Запределье. Осколок империи - Андрей Ерпылев

— Я, Владимир Леонидович, — старшина степенно уселся в предложенное ему кресло, положил на стол фуражку и пригладил непокорные волосы, расправив заодно безукоризненные усы. — Пришел к вам все с тем же.

— Опять… — вздохнул полковник, отводя глаза.

Казачий начальник уже несколько лет осаждал генерал-губернатора проектами вооруженной вылазки против большевистской власти, год от году становившейся все более невыносимой для жителей Сибири.

— Неужто будем до старости сидеть тут и глядеть, как умываются кровью православные? — горячо вопрошал беспокойный казак. — Ладно, раньше было дело: и у нас сил — кот наплакал, и крестьяне окрестные еще ждали чего-то от краснозадых. А теперь? Совсем ведь довели пахаря до ручки комиссары! Как порох крестьянство — кинь спичку и полыхнет. Вы только посмотрите, что лазутчики наши доносят: в Кедровском уезде мужики взялись за топоры, в Араховском, в Сольниковском… От отчаяния с голыми руками против штыков прут крещеные! А если мы пособим? Если увидят, что есть кому за них постоять-заступиться? Смахнем красную сволочь одним ударом!

Старшина, увлекшись, так саданул кулаком по столу, что подпрыгнул чернильный прибор.

— Прощения прошу, господин полковник, — смутился казак, поправляя привыкшими к шашке руками рассыпавшиеся бумаги.

— Ничего, ничего… Так и сейчас у нас силы всего ничего, — грустно возразил Еланцев, уже понимая, что удержать казака невозможно.

Он и сам просиживал долгими ночами над донесениями агентов, разбросанных по деревням и городкам губернии, прикидывал так и эдак… Вероятность успеха была, но была она не настолько велика, чтобы можно было поставить на карту жизнь нескольких тысяч мирных жителей Новой России, только-только заживших по-человечески.

Вывезенные с Большой земли инженеры поставили на протекающей неподалеку реке небольшую гидроэлектростанцию, снабжавшую энергией всю колонию, отстроили пару корпусов мастерских, которым в будущем предстояло превратиться в завод, смонтировали из тайно доставленных из Кедровогорска деталей станки… Уже катались по раскинувшимся вокруг полям два трактора, пыхтел высокой трубой кирпичный заводик, работали день и ночь несколько лесопилок. И это было только начало! Население Новой России постоянно росло за счет тоненького, но неиссякающего людского ручейка, текущего тайными тропами в заповедное Беловодье. Бедолаги Кузнецов и Сальников с односельчанами были в нем далеко не первыми и, наверное, не последними.

Владимир Леонидович рассчитывал на добытое старателями золото обеспечить Новую Россию необходимым оборудованием и материалами, чтобы сделаться абсолютно автономными от Большой земли, а затем, подобно поселенцам Северной Америки, начать экспансию на новые, необжитые еще земли. Да и два урожая в год, обеспечивающие колонию зерном с лихвой, так что оставались излишки, выгодно обмениваемые за ее пределами на необходимые товары… От планов шла кругом голова, и теперь, когда рядом был единственный сын, полковник просил Бога лишь об одном — дать крошечному осколку Российской Империи, лежащему на берегу необжитого мира, несколько лет спокойной жизни…

А тут Коренных со своими прожектами.

— Понимаете, Алексей Кондратьевич, — грустно покачал головой Еланцев. — Я никак не могу согласиться на планируемую вами вылазку. Хорошо, если все удастся так, как вы задумали. А если нет? Если красные окажутся сильнее? Ведь стоит кому-нибудь из вашего воинства попасть в плен, и тайна нашего убежища будет раскрыта. «Дефиле», конечно, надежная преграда, но штурма с применением артиллерии мы просто не выдержим. Отступать в глубь этого мира? Начинать все с нуля на новом месте, да еще с постоянной угрозой со стороны непрошеных соседей? Увольте.

— Я ручаюсь за своих казаков! — горячился старшина, вынимая из кармана какие-то карты, схемы, выкладки. — Вот посмотрите тут…

Спор затягивался за полночь и снова заканчивался ничем…

Председатель Кирсановского сельсовета Василий Лагутников предавался послеобеденной сиесте.

