Очерки поповщины - Павел Мельников-Печерский

Из Крыма Анфим отправился на Кубань с проезжею грамотой от хана, которому представлялся в Бахчисарае. Сначала кубанцы приняли дорогого гостя радушно и с великими почестями. Он устроил для них монастырь и посвятил архимандрита, а по слободам — многое число попов, и дал им универсалы, чтобы иметь им по своим обрядам церковное служение. Потом рукоположил для Кубани двух епископов,[158] имена которых нам неизвестны. Недолго, однако, продолжалось доброе согласие Анфима с гребенскими казаками. Он хотел властвовать, хотел стать во главе всего тамошнего казачества, требовал, чтобы не только другие начальные люди, но и сам атаман ничего не делал без его благословения, а кубанцы хотели, чтобы архиерей знал свою церковь да попов, а в их дела не мешался. Пошли ссоры, брань, своенравный Анфим слушать никого не хотел, и каждый день являлись с его стороны новые требования и притязания, а при малейшем противоречии он грозил анафемой. Ужиться ему с кубанцами было невозможно; притом же эти грубые, закоренелые в невежестве полудикари, суеверные до крайней степени, заподозрили его в никонианстве, потому что у него был «Чиновник архиерейского служения», напечатанный в Москве во времена Петра I. Все Гребени возмутились. «Как, — кричали казаки, — по еретической книге нам попов наставил да и сам по ней служит! Мы от таких книг из России ушли, а он, еретик, враг божий, сюда к нам их завез! В куль его да в воду и с книгами-то!» Анфим бежал, и казаки едва не пожгли все церкви, им освященные, называя их еретическими, никонианскими. Волнение, однако, чрез некоторое время утихло: нашлись между казаками люди благоразумные и притом влиятельные на их кругах, которые убедили толпу, что Анфима прогнали они без достаточного основания. Кубанцы раскаялись и послали к нему новых посланцев с письменным всенародным молением, прося у него прощения за свой поступок и приглашая его снова на Кубань. Они догнали его на дороге, но Анфим был не из таких, чтобы прощать подобные обиды. «Аще изгонят вас из града, бегайте в другой, — отвечал он посланным. — Нога моя не будет у вас, крамольники. Мира и благословения вам не даю, — ступайте откуда пришли». И воротились посланные ни с чем. Рукоположенные Анфимом два епископа продолжали, однако, архиерействовать на Кубани. Нам неизвестна дальнейшая судьба их, но, судя по некоторым толкам старообрядцев позднейшего времени, можно предполагать, что поставленные Анфимом архиереи, в свою очередь, посвятили других и что таким образом на Кавказе раскольническая иерархия, происшедшая от Анфима, не прекращалась.[159]

Возвратясь в Ветрянку в 1754 году, Анфим стал называться «епископом кубанским и Хотинския Раи». Из Ветрянки поехал он наконец в Боровицу, где московская барыня, а теперь игуменья Елизавета с молоденькими дьякониссами и с попами Буркиными уже более года нетерпеливо ожидали возвращения своего архипастыря. В ветковских пределах он пробыл самое короткое время, необходимое только для сборов в дальний путь. Вместе с Елизаветой и дьякониссами, с попами и клириками им рукоположенными, и некоторыми своими приверженцами из мирян, всего с 15 человеками, поехал он в Хотинскую Раю, где обещал своим домочадцам тихое и безмятежное жительство. Дорогой Анфим очень сблизился с молоденькими дьякониссами: обе они сделались беременны.[160] Проезжал Анфим гласно, с некоторою даже торжественностью, называя себя православным епископом, посланным будто бы от русского правительства в польские владения и в Молдовлахию отыскивать там беглых русских раскольников и вывозить их назад в Россию. Так сказался он и в местечке Радомысле.[161] Случившийся в то время в этом местечке епархиальный католический епископ, узнав от своих людей о такой миссии проезжавшего Анфима, хотел подробнее и точнее удостовериться в том и послал за Анфимом, требуя, чтоб он немедленно явился к нему. Анфим перепугался и поскакал наскоро по дороге в Житомир. Его бегство возбудило в бискупе сильное подозрение; была послана погоня, и в двух милях от Радомысля Анфим со спутниками был схвачен и привезен к бискупу. Бискуп рассмотрел анфимовы бумаги и удостоверился, что он обманщик и никакого поручения от русского правительства не имеет. Вообще Анфим показался ему лицом подозрительным. Неточные, неопределительные и сбивчивые его ответы, а больше всего рваные ноздри внушили прелату подозрение, что это какой-нибудь преступник, бежавший с русской каторги. Он посадил Анфима в тюрьму вместе с дьякониссами и всем его причтом. «А которые были с бородами попы и мужики, тех всех перебрил, а его (Анфима) не брил, и деньги и сосуд его церковный и ризницу, которой у него было сот на пять, обрал».[162] Несколько недель Анфим со всеми его приближенными томился в каменной тюрьме Радомысля. Впоследствии Анфим, объясняя ясскому митрополиту это обстоятельство, говорил, что польские бискупы хотели его обратить в унию. «Того ради много озлобления прияхом за правоверие нашея восточныя церкви, — писал он к этому митрополиту, — и того ради нас замуроваша в каменную стену, и едва, Вышняго Бога помощию, ушел из рук их, а имение мое, и люди, и кони, и все грамоты даже и до днесь в руках их».[163] На счастье Анфима, вступился за него пан Лабуньский, владелец слободы Рудницкой, которая была населена старообрядцами, признавшими правильность епископства анфимова. Они просили Лабуньского, а Лабуньский, весьма дороживший поселившимися на его землях старообрядцами, ибо они доставляли ему отличный доход, принялся хлопотать у епископа за Анфима и вскоре успел его выручить. Пробыв две недели в слободе Рудницкой среди выручивших его одноверцев, Анфим с дьякониссами отправился в Бессарабию, но почему-то не поехал в Ветрянку, а поселился в слободе Чебарчи, или Чобурчи, на берегу Днепра.[164]

