Вперед, на Запад! - Чарльз Кингсли

— Я предлагаю всем: возьмемся за руки и поклянемся в вечной дружбе, как братья священного ордена… Какого? Франк Лэй, отверзни свои уста!

— Розы, — спокойно ответил Франк.

По той или иной причине, благодаря ли рыцарской речи Франка, шуткам ли Карри, доброму ли виду Эмиаса или благородству, лежащему на дне всякого юношеского сердца, но все присутствующие один за другим примкнули к договору. Все обменялись рукопожатием и поклялись на рукоятке меча Эмиаса не сходить больше с ума, по крайней мере из-за ревности, защищать друг друга и свою возлюбленную и без зависти и ропота позволить ей танцевать с кем хочет и выйти замуж за кого хочет. А для того чтобы прославить на весь мир свою несравненную даму и братство, названное ее именем, каждый попросит у своего отца разрешения (его не трудно было добиться в те славные времена) отправиться за море — туда, где идет «хорошая война».

— Кто там царапается? — спросил Билль Карри, глядя на стену. — Кошка?

— Скорее лев, судя по рычанию, — ответил Эмиас, ударив по обоям позади себя. — Вот как, здесь дверь! — и, бросившись в скрытую за обоями дверь, втащил за голову Джека Браймблекомба.

Кто такой Джек Браймблекомб?

Если вы позабыли его, вы оказались почти в том же положении, что и все присутствующие. Но не вспоминаете ли вы некоего толстого мальчика, сына учителя, которого сэр Ричард три года тому назад наказал за наушничество, послав его в Оксфорд?[80] Теперь ему уже двадцать один год, и он окончил Оксфорд, где более или менее успешно изучил то, что преподавалось в те дни. Теперь он вновь мечтал о Байдфорде, собираясь вернуться, чтобы стать священником в своих родных местах.

Внешностью Джек совершенно походил на свинью. Такое же жирное тело с редкой, беспорядочно растущей щетиной, такая же лоснящаяся кожа, которая всегда, казалось, готова лопнуть, такие же короткие спотыкающиеся ноги, тот же льстивый изгиб крестца, тот же надтреснутый писк, тот же низкий неправильный лоб и крошечные глазки, такие же круглые самодовольные щеки, тот же маленький вздернутый носик, всегда ищущий вкусный запах.

Случайно зайдя в «Корабельную таверну», Джек, привлеченный ароматным запахом, попал в комнату, прилегающую к той, где шло пиршество. Увидев дверь, он не мог удержаться и не подслушать, что происходит внутри, пока не услыхали имени Рози Солтэрн. Увы, Эмиас Лэй встретил его гневными пинками. Затем на него обрушилась буря брани (из уважения к достойному обществу лучше ее не повторять), но, странно сказать, вся эта брань, казалось, не произвела впечатления на бесстыдного Джека, который, лишь только вновь обрел дыхание, стал горячо возражать, пыхтя и отдуваясь:

— Что я здесь делаю? То же, что и вы все. Если бы вы пригласили меня, я бы пришел. Так как вы этого не сделали, я вошел без приглашения.

— Ах, ты бесстыдный плут! — сказал Карри. — Ты пришел бы, если б тебя пригласили, потому что здесь есть хорошее вино? Готов поручиться в этом!

— Конечно, — добавил Эмиас, — когда у какого-нибудь мальчика в школе бывал пирог, он готов был целый день преследовать его по всем улицам, лишь бы получить кусочек. Прожорливая собака!

— Терпение! — заявил Франк. — О том, что у Джека жадная душа и живот, знают все байфордские торговки яблоками. Но я подозреваю, что не только бог живота привел его сюда.

— Тогда бог подслушивания. Завтра же вся история разнесется по городу, — заметил другой, начиная при этой мысли слегка стыдиться своего недавнего энтузиазма.

— Какой там бог живота. Это был бог любви — вот кто!