Только что он сытно перекусил чем бог послал и переслал с супругой Алевтиной Никандровной, баловавшей мужа, сгоравшего на такой непростой должности, особенно сейчас, после статьи товарища Сталина «Головокружение от успехов» и последовавших за ней «оргвыводов». Хотя беспокоиться ей было особенно не о чем: большевик с восьмилетним стажем, товарищ Лагутников ни на йоту не отклонялся от линии партии, как в вопросе ликвидации кулацкого элемента, так и во всех остальных. Например, сейчас готовилась к отправке в Оренбуржье и на Северный Урал (куда ж еще было высылать врагов из Сибири?) партия свежераскулаченных семей из самой Кирсановки, а также Лесовой, Марьина, Нефедовки и других деревень Кирсановского уезда…

Лагутников в сердцах сплюнул на пол. Никак он не мог привыкнуть к каким-то непонятным районам, не так давно сменившим знакомые с детства уезды. «Райком» вместо «укома» просто резал слух, а рука порой сама собой выводила привычное слово, и приходилось старательно, как школьнику, подчищать непросохшие чернила ножичком. А ведь есть такие бумаги, где не подчистишь…

Наверное, председатель чуть-чуть задремал, потому что пропустил тот момент, когда в кабинете появился бледный в синеву счетовод Топорков, задыхающийся, словно только что пробежал все немалое село от околицы до околицы.

— Чего тебе, Михеич? — недовольно спросил Василий Ларионович, водружая на нос очки в металлической оправе и раскрывая наугад пухлую конторскую книгу, лежащую на столе специально для подобных случаев. Негоже подчиненному видеть начальство сладко дремлющим на боевом посту — пойдут ненужные пересуды, дойдет до губернии… тьфу! до области… — Пожар, что ли?

И без того заикающийся от рождения счетовод, похоже, вообще потерял дар речи: пыжился, кривился, пучил глаза, словом старался вытолкнуть изо рта что-то очень важное, но никак у него это не получалось. Кабинет председателя оглашался лишь нечленораздельными звуками, живо напоминающими недавнему крестьянину скотный двор — мычаньем, блеяньем и чуть ли не кудахтаньем.

— Ты б, Михеич, водички хоть выпил, что ли, — снизошел до бедняги Лагутников. — Вон, графин на несгораемом шкафу. Не разбей только — казенная вещь!

Заика не заставил себя ждать: схватил посудину и разом опростал чуть ли не на треть, не обращая внимания на то, что воду в мутном графине меняли последний раз чуть ли не до Майских праздников и пахла она уже далеко не розами. Лягушками и болотом воняла желто-зеленая жижа, но это страдальца не остановило.

— Бе… Бе-е-е-лые! — проблеял он, обретя наконец дар речи. — Б-белые в селе!

«Что он — спятил, что ли? — подумал председатель. — Какие еще белые? Тридцатый год на дворе!..»

— Ты, Михеич, часом не пьян? — участливо спросил он вслух отродясь не пившего ничего крепче кваса сельского интеллигента. — Голову не напекло?

— Н-не… — замотал заика головой. — Н-настоящие б-белые! К-казаки!

— Ты мне эти шуточки брось! — начал сердиться Василий Ларионович. — Бабе своей сказки рассказывать будешь…

Тут где-то рядом грохнул винтовочный выстрел, еще один, далеко на околице треснула пулеметная очередь, и Лагутников осекся на полуслове.

«Какие еще белые? — проносились в мозгу мысли. — Откуда? Из-за кордона? Так ведь сотни верст до ближайшей границы! Срочно звонить в губер… в область!..»

Председатель схватился за трубку телефона, но тут же отдернул ее, будто обжегшись.

«А ну как ерунда все это? Перепились мужики и затеяли стрельбу из берданок каких-нибудь, а тихоне этому малахольному с перепуга бог весть что привиделось? По головке ведь за ложную тревогу не погладят… Пулемет… Мало ли такого добра по лесам да огородам с Гражданской закопано? Нет. Надо самому посмотреть…»

— Пошли, Михеич!

Председатель на всякий случай вынул из стола наган (кулаки, вишь, пошаливают — тяжело в деревне без нагана) и сунул его за ремень. А потом схватил за плечо упирающегося счетовода, снова потерявшего дар речи, и вытолкал его за дверь.

На дворе мирно светило солнышко, пели птички, и всё, рассказанное Михеичем, вмиг показалось такой ерундой, что Василий Ларионович озлился на самого себя за легковерие.

— Что ты тут, понимаешь, развел? — уткнул он руки в боки посреди улицы. — Пугаешь честной народ…

Но счетовод его не слушал, а тянул руку куда-то за спину, кудахча вообще невразумительно, словно перепуганная наседка.

— Что ты мне пальцем тычешь? — нахмурился председатель, обернулся и успел увидеть лишь длинный серебристый просверк, расколовший пополам синее небо…

Молодой казак, мимоходом полоснув шашкой вооруженного человека, даже не остановился посмотреть, что с ним будет дальше, и умчался по улице вперед, туда, где гремели выстрелы, а Михеич бессильно опустился на колени рядом с ничком лежащим в пыли окровавленным председателем и горько заплакал…