, не справедливо по отношению к той, настоящей. Так лучше никакая.

Арвид вообще ни с кем о маме не говорил. Даже с отцом. Сначала - боялся стать слабым от этих слов, боялся, что его хватит только на то, чтобы сказать "мама". Каждый год он поминал ее в день смерти. Был маленьким крошил хлеб птицам. Позже, взрослым, если случалось в этот день быть дома, садились с отцом за стол, на котором стояла мамина фотография и отец наливал водки. Только однажды отец спросил: "Ты ее помнишь?" Арвид ответил: "Да".

...Когда они пришли после похорон домой, будто совсем другой человек с Арвидом пришел, не отец. А если и отец, то оставивший на кладбище лучшую свою половину, ту, где он умел быть счастливым.

Он не запил, не опустился, растил мальчишек, кормил их, обувал, одевал. Он не привел в дом другую женщину, хотя cхоронил жену совсем молодым. Он любил их. Но без нежности, будто они трое были равны, одно горе уравняло их. Арвид принял это как должное, а младшему брату недостающее компенсировал в силу своего ума и возможностей: играл с ним, развлекал, если был в настроении, а когда тот ревел из-за разбитой коленки, утешал и жалел. Лет в шесть-семь Олег начал беспрерывно болеть - простуды, слабость, головная боль... Детский участковый врач стала в их доме почти своей. Но сколько не бились врачи, причины регулярных недомоганий малыша определить не могли. Может быть, ему просто не хватало тепла и нежности. И отцу посоветовали увезти мальчиков из прохладной, не слишком-то ласковой Прибалтики.

Теперь сюда, под солнце, исцелившее братишку, Арвид привез Ксению.

* * *

Отец жил в небольшом доме, состоявшем из двух половин. Сначала он с сыновьями занимал одну половину, а потом, через много лет, когда соседи переезжали в новый дом, он купил и вторую. Сам так и жил - один. Почему не женился, когда сыновья вылетели из гнезда? Да кто его знает... Может, привык сам себе хозяином быть, ни перед кем отчет не держать. А может, всю жизнь погибшую жену любил. Портрет ее, уже после смерти заказанный, он снимал со стены лишь для того, чтобы аккуратно протереть его мягкой тряпочкой. Потом ставил перед собой и долго сидел, глядя

на юную, беззаботную женщину со смеющимися глазами.

Вторую половину отдавал квартирантам. Предпочитал задешево сдавать молодым семьям с детьми, которых квартиросдатчики не особо жаловали. А старому Аснису шумные, беспокойные проказники никогда не мешали. Проказ он вроде и не замечал - дети такими и должны быть.

На момент приезда Арвида и жены погибшего младшего сына, половина эта около двух месяцев как раз стояла пустая. Когда отец приезжал на похороны, Арвид предупредил о возможном приезде Ксении, и отец их ждал.

Провожая сына в последний путь, он почти не плакал. И один Бог знал, что творилось в его душе. Нет, еще - старший сын. Отца Арвид хорошо знал. Он умел понимать его молчание. И знал, что приезд снохи для старика - большое утешение. Арвид привык видеть его суховатым, сдержанным до черствости. И с приятным удивлением наблюдал, как теплеют глаза отца, когда он смотрит на Ксению. Как часто улыбается он в разговоре с ней. Как трогательно заботится: утром встает чуть свет, но Боже избавь застучать, загреметь - пусть Ксюшенька поспит; стоит Ксене у него на виду ненадолго выскочить во двор раздетой, как он торопится за ней с теплым платком, накидывает на плечи, сварливо при этом ворча...