Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

В итоге мы решили отправить домой подробное письмо обо всем, что мы изучили и повидали в Тельши, о различиях между Тельши и нашим городом, а также объяснить, почему мы решили оставить йешиву и следующие полгода заниматься дома самостоятельно. Написать письмо было необходимо, поскольку наш двоюродный брат, сын раввина, решил продолжить учиться в Тельши. К тому же мы предполагали, что в своих письмах домочадцам он во всех подробностях рассказал о том, что главы йешивы, в особенности р. Йосеф-Лейб и надзиратель р. Лейб Хасман относятся к нам весьма критично. Написанное нами письмо напоминало некое подобие Мишны с комментариями Раци (рабби Цви-Яакова) и с дополнениями ха-Рахбада (ха-Рав ха-Леви Бен-Цион Динабург). Домашние получили большое удовольствие от прочтения этого сочинения, а наш младший брат Нахум-Элияху (скончался в Иерусалиме в 1945 году) – в то время уже учившийся в конотопской йешиве – в течение многих лет хранил наше сочинение и после приезда в Израиль передал мне на хранение несколько отрывков текста. В послании мы описывали жемайтийских{246} крестьян, которые «говорят тихо, а ходят громко» (они носили деревянную обувь) и тем сильно отличаются от малоросских крестьян, которые, напротив, «говорят громко от избытка алкоголя, а ступают горделиво и неспешно» (они часто обматывали тряпками ноги, а зимой ходили только в сапогах); малоросские крестьяне «чешут в затылке», чтобы «вернуть себе разумение», а жемайтийские крестьяне «чешутся, чтобы оторвать задницы от печки». Жемайтийские крестьяне «богобоязненны в пути», на всех дорогах они расставляют кресты и статуи святых; у малоросских же крестьян «все пути лежат к храму». С крестьян мы перешли к описанию самого места и его обычаев: «в Жемайтии пруды обширные, воды мутные, а рыбка мелкая», в то время как у нас «реки текучие, воды прозрачные и рыбы прекрупные»; в Жемайтии готовят «рыбу в молоке», а «соленую рыбу – в уксусе и пряностях»; у нас же принято варить рыбу в соответствии с «При мегадим», который запрещает варить ее в молоке, а соленую рыбу фаршируют яблоками. Мы подробно описали местные молочные продукты, намекнув на неопрятность местных жителей, после чего перешли к описанию самой йешивы и ее раввинов: тельшайские раввины частенько читают надгробные молитвы по разорившимся торговцам и оплакивают попрошаек, но в то же время отказывают в уважении «благочестивым мудрецам и старцам, любящим Сион и здравия ему желающим» (р. Элиэзер Гордон отказался поминать р. Шмуэля Могилевера{247}, однако согласился добавить о нем несколько слов, когда оплакивал другого раввина, кажется р. Хаима-Лейба из Стависка).

В комментариях Раци брат обосновывал наш отъезд из Тельши, а в дополнениях ха-Рахбада я приводил дополнительные соображения и доказательства. Наше длинное сочинение мы отправили еще перед отъездом и в нем сообщили о нашем желании остаться дома на зиму, однако письмо не только не помогло, но и причинило нам много неприятностей: его сочли «ерничаньем» и попыткой скрыть наш провал. И лишь один из замыслов моего брата, который нам удалось частично осуществить, «спас» нашу честь и смягчил плохое впечатление от письма.

Брат предложил по дороге домой обратиться за советом к лучшим из раввинов и найти себе «наставника и учителя», которому мы скажем: «К тебе прилепилась душа наша, и у тебя мы хотим изучать Тору…» Согласно этому замыслу, в начале пути мы должны были остановиться в Шауляе у р. Йосефа-Захарии Штерна{248}, а в конце пути – в Бобруйске у р. Рафаэля Шапиро. Наш замысел нам удалось воплотить лишь частично: мы заехали в Шауляй к раввину Йосефу-Захарии Штерну. Прибыли мы в час утренней молитвы. Ребе болел и лежал в соседней комнате, а в его рабочем кабинете проводилась молитва. Мы дождались конца молитвы и попросили о встрече с ребе, сказав, что мы приехали прямо из Тельши и что, поскольку мы из Полтавской губернии, нет уверенности в том, что мы когда-нибудь сюда вернемся, поэтому и просим о личной встрече. Наши слова передали ребе, и он повелел впустить нас. У окна, рядом с кроватью ребе, стоял низкий столик, заваленный книгами. Ребе обратил к нам вытянувшееся лицо, бледность которого еще больше подчеркивалась его горящим взглядом. Посмотрев на нас взглядом пронзительным и проницательным, он протянул нам руку: «Я вас приветствую». И я, и брат почувствовали себя испуганными, обиженными, несчастными и дрожали. Наконец у рабби пробудилась жалость, и он спросил: «Из Тельши?» – «Да». – «Сколько времени вы учились в йешиве?» – «Два года». – «В каком классе?» – «Перешли в третий». – «А помимо «Кцот ха-хошен» вы изучали Гемару?» – «Конечно». И вдруг он повернулся ко мне: «А сколько листов Гемары ты вообще в жизни изучал?» Я испугался. Ребе словно читал мои мысли, как открытую книгу. И вдруг я ужасно смутился. Я почувствовал, что если скажу ему, что выучил около ТЫСЯЧИ ПЯТИСОТ листов Гемары, – со мной произойдет ТО же, что и когда я поступал в йешиву в Тельши. И я сказал только, что учил «Брахот» и «Моэд» (я знал, что книга «Зехер Йехусаф», написанная равом, включает в себя в основном нововведения к «Брахот» и к разделу «Моэд»!), а также несколько трактатов из «Нашим» и «Незикин».

