Вечная ночь - Полина Дашкова

Больше всего на свете он боялся, что сейчас появится кто-то взрослый, мать, отец, и всё кончится. Его поблагодарят, и никогда больше он это чудо не увидит. Но чудо сообщило по-английски, что никаких взрослых нет.

— Я приехала с друзьями. Мы поссорились. Они пошли в кино, на какую-то дрянь про пришельцев. Я люблю кататься одна. Правда, сегодня не мой день. Ночью я слишком долго прыгала на дискотеке, и теперь все мышцы болят, даже наклоняться трудно.

У неё за спиной болтался рюкзачок, там лежали кроссовки. Зацепа сел на корточки и стал переобувать её, как маленькую. Она не возражала, смотрела на него сверху вниз и улыбалась своей загадочной, с ума сводящей улыбкой.

— Думаю, после такой бурной ночи надо восстановить силы и хорошо поесть, — сказал Зацепа, — я как раз собирался пообедать. Ты не составишь мне компанию? Я впервые в Москве и не знаю, где здесь поблизости приличный ресторан.

«Что я несу? Она ребёнок, она ничего не понимает в ресторанах!» — подумал он.

Улыбка на её лице растаяла. Девочка сдвинула брови, закусила верхнюю губу.

«Вот и всё! Сейчас она скажет: нет, спасибо. Любая нормальная девочка на её месте именно так бы и сказала. Разве можно ребёнку знакомиться на улице со взрослыми мужчинами? Или я для неё уже не мужчина? Дедушка, к тому же иностранец. В России особое отношение к иностранцам, это идёт ещё с советских времён, когда их было мало и они казались представителями иного мира, заманчивого, свободного… Жвачка, джинсы… Нет, все давно изменилось, другое поколение, демократия…» Бред продолжался, мысли путались и скакали. У него даже температура поднялась, то знобило, то бросало в жар.

— Я знаю одно неплохое место, — произнесла она после мучительной для него паузы, — я там бывала с папой. Знаете, кто мой папа? Очень популярный певец. Если вы хоть раз посмотрите здесь телевизор, музыкальный канал, вы обязательно его увидите. Он примерно как ваш Челентано и тоже когда-то снимался в кино. Значит, вы хотите пригласить меня в ресторан? Я с удовольствием. Но только у меня нет денег.

Он погладил её по волосам.

— Правда? Жаль, я рассчитывал, что меня сегодня угостит обедом какая-нибудь маленькая симпатичная москвичка.

Да, в тот день всё было нереально. Малышка весело рассмеялась его неудачной шутке, легко пошла на контакт, откликнулась на приглашение пообедать. Эта лёгкость не насторожила его, наоборот, вызвала романтический трепет. Малышка чиста и доверчива. Разве могло прийти в голову Зацепе, пьяному от счастья, что это дитя опытно и цинично, как бывалая шлюха?

Слишком долго и мучительно он ждал её, чтобы сохранить хоть каплю здравого смысла, когда она наконец возникла перед ним. Его девочка. Маленькая, хрупкая, беззащитная. Каждый Гумберт однажды встречает свою Лолиту.

Прихрамывая, опираясь на его руку, она вывела Зацепу из парка. Рюкзачок с её роликами болтался у него на плече.

— Кстати, меня зовут Женя.

— Николо, — представился он. «Нечто» обрело наконец имя.

Профессор Николо Кастрони жил в Риме, преподавал древнюю историю в университете, в Москву приехал впервые, на научную конференцию. Она, конечно, не стала уточнять, на какую именно. Равнодушно кивнула и сообщила, что с детства мечтает побывать в Италии, прошлым летом ездила в Англию, учить английский. Там постоянно лил дождь, было дико скучно и кормили ужасно. Каждый день на завтрак кукурузные хлопья с синим молоком.

В ресторане она заинтересовалась тартинками с чёрной икрой и лобстером в базиликовом соусе. Это были самые дорогие блюда. Синьор Кастрони умилился непосредственности маленькой синьорины. Сам он не мог есть, смотрел на неё и таял от счастья.

Когда-то в другом веке, в начале семидесятых, молодой советский дипломат Зацепа впервые попал в Рим. Магазин деликатесов «Кастрони» на виа Кола дел Рьензо поразил его воображение куда сильней, чем развалины Колизея, собор Святого Петра.

Через тридцать пять лет старый бизнесмен Зацепа совершенно неожиданно стал гастрономическим синьором Николо, итальянским профессором, богатым, наивным, добрым, щедрым, и желал только одного: оставаться в этой сладкой роли как можно дольше.

— Коля, наконец-то! Я уже волнуюсь! — Зоя Федоровна выплыла из глубины полутёмного зала, клюнула в его щеку. — Ужас, какой колючий.

Оказывается, он успел доехать, припарковаться, войти в кафе. Все это он проделал безотчётно и спокойно, как сомнамбула.

