Подруги - Фэй Уэлдон

Их благовоспитанность, их порядочность непомерны. У нормальных людей так не бывает. Нормальные люди дерут глотку и буянят, объедаются и рыгают, душат в объятиях любимых, потрясают кулаками, когда во вселенной бушует гроза, бросая вызов Создателю, который через минуту не преминет сразить их молнией. А эти английские девочки, с воркующими и безропотными голосками, с покорными сердчишками, чье самое страшное преступление — разве что мяч, посланный в свои ворота во время игры в травяной хоккей, — они ему чужие. Он волен поступать с ними, как ему вздумается, и, если обставит при этом белокурого улыбчивого мальчишку, с трезвым, осмысленным взглядом бывалого солдата, — что ж, тем лучше.

Оливер в армию не попал — из-за плоскостопия.

34

Ужин, судя по всему, запаздывает. Раз Франсуаза еще режет лук, значит, тушеному мясу далеко до готовности. Франсуаза вытирает глаза и с упреком взглядывает на Хлою. По вечерам, даже в хорошие дни, пронзительная живость слетает у Франсуазы с лица, и оно неряшливо обмякает, точно сомлел питающий его дух. Сегодня лицо у нее серое от усталости, уголок глаза подергивается.

Вот и хорошо, думает Хлоя. И отлично. И спохватывается — это что еще за гадость? Славно же потрудились надо мной Марджори и Грейс!

Хлоя. Что-нибудь случилось?

Франсуаза. Нет.

Хлоя. Хорошо прошел день?

Франсуаза. Да.

Хлоя. И дети помогали?

Франсуаза. Да.

Хлоя. У вас утомленный вид. Хотите, я вас сменю?

Франсуаза. В этом нет необходимости. Все уже сделано.

Хлоя. Вы не слишком опаздываете с ужином?

Франсуаза. Он будет подан на стол в четверть первого.

Ага, значит, Оливер тоже неважно провел день. Так как, если день не задался, Оливер имеет обыкновение откладывать ужин на завтра.

Хлоя. А как же тогда дети?

Франсуаза. Оливер (послушайте только, с какой плотоядной галльской обольстительностью выговаривает она это имя — Оли-вээр!) говорит, пусть дети едят рыбные палочки. И вообще, говорит, жалко скармливать мелюзге тонкое блюдо.

Хлоя. Боюсь, Франсуаза, так у вас чересчур затянется рабочий день. Давайте я останусь и уберу потом со стола.

Франсуаза. Нет. В этом нет надобности. Мне за то и платят деньги, к тому же пламя литературного таланта следует не тушить, но раздувать. Я горжусь, что могу служить ему.

По голосу чувствуется, что она на пределе.

Хлоя. Вам нужно хорошенько выспаться.

Франсуаза. Оливер говорит, наукой доказано, что женским особям требуется меньше сна, нежели мужским.

Хлоя. Наука, она докажет.

Франсуаза. Можно, я чем-то поделюсь с вами, миссис Рудор?

Хлоя. Конечно.

Ох, что еще?

Франсуаза. Мистер Рудор хочет, чтобы я посещала занятия по английскому языку. Но английские курсы так далеко, а автобусы ходят так редко, что я положительно теряюсь.

Хлоя. Но вы и так прекрасно говорите по-английски, Франсуаза. На редкость бегло и естественно.

Франсуаза. Мистер Рудор желает, чтобы я говорила еще лучше и могла бы, когда он читает мне свои сочинения, формулировать свои суждения должным образом.

Хлоя (помолчав). И часто он, Франсуаза, читает вам свои сочинения? Я и не подозревала!

Да, это новость. Это обида — и немалая. У Хлои занимается дух от боли под ребрами. Пожалуй, Марджори и Грейс правы. Пожалуй, ее окружают враги, пожалуй, забраться в постель для Франсуазы всего лишь первый шаг.

Франсуаза. Сегодня я впервые удостоилась этой чести. Он позвал вас, миссис Рудор, но вас не было. Вы были в Лондоне, навещали подруг. Творческий жар так легко остудить, и потому, когда он попросил меня занять ваше место в кресле, мне было неудобно отказаться. Он просил меня также откровенно высказать мое мнение, однако, когда я высказала, заметил, что мне нужно брать уроки английского.

Хлоя. Надеюсь, ваше мнение не было нелестным, Франсуаза.

Франсуаза. Возможно, он прав. Возможно, я бестолкова и невежественна. Со мной всегда так. Меня неверно понимают и не ценят.

Хлоя. Мы все очень вас ценим, Франсуаза.

Франсуаза. И я совершенно одна, у меня нет друзей в этой стране, а ведь я всегда стараюсь, как лучше. Стараюсь всем угодить, такая у меня дурная привычка. Наверно, мне лучше вернуться на родину. Я вижу, вы меня недолюбливаете.