Рав нисколько не удивился. Сказанное мной показалось ему как нельзя более естественным: ученик, который проходит то, что ему полагается. «А ты?» – обратился он к брату. – «Я изучал в основном "Незикин", "Шаббат" в разделе "Моэд" и о левиратном браке в разделе "Нашим"». – «Ты, – сказал ему рав, – больше тельшайец, чем твой брат». А потом, облокотившись на подушку, он задал нам несколько вопросов: «сомнение не выводит из несомненности» – где упоминается это правило и как им пользоваться? Каковы различия между «всякой вещью, у которой есть дозволения», и «всякой вещью, у которой нет дозволений»? И можем ли мы уточнить, где и по какому поводу приведены эти высказывания и как они сформулированы? Мы подробно ответили. Кроме того, я привел формулировку из трактата, который мы не изучали, – трактата «Недарин»{249}. «Вы учили „Недарин“ с комментариями Харана{250}?» – «Нет, не учили!» – «Так ты, – сказал он мне, – любишь подглядывать в Масорет ха-Шас во время учебы?» «Да», – ответил я, и он рассмеялся. А потом он спросил: «А правило „дела, которые в сердце, не являются делами“ всегда работает?» Мы и на это ответили. «А вы много занимались „Кцот ха-хошен“ и слушали лекции р. Йосеф-Лейба?» – и опять рассмеялся. Мы были поражены.

Мы объяснили р. Йосефу-Захарии Штерну цель нашего визита и рассказали о наших планах. Он сразу же позвал одного из своих близких – то ли судью, то ли писца – и приказал ему написать для нас подходящее письмо, в котором он свидетельствует о наших знаниях. Затем он спросил, как нас зовут, как зовут нашего отца, сведущ ли он в Торе – и удостоил его звания «рабани»; и засвидетельствовал, что он узнал характер «обоих этих юношей», братьев, талмудические знания их проверил и нашел, что «оба юноши… усердно учились, воодушевлены Торой, быстры в проявлении своей эрудиции и прекрасно обосновывают суждения», и этим он сообщает, что согласен помогать нам, чтобы мы продолжили наше обучение в его бейт-мидраше под его присмотром, в той мере, в которой ему позволит здоровье, и закрепил сказанное своей подписью. Мы попрощались дружески и с благодарностью. Приближенные рава пожелали нам всего хорошего и даже поблагодарили нас, сказав, что они не помнят, чтобы рав был в таком хорошем настроении, и по его распоряжению дали нам три рубля на дорожные расходы… на обратный путь в Шауляй! Когда мы отказались их взять (хотя на самом деле очень в них нуждались!), нам сказали: «Не стоит отказывать великому». Брат был счастлив. Он сказал мне: «Весь план был направлен на то, чтобы получить такое вот письмо!» Приближенные рава сказали, что они не помнят, чтобы рав так к кому-то отнесся; нам показалось, что это мы привели рава в состояние душевного спокойствия, и он сразу проникся нашим состоянием, учебой и стремлениями. А дома я сказал, что если бы нечто подобное произошло у хасидов, то о нем бы стали рассказывать как о чуде. Когда я некоторое время спустя читал стихотворение «Хвостик йуда» Йехуды-Лейба Гордона{251} и узнал, что в образе раввина Вапси ха-Кузари, «душа которого, несомненно, раздвоена», автор хотел вывести р. Йосефа-Захарию Штерна, который боролся против «реформирования религии», – то почувствовал себя сильно оскорбленным за р. Йосефа-Захарию. Мне тогда казалось, что те высказывания, по которым он нас экзаменовал, были также призваны выявить у нас «причастность к Гаскале»: он подозревал, что мы «заглянули в неведомое». Но из наших ответов он сделал вывод, что ошибался в своих подозрениях, и это его очень порадовало.