— Коля, ты голоден? Будешь кофе? Официант! Хотя нет, кофе мы выпьем потом, я уже расплатилась, пойдём, пойдём скорее, я так устала ждать! Это совсем рядом, соседняя дверь.

Борис Александрович вёл урок на автопилоте. Он плохо соображал, о чём рассказывает, кого вызывает к доске. Взгляд его был прикован к пустому стулу за четвёртой партой у окна.

Постоянная соседка Жени, полная некрасивая девочка, смотрела на него слишком пристально. Он знал, что они дружат, во всяком случае, в школе Женя больше всего общалась с ней, с Кариной Аванесовой.

«Неужели успела нашептать, пустить слушок, так, кажется, она выразилась?»

Он говорил о прозе Пушкина, о «Капитанской дочке». Он рассказывал о прототипе Швабрина, подпоручике 2-го гренадерского полка Михаиле Александровиче Швановиче.

— Шванович, потомственный офицер, крестник императрицы Елизаветы Петровны, переметнулся на сторону Пугачёва. В ноябре 1773 года он вместе другими офицерами и солдатами был захвачен в плен войском самозванца. Из всех офицеров он единственный пал на колени перед Пугачёвым и обещал ему верно служить. Его Пугачёв пощадил, остальных повесил. Шванович присягнул Пугачёву, постригся в кружок, оделся по-мужицки и в течение нескольких месяцев состоял при разбойничьем штабе переводчиком.

Собственный голос доносился издалека, как будто перед восьмым классом стоял механический двойник Бориса Александровича, а сам он всё ещё сидел на бульварной скамейке ледяным вечером.

Вы обознались, понятно? И не лезьте ко мне никогда! Старый педофил!

Ни разу в жизни его никто так не оскорблял. Но и он никого так не оскорблял. Если он действительно обознался, то его фраза «Женя, ты снимаешься в детском порно» страшней пощёчины. Кто его тянул за язык? Нельзя было так сразу, в лоб. Её ответная реакция вполне понятна и оправданна. Он это заслужил.

— Из рукописей Пушкина видно, что замысел романа о Швановиче возник ещё во время работы над «Дубровским». Написав две первые части «Дубровского» и план третьей, Пушкин бросает роман. И тут же просит предоставить ему доступ к следственному делу о Пугачёве. Пушкина всерьёз занимает тема крестьянского бунта и дворянского предательства. Романтический Дубровский становится предшественником циничного мерзавца Швабрина. В «Дубровском» разбойничий путь героя, предательство законов сословной чести, оправдывается обстоятельствами, облагораживается любовью. В «Капитанской дочке» оправдания предательству нет. Мотив один — трусость. Даже любовь Швабрина к Маше Мироновой отвратительна, цинична. Швабрин трус и подлец. Автор выносит ему однозначный приговор. Швабрин ещё больший злодей, чем сам Пугачёв.

Класс молчал и слушал. Механический двойник работал исправно. Никто не болтал, не зевал, не листал журналы под партой. Двадцать пять пар глаз смотрели на старого учителя, не отрываясь. Так бывало всегда, за многие годы Борис Александрович привык к тишине на своих уроках, перестал замечать её, относился к напряжённому вниманию учеников, как к чему-то нормальному, естественному. Но сейчас ему казалось, что они смотрят слишком внимательно. Разглядывают его, а вовсе не слушают. Насмешка, презрение, брезгливость. Вот что мерещилось ему в их глазах.

«Нет. Так невозможно. Я должен выяснить правду. Если я ошибся и в компьютере была другая девочка, я должен извиниться перед Женей и уйти на пенсию. Я не имею права работать с детьми. Но если это всё-таки она и ошибки нет, я обязан ещё раз попытаться помочь ей. Поговорить уже не с ней, а с её матерью».

— В первоначальных планах и набросках «Капитанской дочки» не было ни Гринева, ни Маши Мироновой. Был Иванович, главный герой, дворянин-предатель. По мнению некоторых исследователей, Пушкин ввёл всех положительных персонажей исключительно по цензурным соображениям. Роман, где главный герой — изменник, государственный преступник, был обречён на запрет. Но если даже и есть в этой версии тень правды, мы должны благодарить царскую цензуру за то, что в литературе нашей живут все эти замечательные люди. Маша Миронова, Гринев, его родители, старый комендант и его жена. Наконец, Савельич. Они ведь правда живут и помогают жить нам, как помогали поколениям русских людей до нас. Своим благородством, чистотой, любовью они возвращают нас к реальности, напоминают, что мы все ещё люди, а не виртуальные монстры.

Шарахнул звонок. Борис Александрович вздрогнул. Несколько секунд класс продолжал сидеть неподвижно. На его открытых уроках такие вещи вызывали у некоторых коллег жгучую зависть. Обычно дети вскакивают мгновенно, шумят, выбегают из класса, словно все сорок пять минут урока только и ждали этого счастливого момента.