Любой ценой - Валерий Горшков

– Я ее достану, – пообещал Данила. – И, если вы не против, Ярослав Михайлович, на всякий случай отдам вам на хранение. Так будет надежней и спокойней. Эта тетрадка – самое дорогое и, наверное, единственное, что у меня есть свое. Все остальное – казенное. Государственное.

– Стой, – подняв руку, чуть нахмурился Охотник. – Подожди. Давай на время оставим эту интересную тему. Слишком много информации за короткое время – это тоже плохо. Можно отравиться. Для начала вполне хватит и того, что ты мне сейчас рассказал.

– Как хотите, – пожал плечами Гном. – Только я уже и так выложил все. Больше у меня секретов нет.

– Тем лучше, – Ярослав встал, подошел к печке, присел на стоящую рядом чурку, открыл чугунную дверцу и забросил внутрь пару полешек. – Принесешь тетрадь, а там решим, где ее лучше оставить. Честно говоря, я уже заинтригован. Не терпится взглянуть.

– Вы не разочаруетесь, – улыбнулся Данила.

– Да уж, – хмыкнул Охотник. – Ладно, время позднее. Лучше о твоей будущей подготовке поговорим, брат Гном. Конкретно, о том, чем она будет в корне отличаться от основной программы…

Минут через пятнадцать Ярослав отправил то и дело зевающего, заметно клюющего носом Данилу обратно в казарму, спать, а сам, перебравшись на койку, еще долго сидел в задумчивости за столом, глядя на висящую за окном полную луну, покручивая в руке стакан с плескающимся на донышке остывшим чаем и то и дело хмуря лоб. Подумать действительно было о чем.

Иногда время тянется бесконечно. Но случаются моменты, когда оно сжимается до предела, вмещая в крохотный отрезок столько же судьбоносных событий, сколько происходит за несколько лет. Последние полчаса показались Охотнику если не вечностью, то уж эпохой наверняка. Отнюдь не по скорости передвижения стрелок по циферблату – с этим-то как раз все было нормально. А по своему удельному весу, по значению той информации, которую он вдруг получил от мальчишки.

Ярослав внимательно наблюдал за Данилой в течение всего монолога. И знал – в удивительном, выходящем за рамки привычного порядка вещей рассказе маленького Гнома не было даже намека на фальшь. Такое с ходу придумать почти невозможно. А упоминание о сохраненной тетрадке с записями вообще мгновенно отметало все остающиеся где-то глубоко в подсознании остатки сомнения. В таком случае…

В таком случае Данила абсолютно прав насчет определения смерти. И это только подтверждает правильность легкого отношения ниндзя и вообще всех японцев к факту окончания нашего земного существования. Ведь ни в одной из известных на сегодня древних человеческих культур смерти не отводится так много места, как в японской. Смерть с восторгом воспевают в поэзии, о ней сочиняют песни, ее преподносят как нечто светлое и очищающее. Как дверь в новый, более высший мир. А воины-смертники, так называемые камикадзе – настоящий ужас минувшей войны, становятся национальными героями. Конечно, в других известных религиях тоже не относятся к смерти телесной как к конечной точке существования. И все-таки – так трепетно, как японцы, ее не превозносит, пожалуй, никто на Земле…

Не в этом ли кроется легендарная сила, неуязвимость и бесстрашие воинов ниндзя? Единственных солдат, кто совсем не боится расстаться с жизнью? Потому что смерти для них просто не существует.

Как хочется верить, что эта самая великая тайна однажды откроется. Тайна того, что с последним ударом сердца для нас не наступает окончательное, пугающее Ничто. И каждому, в конечном итоге, воздастся по его земным делам. Ведь если бы разговоры о загробной жизни не были одним лишь предметом слепой веры, а вдруг, по воле случая, однажды получили бы твердое и безусловное подтверждение – как сильно изменилась бы человеческая жизнь! Как мгновенно большинство из людей пересмотрели бы свое отношение не только к своим делам, но и к своим мыслям…

Сегодня Данила рассказал ему, Ярославу, свою чудесную историю. Похожую на то самое, пресловутое и долгожданное «безусловное подтверждение» существования другой жизни, которого столько тысячелетий ждет человечество. Но даже если это так, открывшаяся тайна теперь доступна только им двоим – Гному и Охотнику. И посвящать в нее посторонних, убеждать их в правдивости откровений покойницы и подлинности тетради, бессмысленно. Тогда что получается?