Хлоя. Ошибаетесь, Франсуаза. Вас бы не было здесь, если б я вас недолюбливала.

Франсуаза обхватывает Хлою за шею, прижимается щекой к ее волосам. Она выше ростом, чем Хлоя. Ее выходка, отчасти ребяческая, отчасти неуместная, будоражит Хлою. Эта плоть как бы вобрала в себя близость к Оливеру, как бы отчасти принадлежит и ему. Нетрудно вообразить, что это Оливер обнимает Хлою руками Франсуазы — дарит ей некую опосредованную ласку через третье лицо. Хлоя стоит недвижимо, не отвергая ее, но и не отвечая. Франсуаза отступает назад, и тотчас подспудный смысл ее порыва — коварство, или злой умысел, или хотя бы раскаяние — рассеивается, остается чистое ребячество. Как ребенок, она за считанные секунды утешилась, горе прошло, а вместе с ним — враждебность и сознание вины.

Франсуаза. А, так вы меня простили. Все опять хорошо. Мы все будем счастливы. А повидаться с подругами в самом деле так приятно, в особенности когда это давние, закадычные подруги. Оливер говорит, вас с ними водой не разольешь, и это про вас сказано: вор вора кроет. Вы правильно сделали, что поехали в Лондон, мы в этом сходимся, Оливер и я. Друзей сохранять очень важно — после определенного возраста.

Вор вора кроет! Что же крали они друг у друга, Марджори, Грейс и Хлоя — молодые, отчаянные? Да все. Родителей и возлюбленных, детей, даже представление о себе.

Но перед этой галльской нахалкой Хлоя отступается от подруг.

Хлоя (греша против истины). Не очень-то они для меня важны.

Франсуаза. Какая жалость! Я, конечно, другое дело. В моем возрасте не обязательно иметь много друзей. Возлюбленных — да. Друзей — нет. И уж во всяком случае — подруг, подругам нельзя доверять.

Франсуазин жених накануне свадьбы сбежал с ее лучшей подругой.

35

По настоянию Элен Марджори покидает «Тополя» и водворяется в хэмпстедский дом. Война, ковыляя на перебитых ногах, близится к концу.

Жуж-жж-ит.

Что — пчела?

Или оса?

Нет, это жужжит бомба.

Самолет-снаряд, последняя надежда Гитлера, тайное оружие отчаяния.

Бомба-робот, майский жук, пукалка, ну а если отбросить эмоции — самолет-снаряд.

Пока раздавалось жужжанье, можно было не волноваться. Но вот жужжанье смолкало, и тогда ты знал, что бомба вот-вот упадет, причем не исключено, что на тебя.

Марджори, одна-одинешенька в огромном Фрогнал-хаусе, слышит те же бомбы, что и Оливер у себя в Ист-Энде. Она приветствует их жужжанье. Кто-то где-то думает о ней. Вот до чего дошла Марджори.

Ну а Элен? Элен упорхнула на юго-запад Англии, в Тонтон, там у нее очередная штаб-квартира. Ходит Элен в пламенно-алой фуражке, красит губы пламенно-алой помадой, возит на машине генерала и останавливается в тех же гостиницах, что и он. Ее, как и Марджори, угнетает Фрогнал-хаус. Хлопья отсырелой штукатурки свисают с потолка в длинных, низких, изогнутых комнатах. Металлические карнизы для штор, что бегут по потолку, сходясь и расходясь, точно рельсы возле железнодорожного узла, проржавели. Рыжие чешуйки осыпаются с них на белесую, давным-давно не вощенную, покоробленную от сырости мебель. Ползучие плети сорняков жмутся к дому, заглядывают в иллюминаторы. Крыша по-прежнему протекает; в доме завелась сухая гниль, постель и книги насквозь пропахли плесенью.

Элен нет дела, в каком состоянии дом и его обстановка. Она считает, что это мужская забота. Что не мешает ей жаловаться, как в нем тоскливо и уныло. Наезжая в Лондон, Элен останавливается в гостинице «Коннот», где и ныне подают к чаю огуречные сандвичи, и не переступает порога Фрогнал-хауса. Марджори, напротив, редко выходит за его порог. А как же — вдруг воры, нельзя допустить, чтобы дом пустовал. (Элен живет в вечном страхе перед грабителями и насильниками. Знакомым мужчинам, будь они хоть генералы, хоть кто, вменяется в обязанность заглядывать под кровать, без этого ей не уснуть спокойно.) Да и потом, со дня на день вернется Дик. В письме из Красного Креста сказано, что его должны репатриировать, во имя гуманности. Стели ему постель, Марджори.