Дорога на Элинор - Павел Амнуэль

Киоск с матрешками был все еще закрыт, закрылся уже и газетный. Сердце у Терехова колотилось, как потерявший представление о времени метроном, перед глазами плыли оранжевые круги, а ноги разъезжались, будто после хорошей пьянки.

А ведь ничего такого не было, — изумленно подумал Терехов. Просто поговорили. Или не просто? Этот человек — Пращур, вот странная фамилия! — очень уж смахивал внешне, да и поведением, на Вэндока из «Вторжения в Элинор». Может, он и был литературным персонажем, привидевшимся Терехову и на самом деле в реальной жизни не существовавшему?

Мысль была нелепой, но Терехов решил проверить ее с помощью простого эксперимента. Он вошел в подъезд и поднялся по знакомой выщербленной лестнице. Двадцать две ступени, второй этаж, коридор направо, первая дверь с неприличной надписью, вторая — опечатанная, третья… Третьей двери в коридоре не было — сплошная стена, где на уровне глаз осталось светлое пятно от висевшей картины.

— Куда она… — растерянно произнес вслух Терехов и провел рукой по стене, где несколько минут назад, без сомнения, была дверь с табличкой «И. П. Пращур». Под пальцами ощущалась неровность, будто здесь действительно что-то когда-то было, а потом оказалось замурованным, заштукатуренным, замазанным и закрашенным. Терехову даже почудилось (конечно, почудилось, как могло быть иначе?), что стена в этом месте чуть теплее.

Сколько времени Терехов стоял в полной прострации, он потом не мог вспомнить. Возможно, час. Или больше. Он спустился на первый этаж, вышел на улицу и посмотрел на окна второго этажа. Вот окно комнаты Ресовцева, можно даже узнать шторы, вот — слева — окно в комнате с запертой дверью, на которой было выведено нецензурное слово, вот окно на лестничной площадке, а справа, где должны были находиться три запомнившихся окна квартиры Пращура…

Стена до самого угла. Белый крашеный кирпич.

Забыть, подумал Терехов. Нужно обо всем этом забыть. Никого не искать. Ни о чем не спрашивать. И книгу эту — «Вторжение в Элинор» — поставить на самую дальнюю полку. Ни презентаций, ни интервью, ни встреч с читателями. Не было такой книги в его творческой биографии. Не было. Не было.

Мысль вертелась в голове и постепенно заполняла всю область сознательного, ни о чем другом Терехов думать не мог. Дома он оказался часа два спустя и не помнил, каким путем добирался. Не было этой книги, и все тут. И комнаты на втором этаже не было. И Пращура Ивана Петровича. Откуда ему взяться, если не существовало двери с табличкой? И эту женщину тоже надо забыть — тем более, что неизвестно, где она живет, что делает и кем ей на самом деле приходился покойный Ресовцев.

Терехов переоделся и пошел в ванную — смывать воспоминания. Смытое закрепил коньяком и заснул в кресле перед включенным телевизором.

Глава двенадцатая

Утром, естественно, голова раскалывалась, работать Терехов не мог, сидел на кухне, пил чашку за чашкой крепкий кофе, к головной боли добавилась боль в левой стороне груди, перед глазами плыли розовые круги, превращавшиеся в матрешек с лицами Путина, Брежнева и этой женщины, а из угла комнаты выглядывал, потирая щеки, Иван Петрович Пращур.

Зазвонил телефон, и приятный женский голос, представившись Анной Трофимовной Селезневой, руководителем художественного отдела Дворца культуры «Сокольники», спросил, не согласится ли уважаемый автор замечательного романа «Вторжение в Элинор» устроить в их зале презентацию. Все будет организовано. Продажа книг, в частности. Об оплате договоримся…

Началось, подумал Терехов. А Варвара хороша — наверняка это она телефон сообщила.

— Извините, — сказал он. — Не могу. Занят. Пишу новую книгу. Не могу оторваться. Но обязательно позвоню, когда освобожусь. Оставьте ваш телефон, хорошо?

Номер он записал на оторванном клочке газеты и, скомкав, бросил на пол. Телефон зазвонил опять.

— Если вы насчет презентации… — начал Терехов в ответ на чье-то «Здравствуйте, Владимир Эрнстович» и осекся: голос показался знакомым.

— Я не насчет презентации, — сказала эта женщина. — Я насчет того, что сегодня похороны. Вы придете?

— Спасибо, Жанна Романовна, — сказал он. — Я не буду на похоронах, извините. Выражаю вам свое соболезнование…

— Оставьте соболезнование при себе, — угрожающим тоном сказала эта женщина. — На похоронах вы будете. В три. Калитниковское. У главного входа.

И положила трубку.

К полудню зарядил нудный дождик, такой мелкий, будто с неба не капли падали, а текла тонкой струкой холодная водица из прохудившегося крана. В такую погоду даже близкие друзья покойного, скорее всего, останутся дома. А уж Терехов точно никуда ехать не собирался, он постоял у окна, пытаясь разглядеть сквозь морось новую рекламу, появившуюся на крыше дома на противоположной стороне улицы. Буквы расплылись, а рисунок издалека напоминал слившиеся в объятиях небоскребы-близнецы.

Он сделал себе яичницу с ветчиной, возиться с полуфабрикатами не хотелось, а выбегать в кафе — подавно. Обедал на кухне, занавесив окна тяжелой шторой и включив свет — создавал для себя ощущение оторванности от мира. Положив опустошенную тарелку в раковину, Терехов достал из шкафа в прихожей осеннюю куртку и зонт, повесил на вешалку, вернулся в кабинет, постоял у окна и пошел одеваться.

Что я делаю? — спросил он себя, выходя из квартиры. — Зачем мне это нужно? В такую погоду…

Почему-то именно погода представлялась ему самым существенным аргументом против поездки на противоположный край Москвы.

А ведь хоронить его должны из квартиры, мелькнула запоздалая мысль. Туда и нужно было бы ехать, увидеть, наконец, где он живет. И людей, его окружавших — в квартиру они почти наверняка придут, а на кладбище не поедут. Почему я не спросил у этой женщины? Сказала: на кладбище, и у меня будто ступор случился. А нужно было про квартиру спросить — адрес, как проехать…

Почему, подумал Терехов, ее голос вызывает у меня торможение рассудка? Почему нужные вопросы приходят потом? Почему нужные ответы не возникают вовсе? Почему я делаю все так, как хочет она, а не так, как нужно мне?

От остановки автобуса до ворот кладбища Терехов бежал, прикрываясь зонтом. Он замочил брюки, в туфлях хлюпало, лицо было мокрым, будто от слез, но когда Терехов вошел в ворота, ливень прекратился, последняя капля — тяжелая, как камень, — ударила его по носу и упала на подбородок. В тучах появились просветы — полыньи в серых ледяных торосах.

Небольшая группа собралась в новой части кладбища, гроба из-за спин не было видно. Эта женщина стояла в стороне, будто не имела к покойному никакого отношения, присутствовавшие не обращали на нее внимания.