А получается то, что никакого всеобщего, одновременного прозрения скорее всего не будет. Это удел каждого в отдельности. Если тебе вдруг открылось высочайшее из доступных земных знаний – вот это и значит, что человек пришел к Вере! Но не слепой, беспочвенной и фанатичной, а самой что ни на есть истинной. Основанной на твердом знании – там, за последней чертой, есть другой мир. И смерть телесная есть не что иное, как просто переход…

От таких напряженных и невероятно тяжелых для прокручивания в голове мыслей у одиноко сидящего в тишине каптерки Охотника громко застучало в висках. Видимо, сказывалась контузия – после активной мозговой работы частенько начинала болеть голова. Чтобы хоть как-то отвлечься, расслабиться, Ярослав залпом допил остывший чай, резко отодвинул стакан, встал и вышел, намереваясь сначала совершить обход главного здания базы, а затем выйти на мороз и постоять там пару минут, вдыхая колючий ледяной воздух с терпким запахом хвойного леса…

Проходя мимо выстроившихся вдоль стен двухъярусных железных кроватей, Ярослав не удержался, свернул в узкий проход и остановился возле койки, на которой спал Данила Найденов, со странным, смешанным чувством сострадания и благодарности глядя на тихо сопящего, растянувшегося прямо в одежде поверх одеяла пацана.

На усыпанном конопушками, почти детском лице Гнома застыла безмятежная, счастливая улыбка. Охотник протянул руку и осторожно, чтобы не разбудить, провел кончиками пальцев по коротко стриженным светлым волосам мальчишки. Прошептал, едва слышно:

– Тебя мне сам Бог послал. Не иначе, – а потом развернулся и, тихо постукивая тростью по деревянному полу казармы, направился к выходу из корпуса.

Глава 12 По закону волчьей стаи

На следующий день, утром, класс Гнома на крытом грузовике уехал обратно в город. Чуть позже на служебной машине вернулся домой и закончивший дежурство Ярослав. И практически с порога рассказал Светлане о своем вдруг внезапно появившемся желании пригласить, по сути, совершенно незнакомого, но невероятно целеустремленного и упрямого детдомовского пацана на их завтрашнее скромное новоселье, а также о последовавшем за этим откровении курсанта. Рассказ о беседе Гнома с призраком погибшей в Минске матери произвел на Свету сильное впечатление. Настолько сильное, что когда Ярослав дошел в своем пересказе до момента, когда проснувшийся поутру Данила обнаружил возле своих ног характерно примятое одеяло, Света шмыгнула носом и из ее глаз покатились слезы. Охотник, как мог, успокоил жену, прижал к себе, приласкал. Шепнул на ушко, со всей нежностью, на которую только был способен:

– Тебе сейчас нельзя волноваться, малыш.

На что Света, тыльной стороной ладони утерев повлажневшие глаза, заметила:

– Таких совпадений не бывает. Вот и не верь после этого в судьбу.

– Я с тобой полностью согласен, солнышко мое, – кивнул Ярослав. – Атеист из меня теперь, мягко говоря, никудышный. Данька даже не представляет себе, как сильно он вывернул наизнанку мою душу. Кстати, он обещал завтра взять с собой ту самую тетрадь с записью. Просит оставить ее у нас на хранение.

– Мне будет очень интересно познакомиться с ним, – улыбнулась Света. И тут же спросила:

– Скажи, он действительно сможет служить в разведке?

– Найденов – самый перспективный пацан из всех, кого мне приходится натаскивать, – подтвердил Охотник. – Насчет разведки – это время покажет, в армии не так все просто: куда захотел, туда и служить пошел… Но офицером он будет отличным. Одаренных физически, с крепкими нервами достаточно. Но Гном – это отдельный разговор. Помнишь, как там было у Тихонова: «Гвозди б делать из этих людей». Вот это как раз про Данилу. А то, что он ростом метр с кепкой, это ерунда… У нас в отряде такой Валя Карташов был, из-под Москвы, мне до плеча едва доставал. Стрелял по-македонски, с двух рук одновременно, в «яблочко», гибкий был, как змея, а за десять секунд страницу текста запоминал наизусть. Да и вообще много чего умел… Погиб он, под Кенигсбергом. Когда мы охрану подземного завода снимали. Нелепо погиб. Случайно. Мы основную работу тихо выполнили, по вертикальной отвесной шахте на самый нижний, нежилой уровень спускались, для осмотра, он первым шел, а там лестница оказалась вымазана каким-то солидолом, вот руки у него и соскользнули. Внизу – битый кирпич…

– Не рассказывай мне больше такие ужасы, – Света крепко обняла мужа, прижалась щекой к его груди. – Женщинам вообще незачем знать об этом. Мы слишком эмоциональные, чувствительные натуры. А война – тяжелая мужская работа. У нас, слава богу, своих женских дел хватает… Знаешь, мне доктор говорил, что мужики, случайно оказавшиеся свидетелями родов, частенько даже в обморок падают.