В начале следующего 1755 года в слободу Чобурчи прибыло новое посольство к Анфиму. Оно было из Добруджи от тамошних кубанцев, или некрасовцев. Все три слободы их, будучи недовольны епископом Феодосием за то, что он не хотел признавать православные церкви, греческие и русские, полными всякого нечестия и не имеющими ни малейшего следа благочестия, звали к себе Анфима для водворения церковного благочиния и благоустройства. И в Славе, и в Журиловке, и в Серякове шла тогда большая неурядица в духовных делах. Смятения были до того велики, что старообрядческий епископ Феодосий со своими приверженцами принужден был удалиться из Добруджи, где грубые, буйные некрасовцы грозили ему смертью. У них, как и на Кубани, расправа была короткая: соберут «круг» и начнут советоваться; старики приговорят: «в куль да в воду», а молодые тотчас и исполняют приговор. Едва избежав смерти, Феодосий поселился на левой стороне Днестра, неподалеку от возникшего впоследствии города Одессы. Здесь он построил старообрядческую слободу Маяки, что ныне город Херсонской губернии. Он и умер впоследствии в Маяках и похоронен там. До сих пор жители этой слободы, считая Феодосия святым, благоговейно чтут могилу этого «епископа кубанскаго и терскаго».

Анфим прибыл к некрасовцам в слободу Славу вместе со всеми своими присными: с дьякониссами, с попами Иосифом и Матвеем Буркиными и всем клиром церковным. Сначала он поладил с казаками и, кажется, даже успел помирить с ними Феодосия, освятил для них церковь, наставил попов и дьяконов столько, сколько им хотелось. Некрасовцы тоже были довольны Анфимом и предложили ему поселиться у них и быть «архиепископом всего православия». Анфим не заставил долго просить себя и церковь в слободе Славе сделал своей митрополией, наименовав ее «соборною церковью всего православия». Самых горячих своих приверженцев он пристроил к этой церкви. Матвея Буркина сделал «экономом соборныя церкви всего православия», а брата его Иосифа «логофетом». Сам же принял на себя звание «архиепископа всех старообрядцев», живущих в подданстве турецкого султана и крымского хана.[165] На собор, бывший по этому случаю 20 апреля 1755 года в Славе, приезжал из Маяков и Феодосий. С епископами, находившимися на предгориях Кавказа, на реке Кубани, снеслись заблаговременно, и от них получено было согласие на возведение Анфима в сан «архиепископа».

Но Анфим недолго ладил с некрасовцами. Своим характером, своим стремлением подчинить себе всех атаманов до такой степени, чтобы не могли они без его воли ничего предпринимать, своими высокомерными выходками он возбудил всеобщее на себя неудовольствие; притом же отношения его к дьякониссам были слишком явны и производили большой соблазн между Игнат-казаками, которые хотя и не отличались скромностью и целомудрием, однако не могли терпеть соблазна, производимого их архипастырем. Но всего более раздражали их отзывы Анфима о православных греческих архиереях. Мы уже видели, как он искал благосклонности митрополитов ясского, браиловского, редовуцкого, крымского; это узнали некрасовцы и были тем крайне недовольны. Когда же, говоря о разных духовных делах, Анфим стал ссылаться на этих митрополитов, как на авторитеты, и отзываться о них с почтением, а не с ругательствами и проклятиями, на которые так щедры были некрасовцы, они его возненавидели едва ли не больше, чем бывшего у них до того Феодосия. Первые заводчики смуты против Анфима были, впрочем, не сами некрасовцы, а народ пришлый из молдавских старообрядческих слобод. По крайней мере так говорил впоследствии сам Анфим. Замутились некрасовцы, а с ними и попы не анфимова поставленья, и черницы, и уставщики, и клир. Раздался известный клик: «в куль да в воду!». Но Анфим и на этот раз избежал беды: он успел уйти в Чобурчи с дьякониссами, логофетом и экономом. Некрасовцы послали за ним погоню. На дороге догнали архиепископа, ограбили его дочиста и едва не убили.[166] Добравшись до Чобурчей, Анфим сделался отцом семейства: обе дьякониссы родили — одна мальчика, другая девочку. После такого скандала ему нельзя было оставаться в Чобурчах, и он водворился на старом месте, в Ветрянке. Здесь он начал иск против ограбивших его, жаловался крымскому хану и самому султану. По распоряжению хана и по султанскому фирману, кое-что из пограбленного имущества было найдено, но далеко не все. После грабежей в Радомысле и на пути из некрасовских слобод Анфим обеднел: почти все, что досталось ему от московской барыни, почти все, что было нажито архиерействованием, осталось в руках хищников. На последние деньги он принялся, однако, строить в Ветрянке давно задуманную им каменную церковь, но 24 ноября 1756 года, когда самого Анфима в Ветрянке не было, из старой деревянной церкви воры украли заготовленные на постройку немалые деньги и также все церковное украшение, потиры, митры, ризы и пр.[167] Украли и всю архиерейскую ризницу, так что Анфиму и служить было не в чем. Он подозревал в этом деле враждебных ему старообрядцев и, кажется, не без основания. Совсем обездолили они так недавно еще богатого Анфима. Теперь он был почти нищий.