Летнее утро (Сборник) - Кир Булычев

Резко окликнул кого-то голос сверху.

И я понял, что они не будут спускаться, потому что к шевелящимся кустам подходить нельзя. Темная масса проглядывала сквозь листья кустов, она была совсем рядом, но она не должна была меня тронуть, угрожать мне. Ведь я здесь чужой? Мне все только снится?

Постепенно движение в кустах утихомирилось, словно тот, кто шевелится там, улегся спать.

На случай, если они стоят сверху, слушают, не выдам ли я себя шорохом, я просчитал до тысячи. Потом еще до тысячи. Может быть, местные жители — великие мастера брать измором крупную дичь, но если бы они стали спускаться, я бы услышал.

Я осторожно сел и ощупал ноющую ногу. На икре штанина была разодрана, дотронуться было больно. Я потянул ногу к себе — она повиновалась. Я поднялся. Отсюда был виден обрыв. Он оказался невысоким — высок он только для того, кто с него падает. На обрыве никого не было. Я заглянул в ствол ружья — не набился ли туда песок. Чисто. Пиджак я оставил под кустом — он разорвался на спине и своих функций более исполнять не мог.

Я решил отыскать дорогу. Она должна была идти через лес — ведь лесник со спутниками отправились туда на повозке. Несколько метров я прошел вниз по оврагу. Там я наткнулся на маленький родник, выбившийся из склона и стекавший в бочажок, обложенный галькой. В бочажке кружили мальки. Я напился ледяной воды — заломило зубы. Вспомнил, что мне давно надо пойти к зубному — мысль была естественной, но нелепой. Промыл, морщась от щипучей боли, ссадину на ноге и на щеке, подхватил ружье и вскарабкался по склону оврага.

Я шел осторожно, прислушивался к шорохам и отыскал дорогу, неподалеку от того места, где она входила в лес. Дорога была исчерчена следами повозок и человеческих ног. Лес был слишком тих, молчали птицы, и я пошел в глубь леса по кромке дороги так, чтобы при первой опасности нырнуть в кусты. Вскоре от дороги отделилась широкая тропа. Именно туда сворачивали следы — в одном месте колесо повозки раздавило оранжевую шляпку гриба.

Этот мир был жесток и несправедлив к слабым. И жестокость его обнажена, узаконена и привычна. И что удивительного, неправильного в том, что, попав сюда, лесник принял сторону слабых? И враги его деревни стали его врагами. Не от желания покуражиться или проявить доблесть, а от базисных, неотъемлемых черт его характера он стал заниматься их делами, ломать пополам таблетки тетрациклина, воевать с какими-то сукрами, убивать злобных некулов и привозить с земли чайные кружки, не говоря уж о множестве дел, о которых я не поставлен в известность.

Но насколько объективно разумна его деятельность? Не схож ли он с человеком, разрушающим муравейник ради спасения гусениц, попавших муравьям в лапы? Что может он сделать здесь и нужен ли он?.. В заочном споре с Сергеем я старался удержаться от эмоций и остаться ученым — значит, в первую очередь наблюдателем, старающимся сначала отыскать цепочки причин и следствий, докопаться до механизма, движущего явления, и лишь затем принимать решения.

Когда впереди обнаружился просвет, я замедлил шаги, потом совсем остановился. На поляне еще недавно был лагерь. Остовы шалашей были ободраны, ветки и сучья разбросаны по траве. В истоптанной траве лежал убитый крестьянин, босой, в мешке вместо рубахи. Борода торчала к небу. В кулаке был зажат обломок кинжала.

Скрываясь за стволами, я пошел вокруг поляны. В подлеске наткнулся на знакомую повозку. Носороги исчезли, оглобля вонзилась в землю. Небольшая птица перелетела через поляну. Она не видела опасности.

Я подошел к убитому. Несколько стрел валялось на траве. Я поднял одну. Ее наконечник был зазубрен.

Дорога пересекала поляну и шла дальше, через лес.

Вчера я шел по лесу. Сегодня снова иду по лесу.

И эти два леса разделены либо невероятным пространством, либо временем, либо и тем и другим. Путь был долгим, одиноким и нереальным, и я не раз задавал себе вопросы, на которые невозможно ответить: что я здесь делаю? Как попал сюда? Что за сила притянула друг к другу два мира и в той точке, где они соприкоснулись, создала туннель? Попробуем построить мысленную модель этого явления, на основе знакомого нам феномена: представим себе СЭП — суммарную энергию планеты… Модель строилась плохо — я не мог пришпилить планету в точке пространства, ибо искривление его должно было быть невероятно сложным, какого не бывает и быть не может. Не может, но существует. А что если обратиться к чисто теоретической, умозрительной модели почти замкнутого мира? Еще Фридман в двадцатые годы исследовал космологические проблемы в свете общей теории относительности. Отсюда придуманный Марковым «фридмон» — частица размером с элементарную, но могущая вместить в себя галактику — только проникни. И для тех, кто находится внутри фридмона, превращается в точку наш мир, вся вселенная, существующая частицей этой земли.

Тут я остановился, потому что услышал позвякивание, голоса, скрип… Еще немного, и я бы налетел на идущих впереди. И хорошо, что я этого не сделал.

Вид разгромленного лагеря привел меня к мысли, что лесник и остальные его друзья либо смогли убежать, либо попали в плен. Хотя я и надеялся на первое, второй вариант казался мне почему-то более вероятным. Правда, огнестрельного оружия здесь не знают и войны оказываются куда более тихими, чем в наше время. День отрытия охоты где-нибудь в костромском лесу даст по части шума десять очков вперед целому феодальному сражению.

Мне были видны лишь те, кто шел сзади. Пришлось поэтому снова углубиться в лес и обогнать их.

Устал я невероятно. Надеяться на второе дыхание не было оснований. Так всю жизнь собираешься — как к зубному врачу: буду вставать на полчаса раньше, делать гимнастику, ходить до института пешком. Но ложишься поздно, утром никак не заставишь себя встать, бежишь за автобусом и снова думаешь: вот с понедельника обязательно… Я с понятной горечью думаю об этом, ковыляя по лесу, нагибаясь, выискивая дорогу между елками. Вот вернусь, тогда уж… я еще не стар, и мои сверстники играют в футбол и взбираются на Хан-Тенгри. А лето буду проводить в доме Сергея Ивановича… не откажет же он младшему брату…

Я выглянул из леса. Мимо меня в сумерках тянулись телеги. На телегах лежали люди. Кто-то стонал. Перед телегами горсткой брели крестьяне… И тут я впервые увидел вблизи их врагов.

Когда-то, в дни молодости моего отца, в моде были фантастические романы о разумных муравьях. Их селили на Марсе и на Луне, увеличивали до человеческого роста, наделяли коварством и жестоким холодным разумом. Потрепанные книжки лежали в кладовке свидетельством тому, что мой отец когда-то был молод, и я отыскал их, когда мне было лет пятнадцать. К муравьям я стал относиться погано и побаивался их более, чем они того заслуживали, а оттого награждал разумом и действия их маленьких земных собратьев. А потом, через год, прочел где-то, что насекомые не могут стать разумными. И не могут быть такими большими. Это было доказано мне популярно, и я хотел в это поверить. Да и новых романов о муравьях что-то не попадалось… И вот сейчас, в мире Агаш и Луш, я увидел, как громадные, чуть ниже человеческого роста, муравьи ведут куда-то людей.