Взрыв хохота последовал за этим заявлением. Но Джек с отчаянием продолжал:

— Я находился в соседней комнате и пил пиво. Затем я услышал ее имя и не мог удержаться, чтобы не слушать дальше. Вы делаете сегодня большое дело, отказываясь от нее. Ну что ж, это то, что я делал в течение трех самых несчастных лет, какие только могут выпасть на долю бедного грешника. С первого же дня я сказал себе: «Джек, если ты не можешь получить эту жемчужину, тебе не нужно никакой. А этой ты не получишь, потому что это блюдо для людей получше тебя: итак, превозмоги себя или умри». Но я не мог превозмочь себя. Я не мог не любить ее. И я умру. Но вы не должны смеяться надо мной!

«Старая история, — сказал себе Франк, — кто отрекается от любви, тот превращается в героя!»

Так оно и было. Пискливый голос Джека звучал твердо и мужественно, его свиные глазки горели огнем, его движения стали так свободны, что неуклюжесть его фигуры была забыта… И когда он закончил бурным потоком слез, Франк, забыв свои раны, вскочил и схватил его руку.

— Джек Браймблекомб, прости меня! И вы все должны попросить у него прощения. Не выказал ли он уже больше доблести, больше самоотречения и тем самым больше истинной любви, чем кто-либо из нас? Друзья мои, пусть это послужит оправданием его подслушиванию. Он вполне достоин принять участие в нашей беседе.

— Ах, — воскликнул Джек, — примите меня в ваше братство, и вы увидите, что я сумею претерпеть те же страдания, как любой из вас! Вы смеетесь! Не воображаете ли вы, что никто не может взяться за меч, если в его гербе нет дюжины хлебопеков, или что оксфордские школьники умеют обращаться только с пером?

— Давайте испытаем его мужество, — предложил Леджер. — Вот мой меч, Джек. Обнажи свой, Коффин, и сразись с ним.

— Что за чепуха, — пробормотал Коффин.

Но Джек схватился за предложенное ему оружие:

— Дайте мне щит, и я выйду против любого из вас!

— Вот спинка стула! — закричал Карри, и Джек, схватив ее левой рукой, так яростно замахал мечом и так грозно стал вызывать Коффина на бой, что все присутствующие, не желая пролития крови, сочли необходимым превратить дело в шутку. Но Джек и слышать об этом не хотел.

— Нет, если вы допускаете меня в свое братство — то хорошо, но если нет — с одним из вас я буду драться. И это решено.

— Вы видите, джентльмены, мы должны принять его или погибнуть. Придется уступить. Поди сюда, Джек, и клянись. Вы принимаете его?

— Да будет так! — провозгласил Карри. — Но, если он будет принят, это должно быть сделано в торжественной форме и со всеми церемониями, предусмотренными на этот случай. Возьми его в ту комнату, Эмиас, и подготовь его к посвящению.

— Как так? — в недоумении спросил Эмиас. Но, поняв по подмигиванию Билля, что «посвящение» было формулой для задуманной шутки, он вывел жертву вновь за дверь и прождал пять минут, пока голос Франка не предложил ему ввести «посвящаемого».

— Джек Браймблекомб, — заговорил Франк замогильным голосом, — как ученый и бакалавр Оксфорда, вы не можете не знать о той страшной жертве, которой Катилина[81] потребовал от своих товарищей-заговорщиков для того, чтобы, с одной стороны, в готовности совершить деяние получить доказательство их искренности, а с другой, при помощи страха, сковать их души оковами твердыми, как алмаз. Поэтому, о, Джек, мы также решили, следуя этому древнему и классическому примеру, наполнить, как сделал он, кубок нашей собственной живой кровью и провозгласить тост друг за друга, принеся клятву, от которой дрогнут звезды и покраснеет серебряный лик луны. Лишь вашей крови не хватает, чтобы наполнить кубок до краев. Сядьте, Джек Браймблекомб, и протяните руку.