Следователь по особо секретным делам - Алла Белолипецкая

на столе листочек. Там на машинке было напечатано: сотруднику проекта «Ярополк» такому-то следует приобрести и держать в служебном столе для использования по мере необходимости следующие предметы: перчатки садовые – одну пару, десять почтовых конвертов и пять пустых бутылок из-под лимонада.

5

Лара издала торжествующий возглас и откинулась на спинку стула.

– Есть! – громко произнесла она, а потом еще разок, для проверки, сличила изображения в книге и на дагерротипе.

Герб на перстне у мужчины с фотографии был довольно простым, так что Лара через лупу хорошо рассмотрела его. И вот теперь точная копия этого герба отыскалась в старинном фолианте.

«В щите, имеющем серебряное поле, – значилось в описании, – изображены крестообразно две стрелы, летящие вверх сквозь лавровый венок»[2]. А чуть ниже давалась в краткой форме история русского дворянского рода, которому этот герб принадлежал. И Лара прочла: «Фамилия Назарьевых начало свое восприяла от Назарья Юрьевича по прозванью Шлыкова, который при великом князе Иоанне Феодоровиче Рязанском был боярином. Потомки его, названные Назарьевы, служили Российскому Престолу дворянские службы в разных чинах и жалованы были от Государей поместьями».

– Назарьев… – Эту фамилию Лара выговорила почти беззвучно. – А ведь Коля упоминал о его однофамильце…

6

Николай всё-таки успел выяснить у Давыденко, что листок с машинописным текстом исчез из ящика стола, куда Самсон его положил. Равно как исчезли и все приобретенные Самсоном вещи.

А потом в камере произошла сцена тяжелая и безобразная.

Денис Бонадарев, конечно, перестарался: притащил с собой на Лубянку еще двоих сотрудников МУРа, которые поджидали за дверью. И, когда Скрябин закончил говорить с Самсоном, Денис выглянул в коридор, сделав им какой-то знак. Так что муровцы тут же вошли в камеру, и один из них держал наготове пару наручников.

Скрябин понимал: таковы правила. Перевозить задержанного без наручников сотрудники МУРа не должны. Однако он подумал, что в данном случае разумно было бы сделать исключение. И уже хотел сказать об этом Бондареву – лишь чуть-чуть опоздал.

Давыденко при виде наручников издал яростный рев и кинулся вперед, на двоих вошедших, как бык на тореро: головой вперед, яростно разгоняясь. Разбег в камере был коротким, но и его Самсону хватило. Здоровяк Давыденко врезался в муровца, державшего наручники, и выхватил их у него. При этом сотрудник МУРа от полученного удара грянулся навзничь, а Самсон тут же уселся верхом ему на грудь и с размаху огрел его наручниками по скуле, как кистенем.

Что-то хрустнуло, бедолага взвыл, а из глубокого рассечения на его лице хлынула кровь.

– Давыденко, нет! – закричал Скрябин.

Но здоровяк его не услышал. Он снова взмахнул наручниками – метя теперь в висок своему недругу. А Бондарев и второй муровец только взирали на это, поразевав рты. Нападение оказалось абсолютно внезапным и свершилось за секунды. Но с учетом того, что у обоих сотрудников МУРа имелось в кобурах табельное оружие, судьбу Давыденко можно было считать предрешенной. Особенно – если бы он убил невезучего олуха, который вопил сейчас благим матом и тщетно пытался из-под Самсона вывернуться.

Наверняка удар в висок стал бы фатальным, не вмешайся Скрябин. Наручники выдернулись из руки Давыденко, повисели долю секунды в воздухе, а потом отлетели в дальний угол камеры, под дощатые нары. А Бондарев со вторым своим товарищем наконец-то опомнились и вдвоем кинулись на Самсона.

Хотя – это могло им и не помочь. Давыденко и в обычном-то своем состоянии раскидал бы всех троих, как матерый волк – фокстерьеров. А сейчас, когда в кровь его выплеснулась огромная порция адреналина, он мог бы разорвать их голыми руками – буквально. И тогда уж точно пошел бы к стенке.

– Самсон! Посмотри на меня! – Николай уже больше не кричал, но каким-то образом Давыденко его услышал – повернул к нему голову.

И сразу на Давыденко кинулись уже все трое муровцев: третий, с окровавленным лицом и почти наверняка сломанной лицевой костью, тоже вскочил с пола. Они заломили Самсону руки за спину, согнули его, обратив в подобие буквы «Г». Но здоровяк будто и не заметил этого: смотрел на Скрябина, ожидая его слов.

– Я тебя вытащу, – сказал Николай, – обещаю. Но сейчас тебе нужно поехать с ними.

Глаза Самсона словно бы спросили его: «И что – это всё?» Но Скрябин сумел только прибавить:

– Я найду того, кто придумал всю эту игру со списком – того, кто тебя подставил.

И это тоже было ничтожно мало. А что еще сказать – Николай просто не знал. Так что ему оставалось лишь наблюдать, как его товарища выводят с заломленными руками в коридор внутренней тюрьмы НКВД.

7

В кабинете Валентина Сергеевича царил полумрак. Бывший актер и режиссер, как и все люди театра, был вечерней пташкой и недолюбливал солнечный свет. Так что постоянно зашторивал окна. И сейчас Николая это порадовало: он совсем не хотел, чтобы шеф как следует разглядел выражение его лица. Они с Резоновым-Смышляевым сидели по разные стороны письменного стола и только глядели друг на друга.

Скрябин точно знал, что нынешний руководитель проекта «Ярополк» – человек не злой и не жестокий. И потому просто не мог понять, как он мог поступить так с одним из своих сотрудников? Тем паче, что сам же ставил интересы проекта превыше всего остального и ратовал за сохранение секретности в плане любых обвинений, которые могли бы бросить тень на его участников. И Смышляев, казалось, понял, о чем думает его подчиненный – вошедший в его кабинет пару минут назад, но так и не проронивший ни слова.

– Насчет передачи Давыденко муровцам, – проговорил Валентин Сергеевич, – у меня тоже были сомнения. Я, как и вы, не считаю, что он кого-то убил. Но есть обстоятельства более важные.

– Да? – Скрябин в деланном изумлении поднял бровь. – И какие же, например? Вероятно, такие, что он состоит в «Ярополке» недавно? И вы решили похерить его рапорт о переводе – представить дело так, будто он никогда и не участвовал в проекте?

На лице Смышляева столь явственно отобразилось смущенное удивление, что Николаю на долю секунды даже стало совестно: он явно угадал всё в точности. Да еще и позволил себе взять недопустимый тон в разговоре с непосредственным начальником, зная, что тот – человек не мелочный и не мстительный – ничего ему за это не сделает. Однако потом Николай вспомнил, какое лицо было у Давыденко – перед тем,